Находясь в сердце земли русской, увлеченный строительством собора, Юрий несколько охладел к делам ратным, меньше интересовался порубежьем. Но соседи напомнили о себе сами. Как-то ночью из Рязани прискакал боярин Митрофан, бывший с князем своим Изяславом в порубе при Всеволоде Юрьевиче и отпущенный вольно Юрием. Поведал боярин историю страшную, кровавую.
Скончался князь Роман Глебович, и младшие князья собрались в Исадах, чтобы решить, кому быть старшим над всеми в земле рязанской. Князья Глеб Владимирович и Константин пригласили братьев и их бояр к себе в шатер, чтобы за чаркой меда поговорить о делах, попировать по-родственному. Когда веселье было в разгаре, в шатер ворвались слуги князя Глеба и служившие ему половцы. Они набросились на ничего не подозревавших князей и бояр. Обагрили кровью братьев свои мечи Глеб с Константином.
– Кто же был убит? – пораженный вестью, воскликнул Юрий.
– Изяслав, Роман, Кир Михаил, Ростислав, Глеб, Святослав, бояр множество, охрана княжеская…
– А князь Ингварь? Он-то жив?
– Не ведаю. Хотя князь Ингварь и не приехал на совет, ибо недужен был, коварный Глеб подослал к нему убийц. Поговаривают, что ранен князь Ингварь Игоревич.
– Это надо же! Весь род княжеский извели нелюди! – со злостью ударил кулаком по столу Юрий. – Отольется им эта кровь кровью! Чего просишь, боярин? – спросил Юрий Митрофана Горина.
Тот, уже в который раз, поклонился поясно и со слезливой дрожью в голосе произнес:
– Челом бьет тебе, Юрий Всеволодович, город Рязань, бояре и весь честной народ рязанский: оборони от князей-убийц, возьми под свою руку.
Юрий вскочил с лавки и нервно заметался по горнице: такого он и в мыслях не допускал, чтобы Рязань сама встала перед ним на колени. С трудом укротив в себе гнев, он подошел к боярину и, не скрывая сожаления, с надрывом выкрикнул:
– Рад бы послужить Рязани, да не могу. Не по своей воле я в Суздале. Но даже если бы пошел к Рязани, малой дружины моей не под силу будет наказать Глеба и Константина за их зверство. Потому скачи в стольный град Володимир к брату моему. С тобой пошлю воеводу Кузьму Ратьшича. Коли великий князь даст володимирскую дружину, Кузьма приведет ее, а коли не даст, то не обессудь: знать, не судьба.
Боярин Митрофан Горин в сопровождении Кузьмы Ратьшича и десятка гридей в ту же ночь ускакал во Владимир, а Юрий до утра уже больше не сомкнул глаз. Слишком велико было потрясение. Не раз перед его глазами всплывала Липица, где друг против друга, обнажив мечи, стояли братья, чудом избежавшие встречи на ратном поле.
Митрофан Горин и Кузьма Ратьшич во Владимире пришлись не ко двору. Великий князь не пожелал слушать рязанского посланца. Ему было не до мирских дел соседней земли рязанской. Константин Всеволодович готовился к встрече полоцкого епископа, везущего священные дары из Царьграда. Отцы церкви, прознав, что великий князь владимирский слывет ярым защитником веры Христовой, возведением храмов Божьих и слово Божье приумножает, решили в благодарность за дела праведные и богоугодные одарить его кусочком креста, на котором был распят Иисус Христос. Кроме того, епископ полоцкий вез кисти рук святого мученика Логгина и часть мощей Марии Магдалины.
Великий князь, несмотря на телесную немощь, встречал епископа у Золотых ворот. Константин подаркам был рад несказанно. Священные дары поместили в золотую раку, и на следующий день по отправлении заутрени золотую раку с мощами торжественно пронесли по городу. Во главе процессии плыл большой золотой крест, в который была вправлена часть креста Господня. За ракой следовали Константин с княгиней и тремя сыновьями; епископы Полоцкий и Ростовский со всем клиром и священниками соборов и церквей, крестами и хоругвями, с пением церковных гимнов; далее следовали бояре, купцы и весь честной народ владимирский. С трудом переставляя ноги, обливаясь от неимоверных усилий потом, Константин прошел от монастыря Святого Вознесения до Дмитриевского собора. Здесь учинили целование священных мощей и креста Господня: каждый был допущен к святыням. После чего великий князь учинил пир.
– Ему ли о делах Рязани печалиться? – кивнув в сторону сидевшего за столом в окружении священников Константина, с горечью произнес боярин Митрофан Горин.
Бывший рядом с боярином Кузьма Ратьшич участливо спросил:
– Будешь ли ожидать княжеского приема? После пира, поди, великий князь к себе допустит.
– Нет, воевода. Велик чин, да, вижу, не по силам Константину. Сидел бы на месте сем Мстислав Удалой или Юрий Всеволодович, тогда бы искал правды, просил бы защиты, а так… – отчаянно махнул рукой Митрофан Горин. – Возвернусь в Рязань. Может, жив князь Ингварь, его и держаться будем. Бери, воевода, чашу, выпьем. Помянем князей убиенных. Ушли без покаяния мученики.
