Императрица приняла Бенкендорфа в кабинете «Фонарик». Он никогда раньше здесь не был, хотя хорошо знал дворец с детства. Кабинет и впрямь походил на фонарик. Через застекленную белую колоннаду полукруглого эркера, выходящего к цветникам Собственного садика, лились потоки света, оживляя интерьер. Кабинет будто бы сиял изнутри. Кариатиды поддерживали высокую арку. Они были задрапированы одеждами. Струящиеся складки скрывали тяжкие повреждения, нанесенные временем оригиналам, с которых делались гипсовые слепки. Красивый орнамент отличался простотой и выразительностью. Белые книжные шкафы с черным узором — выпуклым и ярким, оливкового цвета вазы из яшмы в специально устроенных витринах, вазы-треножники золотисто-бронзовой окраски веселили глаз. На камине стояли таганы в виде фигурок чтиц, а со стен на посетителя смотрели картины, о которых Бенкендорф мог лишь сказать, что они принадлежали кисти великих итальянцев. Впоследствии стены Фалля он тоже украсит живописными полотнами и даже приобретет за огромную сумму произведение Франческо Альбани — мастера, которого он видел когда-то в «Фонарике».
Императрица полулежала в глубоком кресле. Ее побледневшее лицо выдавало сильное недомогание. Она велела Бенкендорфу сесть подле.
— Наша встреча, Alex, будет короткой, но не потому, что я сержусь на тебя. Ты сам видишь, в каком я печальном положении. Я не хочу возвращаться к твоим ошибкам…
Бенкендорф знал, что императрица обойдется без злых упреков, и тем неприятнее сознавать, что она недовольна и имеет на то веские основания.
— Я велела князю Куракину расплатиться с долгами. Часть средств придется взять с твоего счета, хоть это основной вклад Тилли. Но делать нечего! Ты слишком расточителен. Не обессудь, но я прошу тебя более не рисковать своим положением. Ты хорошо служишь, но государь рассчитывает на большее.
Здесь она явно ошибалась. Император Александр как раз большего и не желал.
— Страсть, разумеется, многое объясняет и все спишет, кроме безумных трат. Они оставят на твоем будущем незатягивающиеся раны. Я не берусь давать советы, но лучше тебе уехать в армию, пока не утихнет международный скандал. Я не хочу тебя запугивать, но у маркиза Коленкура состоялся с государем довольно острый обмен мнениями по поводу случившегося. Наполеон может потребовать выдачи сбежавшей из Парижа компании. Причины всегда найдутся. Однако Коленкур не будет подливать масла в огонь. Он выдает себя за друга России. Он сказал государю: «Франция настолько населена, что не станет гоняться за беглецами». Корсиканец вероломен и хитер, но вряд ли он затеет из-за нескольких актеров и актрис драку. Этого добра в Париже действительно хватает. У русских есть пословица: береженого Бог бережет. И — с глаз долой — из сердца вон. Другая умная пословица. Ведь ты нарушил законы Французской империи, будучи адъютантом посла. Купил фальшивый паспорт и похитил знаменитую актрису — гордость «Комеди Франсез», между прочим, даму небезразличную главе дружественного государства. Одно дело посещать ее будуар и ухаживать, и совсем иное — умыкнуть из-под носа полиции, вывезти из страны через всю Европу и поселить в центре другой столицы, которая еще недавно воевала со страной, откуда ее похитили. В древности из-за подобных проделок вспыхивали войны.
— Я знаю, — вздохнул Бенкендорф, — читал, помню.
— Ты не Парис, но мадемуазель Жорж, как я слышала, вполне способна сыграть роль прекрасной Елены, а корсиканец не откажется от лавров храброго и гостеприимного Менелая. Он тебя с удовольствием обвинит в том, чем сам страдает, — он тебя обвинит в вероломстве. Разрешения на брак, о котором ходит так много сплетен, ты не получишь. Для того надо оставить службу. Что ждет государя и российскую дипломатию, если сотрудники московских посольств начнут столь странным образом добывать себе жен и наложниц? Ни у одного из флигель- или генерал-адъютантов нет супруги-актрисы — пусть и знаменитой. О боги, боги! Уезжай в Южную армию, Alex. Я напишу сама графу Каменскому.
Бенкендорф молчал. Он понимал, что императрица-мать права. Узел затягивался туго. Бенкендорф не подозревал, что Бонапарт писал Коленкуру сразу после их побега, который в Париже восприняли как своего рода женский каприз. Но сам император придавал поступку более серьезное значение. Впрочем, он не отказался бы от сверхштатного французского агента при петербургском дворе. «Несколько артистов сбежали из Парижа и нашли себе убежище в России, — спешил сообщить корсиканец своему послу. — Мое желание, чтобы вам не было известно об их дурном поступке. В чем другом, а в танцовщицах и актрисах у нас в Париже недостатка не будет».
