Борис Акунин - Бох и Шельма (сборник)

Ознакомительная версия.

И сопровождение это пригодилось.

Вечером того же дня из-за недальних холмов вдруг налетела конная лава, сотни в три всадников. С улюлюканьем, свистом, гиком – мороз по коже.

Степняки какие-то, не поймешь кто – то ли сарайские, то ли крымские, то ли приблудные.

Шариф-мурза, ехавший рядом с Бохом посередине меж немецкого и татарского отрядов, спокойно повернул коня навстречу чужакам. Яшка ехал близко, шагах в двадцати – спереди. Выменял у одного кнехта осколок зеркала и учился, подглядывая назад, читать по губам шиворот-навыворот. Пока получалось плохо.

Однако разглядел, как мурза поднимает над головой свою золотую пайцзу, издали показывает конникам. Те подлетели, посмотрели. Передние почтительно спешились, склонились до земли. Потом попрыгали в седла, и дикая ватага укатилась обратно, откуда взялась.

Вот какая у мурзы была чудо-табличка.

Сам-то татарин Яшке сильно не нравился, и чем дальше, тем больше.

Дорога оставалась еще длинная, а поговорить теперь стало не с кем. Днем Бох ехал бок о бок с мурзой, наособицу. Вечером уходил к ордынцам «молиться». Купцу Шельма сделался не нужен, сыскался приятель позакадычней, собеседник поинтересней. Обидно это было.

От одиночества Яшка непривычно много думал, аж голова скрипела. Вертелись в ней две настырные мыслишки, искушали.

Первая – про зарытые пушки.

Вроде бы железяки и железяки, в мирное время цена им наверняка не ахти какая. Но товар, он дорог к базарному дню. А базарный день для оружия – скорая война.

Бомбасты, видно, являли собой немалую ценность, коли Бох самолично вез их в дальнюю даль, а Мамай высылал навстречу главного советчика. Московский князь, поди, дорого заплатил бы, чтоб пушки не достались татарам, а попали к нему, защищать его новостроенный каменный Кремль. Опять же есть литовцы. Ихний великий князь Ягайло в стороне от войны тоже не останется. Его предшественник грозный Ольгерд двенадцать лет назад ходил на Москву и крепких стен сломать не сумел. А пушки их пробьют. Сколько даст Ягайло литовский за ключ к твердыне?

Потеряться бы сейчас, отстать от каравана. И дунуть со всех копыт – либо в Литву, либо в Москву. Одна трудность: больно умен купчина. Враз скумекает, что к чему, если Яшка исчезнет. Отправит татар в погоню. Шельму они, может, и не настигнут, но пушки от греха выкопают. Не поспеешь передать новому покупателю.

Как обойти эту закавыку, Яшка придумать пока не мог.

Вторая неотступная дума была, конечно, про непонятное сокровище, которое в сорок раз дороже бомбаст. Где оно, где?

Обе лакомые мысли толкались в башке, мешали одна другой. А время шло.

Озарение постигло Шельму полнолунной ночью, когда стояли лагерем у берега Дона. Вскоре после озарения явилось и чудесное чудо.

Но сначала про озарение.

От того поля, над которым летали кулики, чем-то заинтересовавшие Боха, все время двигались к югу берегом неспешного Дона, который летом не пересыхает и всегда можно коней напоить. И вот вышли к мелкому месту, где надо поворачивать на восток, к Волге. Ночью, как уже сказано, светила полная луна, ярко. Яшка отправился к реке посмотреть, как там с бродом, переедут ли завтра повозки, или придется их разгружать, веревками по дну тянуть.

Перед мелководьем Дон разливался широко, а потом сужался и убыстрял течение, крутился серебристыми загогулинами. Берег весь порос камышами. И воссияло в Яшкином уме оно – Озарение.

Потонуть надо, вот что. На глазах у Боха.

Там, где течение погуще, сверзнуться с коня. Нырял Шельма очень превосходно. На Волхове, бывало, шагов полста умел скрытно под водой проплыть.

В заранее присмотренном месте воткнуть в дно длинную полую камышину. Там же положить камень, за который держаться, чтоб не всплыть. Дышать через стебель Яшка умел, доводилось в многотрудной жизни.

И вся хитрость. Потоп человек, бывает. А после, когда уедут, выбраться обратно и запустить назад, на поиск пушечного покупателя. Что без коня останешься, не страшно. По степи много бесприютных лошадок бродит. Поймаем какую-нибудь, а то и двух.

…Немедленно приступил к подготовке.

