Чиано попрощался с делегацией уже в Риме, маркиз Ненни сопровождал ее вплоть до Венеции.
На Падуйскую равнину, где девяносто лет тому назад под тутовым деревом отдыхал до смерти измученный солдат, дед Яна, налетела гроза. Древние казармы в Удине излучали фосфорный свет. Итальянский визит подошел к концу.
В «Демократическую газету» Ян Мартину писал не об этом, а о террасах над Неаполем, откуда открывается вид на седой Везувий. О бюсте девушки из розового мрамора в Помпее, о прекрасном виде на Папский замок из римского парка Джаниколо. Писал он и о порыжевшей от солнца Кампании, об Аппиевой дороге, которая настолько узка, что ее можно перегородить руками.
Больше ни о чем он не хотел упоминать.
Сцена, разыгранная в полдень в Ланах, продолжалась всего четверть часа. Ее режиссером являлся не только канцлер, верховный охотник, бывший предводитель мафии, позабывший во время войны всех святых, но и новоиспеченный председатель правительства доктор Годжа, «турок», как втихомолку называл его Масарик.
В библиотеке замка было тепло и уютно. Но у всех присутствующих пробежал мороз по коже, когда чиновник ввел пораженного параличом 85-летнего президента. Старшая дочь президента Алиция стала искать платок. Сын Ян Гарри опустил глаза и нервно заиграл желваками.
Из своих кресел встали председатель парламента Малипетр, мрачный человек с багровой бычьей шеей, и доктор Соукуп, седой старик с белой козьей бородкой, розовым лицом и со слезящимися глазами под пенсне. Старый чиновник с каменным лицом подал канцлеру документы в кожаной папке.
Рука Масарика была на черной перевязи. Он прислонился к книжной полке и склонил голову в ожидании.
Появился врач. Он подошел к президенту и взял его за запястье. Президент сделал здоровой рукой такое движение, словно хотел прогнать врача. Подняв брови, он попытался выдавить улыбку и снова склонил голову.
Канцлер обратился к председателю правительства, председателям парламента и сената со словами: «Господин президент поручил мне зачитать вам от его имени сегодняшнее заявление как выражение своей подлинной воли…»
Президент вздрогнул, испуганный вспышкой магния. Одна вспышка, другая — это работали фотографы. Затрещал киносъемочный аппарат.
Канцлер достал из папки, поданной человеком с каменным лицом, бумагу и начал читать:
— «Пост президента тяжел и ответствен. Я вижу, что уже не справляюсь с обязанностями, и поэтому оставляю этот пост. Четырежды меня избирали президентом нашей республики. По-видимому, это дает мне основание просить вас и весь чехословацкий народ, сограждан других национальностей о том, чтобы при управлении государством вы помнили, что государства крепки теми идеалами, на основе которых они возникли… Нам необходимы правильная внешняя политика, а внутри страны — справедливое отношение ко всем гражданам, независимо от их национальности… Хотелось бы вам также сообщить, что своим преемником я с удовольствием рекомендую доктора Бенеша. Я вполне уверен, что все будет хорошо, и, если даст бог, еще сумею посмотреть, как пойдут ваши дела…»
— Правильно, пан президент? — спросил канцлер высоким звучным голосом.
Наступила тишина. Президент еле слышно прошептал:
— Да… — Голова его была склонена.
— Соблаговолите, пан президент, подтвердить, что это — подлинное выражение вашей воли, — снова произнес канцлер зычным торжественным голосом.
Президент поднял голову. На его лице можно было прочитать немой вопрос: «Когда же все это кончится?» Казалось, он пытается иронически улыбнуться. Помутневшие глаза хотели бы, как бывало раньше, бросить быстрый взгляд, но один глаз был слепым, а в другом отразился страх от того, что губы не смогут произнести ответ. И яснее, чем в первый раз, искривленные губы произнесли:
— Да.
На глазах присутствующих появились слезы. Пришел конец их власти и силе, завершались семнадцать лет жизни, поднявшие их на самые солнечные вершины, сделавшие их имена известными в далеких странах, осыпавшие их всеми богатствами. Они плакали, почуяв, что кончается их беспечная жизнь и начинается суровое время. До сих пор этот старик являлся гарантией того, что мирок, в котором они обосновались, будет существовать нетронутым.
Доктор Годжа произнес тихим назидательным голосом:
— Томаш Гарриг Масарик имеет заслуги перед государством. Он имеет заслуги в борьбе за справедливость, за интересы бедных и слабых.
Но те самые бедные и слабые, которые по своей душевной простоте тоже плакали по всей стране, не желали понять, почему они должны были оставаться бедными и слабыми. И поэтому в завтрашний день они смотрели сухими глазами.
