больше в ту ночь вопросов ему не задавала.
Сыч уже утром был в зале, ждал его с письмом от графини. Сразу, не повелев нести завтрак, он схватил письмо. Нет, он не тешил себя надеждами, что Брунхильда сразу раскроет ему тайны и расскажет, отчего молодой граф затеял дело против него. Кавалер прекрасно понимал, что графиня будет последней, кто узнает о тайнах молодого графа, но как он и ожидал, кое-что в письме её стало для него интересным.
Кроме всё тех же жалоб на обиды и притеснения, в письме она писала про мужа — и писала, что тот стал хвор, что нужду ему стало справлять тяжко, что лёгкая нужда вызывает у него боль и кровь, что ночью он на спине спать не может, что худеет, это Волков и сам видел, и что в пояснице у него часты прострелы такие, что он от них плачет, и что глаза графа совсем стали плохи. В общем, со слов доктора, графу до Божьего суда оставался год и не более.
Волков отложил письмо. Ему не стало ясно, почему граф затеял дело, но стало ясно, что в замке графа, да и во всём графстве всеми делами заправляет уже молодой граф Теодор Иоганн. И с этим ему в дальнейшем придётся мириться. И ещё кое-что писала графиня, то, что поначалу не показалось кавалеру важным. Она писала, что уже два месяца в замке все только и говорят о раздоре с домом Фейлинг из Малена. Сути она не ведала, но писала, что раздор тот крепок и все в замке говорят, что если суд курфюрста не даст нужного решения, то может, дело станет и кровопролитным.
«Фейлинги, Фейлинги, а ведь при мне состоят двое из этой фамилии».
— Максимилиан, — позвал он.
— Да, кавалер, — отозвался юноша.
— После завтрака просите господ Курта и Эрнста Фейлингов ко мне.
— Как пожелаете, кавалер, — ответил молодой человек и вышел.
Волков взглянул на Сыча:
— С Брунхильдой ты не виделся?
— Нет, экселенц, в замок мне соваться опасно, я же бывал там с вами, узнает ещё кто.
Волков понимающе кивал. А Фриц Ламме продолжал:
— Я познакомился в трактире с конюхом из графской конюшни, он вхож в замок и в покои господ, мужичонка жаден, будет нам помогать за мелкое серебро. А ещё я поговорил с пажом нашей Брунхильды. Он приносил ответ.
— Ну и…?
— Кажется, сопляк ей верен. Волнуется за неё.
Волков опять кивнул.
— И сдаётся мне, что он её имеет, — продолжал Сыч.
Кавалер удивлённо уставился на него.
— А что, муж у неё совсем никуда не годен, а она молода, ещё и хороша собой. Кто же не соблазнится?
— Она же беременная, — сомневался Волков.
— И что? Мой папаша брал мою мамашу до дня родов, и ничего, все мои братья и сёстры были один к одному, как огурцы. А ежели вам не нравится брюхо беременной бабы, так поставьте её на колени, зад-то её от беременности не поменяется.
Волкову всё это слушать не хотелось, он махнул на Сыча рукой: Ступай.
Сыч пошёл к двери, а кавалер его окликнул:
— Фриц.
— Да, экселенц.
— Спасибо тебе.
— Я потратил талер, экселенц, — только и ответил пройдоха.
Волков знал, что он врёт, но спорить не стал.
А госпожа Ланге просто сияла. Она и раньше была красива, а нынче утром не было ничего в округе, что могло сравниться с ней по красоте. Она была ослепительна! И мила, и добра со всеми слугами, даже с Элеонорой Августой, которую она недолюбливала, в это утро Бригитт была ласкова и спрашивала, как та спала.
Проходя мимо кавалера, если была возможность, она касалась его рукой или, стоя рядом, — бедром. Или вовсе, когда никто не видел, запускала свои тонкие пальцы ему в волосы.
Когда пришли братья Фейлинги, так ему даже пришлось просить её оставить их, так как она, встав рядом с его креслом, собиралась слушать их разговор.
На молодых господах бархат уже пообтрепался, да и сами они уже не те, что были прежде. Возраст их вряд ли изменился, всё те же шестнадцать и четырнадцать лет им было, но выглядели они уже старше. И походы, и войны, и жизнь среди людей рыцарского и воинского звания уже наложили отпечаток на юношей. Стали они серьёзны и основательны.
Вина в доме кавалера после вчерашнего пира не осталось совсем, и Бригитт с утра посылала к трактирщику. Вино у того было мерзко, и драл за него он втридорога, а вот пиво его было сносно, и теперь перед братьями стояли большие, тяжёлые кружки, прилипающие к столу, в кружках было крепкое, липкое пиво.
— И что же, господа, нравится вам ваша жизнь среди воинского сословия? — спросил кавалер у молодых людей. — Не тяжка ли, не скучна ли?
— Жизнь воинская вполне себе весела, кавалер, — важно отвечал Эрнст, старший из братьев.
— Вполне себе весела, — подтвердил совсем ещё юный четырнадцатилетний Курт Фейлинг.
Мальчишки врали, Волков помнил, как они выглядели, когда он гонял своё войско по глине и кустам туда и обратно, заманивая горцев в нужное ему место. Он случайно видел их. На братьях лиц не было от усталости и уныния. Тогда все были уставшие, а эти так из сёдел едва не падали. Но ничего, не упали, не отстали. И теперь сидят хорохорятся.
— Как живётся вам в доме с другими господами?
— Хорошо, живётся, хорошо, — заверил Эрнст Фейлинг. — Господа, что живут с нами, добры и благородны.
— Благородны? — спросил Волков для поддержания беседы.
— Благородны и веселы, — добавил молодой Фейлинг.
— И кто же из них самый весёлый?
Братья переглянулись, и младший сказал:
— Так господин Гренер самый весёлый.
— Да-да, — согласился с ним старший, — самый весёлый среди нас господин Гренер, всегда всех смешит.
— И господин Максимилиан тоже весел.
— О нет, — тут братья засмеялись, — весел может быть кто угодно, даже кавалер фон Клаузевиц, но только не господин Максимилиан.
— Да, господин Максимилиан весьма строг, всегда следит за порядком и даже не даёт нам спать, если мы забыли коней после езды почистить. Или напоить, — говорил Эрнст.
— Да-да, весьма строг, бывало, что он и с постели нас поднимал, когда мы забывали до ночи про коней, — подтвердил Курт.
— Это правильно, господа, за конём должно следить больше, чем за своей одеждой и своей красотой. И не всегда нужно полагаться на конюхов своих, в том подлости нет, что ты за своим конём сам смотришь. Лично я во множестве коней своих командиров