Отзвуком этого распоряжения и были слова Коленкура, сказанные императору Александру. Все, что раньше казалось Бенкендорфу приемлемым и даже необычайно важным, внезапно потеряло цену, померкло и уменьшилось в размерах до незначительности. Бенкендорф произнес несколько ласковых слов, пожелал здоровья императрице, поцеловал руку и покинул «Фонарик».
Над Павловском гремела гроза. Бенкендорф вскочил в седло и, не пережидая ливня, погнал коня в Петербург. В глубине души он и раньше понимал, что отношения с Марго обречены. Службу он оставить не в состоянии, и не потому, что у него нет средств. В службе царю — смысл жизни. Он мечтал служить. Служба заменяла семью, родину — все! Он относился к ней искренне и ничего другого не желал. Его связывало с Россией слишком многое Десятилетиями Бенкендорфы жили в чужой стране, и постепенно она стала для них единственной.
Косые струи исхлестали лицо, но вместе с тем принесли успокоение. Когда он отправится на войну с турками, между ним и Марго произойдет разрыв. На что-либо иное надеяться глупо. Утрата Марго невосполнима и горька, но служба при дворе научила справляться с чувствами, подавлять их. Недаром у русских есть пословица: близ царя — близ смерти. Надо готовить себя к любому исходу. Он впутался в интригу, в которой действовали люди, способные сломать судьбы миллионам. Конечно, из-за мадемуазель Жорж Бонапарт не двинет армию против России, но у него постепенно накапливались причины для враждебного отношения к ней. До истории с расстрелом герцога Энгиенского, отзыва из Парижа посланника Убри и непризнания императорского титула недавнего пожизненного первого консула екатерининский генерал Заборовский в 1779 году отклонил прошение поручика Наполеони ди Буонапарте о приеме его в царскую службу. Формальной причиной послужила претензия корсиканца на майорский чин. Через два года после бегства мадемуазель Жорж он получит новый афронт от императора Александра: ни великая княгиня Екатерина Павловна, ни великая княгиня Анна Павловна не примут его предложения. Ничего с Россией не получалось. Мир не приносил успокоения. Но он не желал с этим смириться. И громоздил одну ошибку на другую, пока не разразилась катастрофа. История появления в Петербурге мадемуазель Жорж стоит в ряду других болезненных уколов самолюбия. Пусть и не на первом месте. Нельзя смотреть на все эти факты как на маловажные и незначительные, если должным образом отнестись к бурному темпераменту, мстительному нраву и ни с чем не сравнимому самомнению корсиканца.
В поисках русского Савари
После аустерлицкого разгрома, короткого торжества под Прейсиш-Эйлау и жуткого поражения при Фридланде, после лицемерного Тильзитского мира и не менее лицемерного свидания в Эрфурте император Александр проявил острый интерес к французской полиции, тайно встречался и долго беседовал с Савари. При дворе сплетничали, что неофициальные разговоры русского императора с Наполеоном касались исключительно парижских актрис, одной из которых, веселой девице Бургоэнь, Наполеон велел отправиться в Россию. Бургоэнь ненадолго привлекла внимание северного властелина бесшабашной удалью, миловидной внешностью и манерами парижского gamin. В придворных кругах она не имела успеха, простой же народ валом валил на Бургоэнь.
Но это была лишь легкомысленная видимость. В действительности русских интересовала больше полиция, сыскная система и шпионские приемы. Чернышев собирал по крупицам сведения о работе французских тайных служб, иногда и за кулисами Гранд-опера и Comédie Française. По приезде в Париж Чернышев специально знакомился с деятельностью Фуше. Между прочим, он в конце концов перехитрил префекта Паскье и перед самой войной ускользнул из-под носа агентов с необходимыми досье, воспользовавшись подкупностью чиновников, неосторожно выдавших документы, позволяющие без хлопот оставить пределы ненавистной Франции. Бонапарт оттого впал в ярость, и немало полетело голов среди полицейского начальства. Император Александр, конечно, не Бонапарт, но и он в последнее время окружал себя тайными службами, требуя, в отличие от корсиканца, чтобы они действовали незаметно. Бонапарта подобные мелочи не волновали. Рев старой гвардии: «Vive l’empereur!»[29] — покрывал все. Этот рев давно отменил понятие репутации.
