спины через согнутую в локте левую руку, в которой сжимал мешочек с монетами.
Пальцами правой руки – невесомо, словно пушинку, – олимпиец придерживал кадуцей. Казалось, разожми он пальцы, жезл останется висеть в воздухе. Голову небожителя покрывал круглый крестьянский петас с двумя крылышками. И уж совсем некстати кто-то прислонил к руке бога внушительного размера копье, возле ног поместил медную чашу, а вокруг статуи расставил тяжелые четырехрожковые подсвечники квадратной формы.
Друзья поняли, что таким невинным способом саки превратили Гермеса в Фарро. Видно, даже у них рука не поднялась на очевидную красоту.
Договорились так: поисками будет заниматься Иона, а Шаддай сделает вид, что готовится принести в жертву барана, чтобы отвлечь привратника, если тот вздумает зайти в целлу.
Иона заголосил:
– Муза! Гермеса восславим, рожденного Майей от Зевса!
Благостный вестник богов, над Аркадией многоовечной
И над Килленою царствует он [127]…
Распевая гимн, он заметался по храму – сначала прошелся по периметру зала, ощупывая штукатурку руками. Вдруг раздался звон опрокинутой на пол бронзовой треноги. Иона полушепотом выругался, но Шаддай мгновенно среагировал – врезал барану кулаком под ребра. Несчастное животное – и так напуганное до смерти – громко и тоскливо заблеяло. Эхо разнеслось по помещению, заглушая остальные звуки. Этим же кулаком Шаддай погрозил Ионе.
Время шло, но ничего подходящего под описания Иешуа найти не удавалось. Теперь Иона держал перед собой зажженную масляную лампу. Он бросался от одной стены к другой, опускался на четвереньки и ползал по полу, поднимал голову, шумно втягивая носом воздух – как собака. Ничего!
Паломники опустились на пол, прислонившись спинами к прохладной стене. Здесь не так сильно пахло коптящим свиным жиром.
– Без толку! – горячо зашептал Иона. – Я все облазил. Ни желтого, ни голубого – никакого нет. Фрески не в счет – до них не дотянуться. Остался потолок, как я туда залезу? Я уже и статую лизнул – не кислая, не горькая – вообще безвкусная. Чаша пустая. Адитон [128] закрыт, потому что ночью службу в храме не проводят. Что, так и будем до утра тут ползать?
Шаддай слушал друга, не отрывая взгляд от пряди рыжих волос на его виске, которая колебалась от сквозняка. Внезапно он встал на колени и повернулся к стене. Иудеи уставились на покрытую черным налетом вентиляционную решетку. Иона быстро поднес лампу, а Шаддай протер прутья рукавом куттонета – желтая латунь замерцала, отражая пламя фитиля.
Шаддай достал нож, припасенный на случай, если все же придется зарезать барана, и запыхтел, отдирая решетку от стены. Наконец железяка подалась, открыв черную дыру шахты. Иона засунул туда руку по самое плечо. – Что там? – в нетерпении спросил Шаддай.
– Да мусор всякий… Погоди-ка, что-то тяжелое…
Иона разомкнул пальцы, и друзья увидели кусок каменной плиты размером с ладонь. Форма причудливая: одна сторона вырезана в виде двух треугольников, другая – прямая, с небольшими сколами по краям. В центре одного из треугольников зияет отверстие.
– Все, уходим, – зашептал Иона, заворачивая находку в тряпку.
Кое-как приладили решетку на место. Шаддай взвалил барана на плечи, после чего друзья выскользнули из целлы. Со скамейки поднялась знакомая фигура.
– Барана-то зачем уносите? – в недоумении спросил старик.
– Гермес не принял жертву, – взвыл Иона. – О, горе нам! Горе!
Друзья быстро сбежали по ступеням крепидомы и растворились в ночи.
Привратник стоял с открытым ртом, глядя им вслед. Чтобы жертву обратно унести? Такого он еще не видел. Да и молились иудеи как-то странно, словно стихи читали.
Старик покачал головой: от этих прозелитов [129] чего угодно можно ожидать. Затем вытащил монеты, любовно ощупал их заскорузлыми пальцами. Пожав плечами, зашел в целлу – надо канделябры загасить, чего зря сало жечь.
Кушаны продвигались шагом по каменистой степи весь день, лишь к вечеру добравшись до долины Сурхаба. Как и Саманган, он разбегался в широкой пойме рукавами. По заросшим ивняком, терескеном и диким миндалем берегам гнездились лазоревые ракши, желтоклювые майны, осторожно шуршали в рогозе невзрачные выпи и волчки. Из заболоченных проток доносилось хриплое ворчанье крякв.
Выйдя на ровную мягкую землю, всадники пустили лошадей рысью, а затем долго скакали вдоль берега в поисках подходящей переправы. Река на равнине, конечно, не бурлила, как в ущельях Бамиана или в горах Сурхкама и Галахауджай, но весна была в разгаре, снега на вершинах продолжали таять, к тому же днем раньше прошел ливень, поэтому она разбухла от селей. Коричневый поток сердито шумел, перекатываясь через пороги.
Приближался закат, но подходящий брод найти так и не удалось.
Мадий заявил, что пора переходить реку, пусть даже в неудобном месте. Иначе никак – впереди хребет Фарад, дальше раскинулась степь Лархави, за которой стеной стоят непроходимые горы Синджитак. Единственная тропа идет через кишлак на той стороне. Но заночевать придется здесь, потому что в темноте опасно лезть на стремнину. Тем более, что утром уровень воды в реке всегда ниже.
Тахмурес переглянулся с Фаридом, тот едва кивнул, и кушаны колонной двинулись к воде.
Проводник нагнал командира.
– У нас был договор: ночевать там, где укажу я. Ты согласился, – гневно заспорил он. – Ты не знаешь горных рек. Твоя беспечность может стоить кому-то жизни.
Тахмурес невозмутимо ответил:
– Изменились обстоятельства. Мы должны торопиться. Теперь уже все равно – хороший брод или плохой… Иначе погибнем.
– Прикажи воинам хотя бы снять доспехи.
– Он прав, – заметил десятник.
По команде Тахмуреса кушаны сняли куртаки с нашитыми на них железными пластинами, запихнули в седельные хурджуны.
Первым в реку зашел командир, за ним проводник и остальные всадники, крепко держа за повод подъездков. Строй замыкал Фарид. Вода постепенно дошла до седел. Течение было настолько сильным, что идущие гуськом кони от напряжения вытянули шеи. Они переступали маленькими шагами, чтобы удержать равновесие. Поток бурунился и закручивался водоворотами, бился о донные камни. К тому моменту, когда отряд дошел до середины реки, кушаны от холода не чувствовали ног.
Колонна растянулась: Тахмурес выбирался на противоположный берег, а десятник все еще находился в центре потока. Он был полностью поглощен управлением конем, поэтому не заметил, как повод подъездка ослаб. Внезапно тот решил напиться, остановился и опустил голову к воде. Фарид потянул за повод, но конь упирался, жадно, с хлюпаньем вбирая в себя мутную жижу.
Десятник повернулся вполоборота, чтобы поудобнее перехватить ремень. И тут его тарпан споткнулся, наступив на камень. Он резко качнулся, при этом набежавшая волна ударила его в бок. Сделав отчаянный бросок