Сначала надо было найти на бережку укромное место, чтоб спрятать съестной припас и прочую поклажу, необходимую в долгой степной дороге. Потом приготовить несколько широких тростинок, с запасом…

Занятый важным делом, Шельма чуть не пропустил Чудо, которому суждено было затмить собою остромысленное Озарение. Ибо – так и в священных книгах сказано – Божий Промысел всяко чудеснее суетного человечьего ума.

Бродя в камышах, Яшка случайно оглянулся на поле, да и застыл.

К берегу топал долговязый Габриэль, похожий в лунном свете на бесовское кромешное наваждение: собою черный, огромный, неявственный.

Однако страх прошел быстро – чудище направлялось не к Шельме, а в густую прибрежную заросль.

Миновал испуг – накатило любопытство.

Зачем это он?

Ищет укромное место справить нужду? Навряд ли. Всегда облегчался на виду у всех, даже среди бела дня – не стеснялся.

Пригнулся Яшка, стал подкрадываться. И скоро увидел в камышнике малую прогалину, всю залитую белым небесным сиянием. Там, озираясь, стоял Габриэль, по пояс голый, и яростно чесал бока своей железной гребенкой. Тело у него было всё в мышечных буграх, будто каменное, а кожа – в темных полосах, видных даже при луне. Ясное дело: лютая потница. Еще бы! По все дни не снимает куртки и широкого пояса, при жаре-то.

Зачем чешется, от всех прячась? Чего таиться-то? Полоумный он все-таки, черт нерусский.

Разочарованный, Шельма хотел уж тихонько удалиться, как вдруг Габриэль, еще раз посмотрев во все стороны, поднял с земли свой широкий кожаный пояс, расстегнул на нем что-то и – Яшка не веря захлопал глазами – потянул оттуда узкую, переливающуюся искрами змею!

Но Шельме лишь в первый миг померещилось, будто это змея. Бывший палач растянул сверкающую ленту во всю длину, подставил ее лунному свету, и стало видно, что в руках у него златокованый пояс, весь в драгоценных каменьях – несказанной красоты. Габриэль пялился на него, как бывало таращился на свои съедобные цветы. Поднес к губам, но не укусил – поцеловал. Вздохнул, стал запихивать чудо-змею обратно в кожаное хранилище.

Тут-то и настала полная ясность.

Вот оно, сокровище, о котором Бох говорил мурзе. То, чего ждет ордынский хан. Надежней места, нежели чресла ужасного Габриэля, во всем караване не сыскать. Поэтому страшилище никогда не разоблачается на людях. Вспомнилась и непонятная забота Боха о Габриэлевом поясе: не туг ли, да не расстегнулся ли.

Ах ты, ах ты!

И передумал Яшка топиться. Про закопанные бомбасты тоже забыл. Что они по сравнению с золотой алмазночешуйной змеею? Колоды железные, тьфу на них!

Татарин-дастанчи выводил тонким голосом бесконечное сказание-дастан о прощании Чингисхана с конем Карагызом, который сбросил великого царя наземь и повредил ему становую жилу. Хан велит не казнить виновника своей кончины, а лелеять и беречь, благодарит Карагыза за то, что не дал одряхлеть и позволил умереть в поле. Заодно вспоминает все походы, в которых они с конем побывали. Походов бесчисленное множество, рассказ про каждый долог – для длинного степного путешествия самое оно, но завывание голосистого нукера Шельме жутко надоело. Это, конечно, лучше, чем песни бурлаков, но тоже тоскливая тоска.

От скуки Яшка начал сочинять по-татарски свой собственный дастан – тихонько, мурлыча себе под нос.

Оказалось, под хороший дастан и ехать веселей, и мысль разгоняется.

За минувшие дни Шельма себе уже всю голову сломал: как бы добыть несказанную змею-красу?

Уж он крутился, крутился около Габриэля, высматривал, прикидывал, но достиг лишь того, что чертяка поглядел на него с особенным вниманием, нехорошим. От этого мертвящего взгляда Шельма шарахнулся в самый хвост каравана и больше к хранителю пояса приближаться не осмеливался.

Теперь держался неподалеку от Боха с мурзой, которые всё ехали меж двух отрядов бок о бок, чесали языки о всякой всячине. Яшка наконец обучился и через зеркальце по устам читать. Ехал шагах в двадцати, ближе было бы подозрительно. Прятал малое стекло в ладони – вроде глаза от солнца прикрывает, а сам жадно вглядывался, благо зрение ястребиное.

Ознакомительная версия.