Ян сидел вместе с Миреком Восмиком у радиоприемника в его квартире на Виноградах. Смеркалось. Голос Годжи, сообщавший чехословацкому народу об отставке Масарика с поста президента, был, как никогда, сдавленный. Но после печального вступления его речь стала уверенной и ясной. Дальше он говорил о демократии, которой нужны авторитеты:
— Добровольная дисциплина помогла нам познать собственный авторитет, хотя в течение многих сотен лет мы боролись против авторитетов чужеземных… Наш народ, наше государство уже давно преодолели свою критическую стадию. Наша национальная энергия полностью раскрывается в нашей государственности. Чехословацкая демократия, этот оплот всех граждан нашего государства, настолько прочна, что легко справится с любой попыткой ее нарушения. Сильные изнутри, мы надежно обеспечиваем свои международные позиции… Мы возлагаем на себя миссию и далее вести наше государство к ясной и возвышенной цели.
Годжа закончил речь. Зазвучал гимн.
— Лжет, — произнес Мирек. — Ведь он вступит в сговор с Генлейном! Сам продажен и других будет подкупать! Этот человек хитрее Берана и коварнее Генлейна. Теперь предстоит избрать нового президента. Бенешу придется потрудиться, чтобы стать президентом: заплатить Годже, покориться Глинке, пообещать Прейсу больше того, что он уже имеет, упросить аграриев и договориться с немногими немцами, оставшимися еще вне партии Генлейна… После этого он станет президентом…
— А как коммунисты?
— Если возникнет опасность дальнейшего сдвига вправо, тогда они отдадут голоса Бенешу. При других обстоятельствах они бы это не сделали…
— Несмотря на то, что он заключил договор с Москвой?
— Бенеш не придает серьезного значения этому договору! Для него это лишь маневр. Ну а теперь я хочу сообщить важную для тебя новость, переданную Ивановым: быть может, в скором времени приедет Таня с Еничеком.
Ян не мог в это поверить и поэтому промолчал. Но в тот печальный вечер он был, как никогда, веселым.
— Приходи сегодня ко мне к четырем часам, — сказал Яну по телефону Мирек Восмик.
— Опять слушать речь Годжи?
— Да нет. Приходи непременно!
Однокомнатная квартира Мирека помещалась на последнем этаже углового дома возле парка. Когда-то в этом доме проживал профессор Кубат. Из окна в туманной дали над кронами лип и вязов просматривался Град. Летними вечерами в парке играла музыка. Ну а сейчас стоял холодный апрель, и в парке цвели лишь ветреницы. От газонов исходил запах влажной земли. Черный дрозд, свесив крылья, ковылял за своей серой подругой. В молодой зелени деревьев галдели воробьиные стаи. По желтым тропинкам прохаживались старики, время от времени останавливаясь и щурясь на солнце. На стадионе с визгом носились ребятишки.
Ян поднялся на лифте и позвонил в квартиру Мирека.
— Пришел вовремя! — воскликнул Мирек и молодо улыбнулся.
В коридоре стоял полуоткрытый чемодан с женскими вещами. На вешалке висел женский плащ и зимнее пальтишко с меховым воротником. Там же лежала шапка-ушанка.
— У тебя гости? — с досадой спросил Ян.
— Да.
— Надеюсь, не помешаю?
— Да проходи же!
Женщина и мальчик стояли у открытого окна и смотрели в парк. Когда появился Ян, они обернулись. Женщина протянула к нему руки.
— Танечка!
Многие годы Ян готовился к этой встрече. Он мечтал, как прижмет Таню к себе и будет целовать ее до изнеможения. Ему представлялось, что эта встреча произойдет где-то в деревне, под деревьями, как тогда… возле охотничьей сторожки дяди Василия. Конечно, ему никогда и в голову не приходило, что во время этой встречи будет присутствовать Мирек Восмик.
Ян поцеловал Таню, не прижимая ее к себе, с тихой радостью ощущая, как ее теплые руки обвили его шею. Потом он поцеловал Еничека.
— Сейчас приготовлю чай, — сказал Мирек и вышел.
Таня и Ян уселись на тахту. Еничек остался стоять у окна. Они смотрели друг на друга. Люди меняются, но за эти долгие годы Таня для Яна нисколько не изменилась. Разве только глаза стали более мудрыми и спокойными и под ними появились морщинки. А как же выглядит сам Ян? Пожалуй, он постарел больше, чем она. У него уже и волосы побелели на висках, и глаза немолодые. Свои молодые глаза он передал сыну…
