Щенок завилял хвостом и принялся жевать ее рукав.
– Пожалуйста, не надо, – попросила она. – Мне нелегко доставать новую одежду.
Она достала перо, поставила чернильницу на камень, где щенки не могли дотянуться до нее, раскрыла дневник и начала писать.
«8 мая 1572 года. Месяц Блаженной Девы Марии.
Повсюду я вижу плотно свернутые листья, готовые распуститься. Они выдержали такую же зиму, как и я, со снегом, льдом и темнотой, но я по-прежнему нахожусь в заключении, и для меня не наступит лето.
Прошло пять лет после моей свадьбы с Босуэллом и почти пять лет с момента нашего расставания. Я уже долго не получала никаких известий от него. Думаю, его до сих пор держат в Мальмё. Я написала его матери, старой леди Босуэлл, в надежде на то, что у нее есть какие-то сведения о нем. Ежедневно молюсь за него – нет, много раз в день – и часто вижу его во сне. Его образ поблек, и от него больше не исходит тот жар, который приходил ко мне по ночам. Но он еще жив и не похож на призрака. Я пытаюсь передать ему свои мысли, веря в то, что они каким-то образом перенесутся через океан и пройдут сквозь каменные стены. Я знаю, что он понимает мои попытки освободиться посредством обещания заключить новый брак.
Я поднимаю руку и прикасаюсь к алмазу, подаренному герцогом Норфолкским. Когда-то я верила, что это мой пропуск на свободу. Теперь это лишь напоминание о былом отчаянии. Молю Бога, чтобы Елизавета и дальше щадила его. Очевидно, ей не по душе пролить кровь родственника. Это новость для меня; неужели жизнь в Шотландии настолько меня испортила? Там никакие кровные узы не считались священными, и каждый имел при себе кинжал, готовый в любой подходящий момент воткнуть в человека, сидящего за столом рядом с ним. Даже Божьи люди взывали к кровопролитию. Кровь – это все, что они признают.
Без сомнения, здесь я в большей безопасности, чем в Шотландии. Единственное подозрение вызывает смерть Эми Робсарт, но это было сделано для того, чтобы расчистить путь к браку. Разумеется, как и все нормальные люди, я регулярно принимаю меры предосторожности, чтобы не быть отравленной, но это именно предосторожность, а не что-то иное. Я всегда прикасаюсь кусочком рога единорога, мощным средством против яда, к своей еде и напиткам, прежде чем попробовать их.
Я считаю, что пребываю в трауре, и одеваюсь соответственно. Ношу только черное, не считая белых вуалей и кружев. Я в трауре по моему утраченному трону, пропавшему мужу и потерянной свободе. Меня просят снова носить яркие платья, но я отказываюсь. Пусть они видят меня и помнят о том, что со мной сделали.
Ежедневно я один час провожу в молитвах, но в моем доме молятся два раза в день. Не все мои слуги католики, но молитвы приемлемы и для протестантов; я стараюсь выбирать такие, которые подходят для всех.
Что касается моих личных молитв… Я пытаюсь сдержать обещание перед Господом, чтобы Он не мог укорить меня, сказав: «Могла ли ты уделить Мне хотя бы один час в день?» Но со временем я обнаружила, что в этой земле есть свои долины и ущелья. Было четыре этапа, через которые мне довелось пройти. Сначала на сердце у меня было очень тяжело, ум оцепенел, а тело обессилело. Сидя перед распятием, я читала Евангелие, перебирала четки, потом произносила «Отче наш» и молитвы Деве Марии из моего часослова. Бог казался далеким грозным персонажем, которому я посвящала лишь определенную часть своей жизни. Я держала руку на двери и лишь немного приоткрывала ее.
Каждый этап имел свой кризис, и здесь кризис наступил после многих утомительных месяцев. Встречи с Богом стали такими тусклыми и обыденными, что я начала страшиться их. Постепенно я осмелилась шире распахнуть дверь, стать более искренней перед Ним и рассказывать Ему о моих чувствах, даже о моем гневе и ненависти к Нему. Я делилась сокровенными мыслями, и мои молитвы стали более непосредственными. Иногда я просто молчала и чувствовала Его слабое присутствие. Потом у меня появлялись грешные образы и мысли, мелькавшие в воображении, и мне приходилось снова прибегать к словам, чтобы вернуть ощущение Его присутствия. Оно было сладостным и желанным.