Пир продолжался до глубокой ночи. Эти торжества потребовали от Константина неимоверных усилий. И без того изнуренное болезнью тело с трудом повиновалось. Силы иссякли. Великий князь слег.
3
Полтора года томился Владимир в плену. Многое повидал он за это время, немало пережил. Пленивший его хан Глеб Тирпеевич был человеком незлобливым, нрава веселого, но от его веселости у Владимира не единожды холодела кровь. Ради забавы хан мог в загон для скота загнать десяток полонянок, а потом выпустить на них голодных волков и хохотать до икоты, глядя на кровавое пиршество, не забыв при этом пригласить на «развлечение» Владимира. Будучи тщеславным, как и все половецкие ханы, Глеб Тирпеевич возил пленного князя везде с собой, хвалясь добычей.
Как-то Владимир попал на пир, устроенный великим ханом Кончаком. Глеб Тирпеевич и здесь, не удержавшись, похвастался удачным походом на Переяславль и именитым пленником. Кончак приказал подвести к нему князя. Хан долго и пристально смотрел Владимиру в глаза и затем сказал, обращаясь к Глебу Тирпеевичу:
– Много на Руси князей: кто жаждет власти, кто славы, кто тянется к богатству. Оттого нет мира в их вежах. Они что жеребцы в стаде кобыл. Сойдутся: бьют копытами, рвут друг друга зубами, а того не поймут, что кобыл не то чтобы на одного, на десятерых много. Глупцы!
Кончак замолчал, прислушиваясь к восхищенным возгласам бывших на пиру ханов.
– Мудро сказал великий хан!
– Слава хану Кончаку!
– Пусть боги любят тебя, великий хан!
Кончак сдвинул брови, и все разом замолчали.
– Ты храбрый воин, хан Глеб, и охотник удачливый. Так скажи мне: можно ли волка приручить в неволе?
– Нет, великий хан, только волчонка, – недоумевая, ответил Глеб Тирпеевич и опустил в почтении голову.
– Так зачем же ты обрядил переяславского князя в наши одежды, кормишь мясом, поишь молоком кобылиц, возишь его за собой по нашим вежам? Он – волк! Придет день, князь уйдет от тебя. И вернувшись, приведет с собой свою стаю. Убей его!
– Прости, великий хан, но это моя добыча…
– Да, ты волен поступить с ним как захочешь, но бьюсь об заклад сотней кобылиц, что не пройдет и года, раб уйдет от тебя, – усмехнулся Кончак.
После этого пира Владимир все так же свободно передвигался по стоянке хана Глеба, ездил на охоту и с ханом, и без него, но теперь неусыпно и днем и ночью с ним рядом находились два половецких воина: молчаливых, ловких, безликих. Они, словно тени, скользили за переяславским князем, лишь на время сна оставляя его одного в шатре.
Сегодня вечер выдался теплым, тихим. Диск солнца опускался к горизонту медленно, словно нехотя. Владимир сидел на нагретом за день огромном валуне, запрокинув голову. Высоко в небе клином шли на юг дикие гуси.
– Чего загрустил, князь? – окликнул его хан Глеб, тихонько подошедший и до того долго наблюдавший за своим пленником. – Вон сколько времени прошло, как привезли тебя мои воины, а ты все тоскуешь. Верно, опять свою женщину вспомнил? Так говорил я тебе уже не раз: нет ее в Переяславле. Ежели бы не ушла к своему отцу, так мои воины добыли бы ее тебе.
– Верю и благодарю тебя, хан, за заботу, – откликнулся Владимир, – но думы мои не о жене. Устал я от степи. Не понять тебе этого. Степь – твой дом родной. А мне хочется прижаться к березоньке белой, вдохнуть запах ели, послушать соловьев, лягушек на зорьке… Э-эх!
– Не заболел ли ты, князь? Уж больно путаны речи твои, – встревожился хан. – Может, прислать тебе еще полонянок? Те две не хороши?
– Да нет, хан, женщин мне более не надобно. Отпустил бы ты меня, – тихо вымолвил князь давно вынашиваемую просьбу.
– Чего захотел! – рассмеялся хан. – Ты дорого стоишь. Целый табун лошадей. Через полгода за тебя великий хан Кончак сто кобылиц отсчитает. Забыл?
– За выкуп, что давали за меня, ты мог бы не один табун купить.
– Зачем мне золото урусов? Захочу, я его и так в походе добуду. А ты мне скажи, у кого из ханов в полоне есть князь урусов? Только у меня, – довольно расхохотался Глеб Тирпеевич. – Так что, князь, не грусти. Привыкай. Сыновей у меня нет, уже пятую жену взял, а все дочери. Пойми, мне лет немало. Коли боги сына не дадут, ты мне сыном будешь. В жены дам тебе свою дочь: самую красивую, самую любимую. Ханом станешь. Все мои табуны твоими станут.