Но эта сладость была воплощением чистоты, и в ее присутствии я стала чувствовать себя грязной. Я жаждала любви Господа – она являлась для меня хлебом насущным, – но казалось, чем больше я жаждала ее, тем меньше заслуживала. Я увязала в перечислении собственных грехов и проступков. Я помнила не только настоящие дела, которые совершала, но все вещи, которые остались несделанными или сделанными лишь наполовину. Это были вещи, которые я не ценила по достоинству, люди, которым не смогла помочь или утешить их, упущенные возможности, дары и таланты, растраченные впустую. Каждая добрая мысль или намерение, которые я имела, но не смогла воплотить в жизнь, маятником возвращались ко мне. Письмо, которое я собиралась написать солдатской вдове, но слишком поздно вспомнила о нем; цветы, которые хотела срезать и поставить в комнате, где лежала больная кухарка; те случаи, когда обещала помолиться за кого-то и не делала этого. Даже голубое небо, красотой которого я забывала полюбоваться.
Я была всего лишь человеком, но верила, что Бог ожидает от меня чего-то большего. Я усугубила свой грех, когда решила, что Бог хочет от меня совершенства, которое остается недостижимым. В это время я перечисляла все свои недостатки, принимала каждый из них и одновременно ненавидела саму себя. Но однажды все чудесным образом закончилось. Я могла стоять перед Богом как обычный человек. Я вошла в комнату и молча села, погруженная в Божественное присутствие. Это Бог открыл дверь и поманил меня к Себе.
День за днем я пребывала в молчании. Это было равносильно тому, что сидеть на радуге. Я купалась в Его любви и благоговела перед нею. Я едва осмеливалась дышать и двигаться, так как боялась, что это чувство исчезнет. Я походила на влюбленную, спешившую к мистическому Присутствию точно так же, как спешила к Босуэллу. И оно всегда ожидало меня. В сердце Бога имелось место для меня.
Потом в какой-то день Он пропал. Я пришла в обычное место и стала ждать, но Он не появился. Я оказалась покинутой. Дверь оказалась заперта.
Было ли это всего лишь мистификацией? Может быть, все это плод моего воображения, продиктованный неистовым желанием и моим одиночеством? Это было самое жестокое разочарование и величайшее предательство, с которым я сталкивалась.
Все заметили мое горе, но я никому не рассказывала о его причине. Они решили, что это из-за дурных новостей из Шотландии, из-за приступов ревматизма или высокомерия Елизаветы. Но все это можно было вытерпеть, если бы мой Возлюбленный был со мной; без Него все погрузилось во тьму. Я стала зависеть от Него, и это произошло очень быстро. Наконец я призналась моему исповеднику, полагая, что он будет сконфужен или шокирован. Но нет, он был знаком с этим. Он сказал, что я должна отложить в сторону чувство вины и просто ждать. Ждать Его возвращения.
Потянулись долгие недели. В конце концов Он действительно вернулся, но в другой форме. Он больше не походил на Возлюбленного, с которым я тайно встречалась, но наполнял все вокруг меня, словно свежий весенний воздух. Какое-то время все купалось в этом Присутствии, как в огненных лучах заката. Потом они постепенно потускнели, и я вернулась к обычным молитвам.
Я снова должна подняться по лестнице в надежде на чудесное видение у вершины.
Буду ли я когда-нибудь свободной? Может быть, Бог держит меня в этом мире, чтобы я очистилась для следующего мира? Правда, у меня много грехов, хотя те, которые казались самыми тяжкими, теперь представляются незначительными, в то время как маленькая комната кажется более просторной. Я больше не могу судить, какие грехи требуют наибольшего покаяния, какие из них наиболее противны Богу».
Мария закрыла глаза и глубоко вздохнула. Она чувствовала себя так, будто находится на дне глубокой шахты, а взгляд Бога устремлен на нее.
Парламентарии собрались в Лондоне; избранники от простого народа направились в традиционное место заседаний – в церковь Святого Стефана при Вестминстерском дворце, а лорды – в большой зал в южном крыле дворца. Парламент состоял в основном из протестантов, а многие его члены принадлежали к тому направлению, которое впоследствии стало называться пуританским. Люди пришли, преисполненные желания решить вопрос о королеве Шотландии, плетущей сети папистского заговора в Англии. Мистер Белл, спикер палаты общин, обратился к этой проблеме в своей вступительной речи:
– Нам пора признать ошибку: в стране оказался один человек, неприкосновенный для закона.
Члены парламента вставали один за другим и излагали свои мысли по поводу этого возмутительного обстоятельства.
