— Ответил философски. История, мол, совершает порой и неожиданные повороты, но если судить по тому, как процесс идет сейчас, ничего такого пока не предвидится… Что все стороны лояльно сотрудничают и все строится на основе взаимного уважения. Что мы едины в своем стремлении установить истину. А еще спрашивали, не идет ли процесс слишком уж медленно? Ведь того, что уже обнародовано, вполне достаточно, чтобы осудить их вместе с отсутствующим Борманом. Я им объясняю: это первый международный процесс, не так ли? Нет ни прецедентов, ни опыта. Все надо создавать заново. Правильно?
— Но и затягивать тоже нельзя, Роман Андреевич. На Западе интерес к процессу падает, он перестал быть новостью номер один. Вот сейчас был всплеск интереса в связи с Паулюсом и Герингом, а потом опять начнется рутина, и…
— Ну, Сергей Иванович, я юрист, а не артист, — развел руками Руденко. — У нас суд, трибунал, а не спектакль.
— Да я-то все это понимаю, но…
— Ладно, Сергей Иванович, уговорил, — засмеялся Руденко. — Думаю, сегодня же мы с Герингом и закончим.
— Но сопротивляться он будет до конца. Как зверь, способный отгрызть себе лапу, лишь бы выбраться из капкана. Знаете, что он сказал американцу после просмотра фильма о том, что они творили на нашей территории?
— И что?
— Сказал, что такой фильм о «зверствах» можно сделать о ком угодно. Достаточно лишь выкопать побольше трупов из могил, а потом показать, как бульдозер спихивает их в общую могилу… И вообще, мол, русских он очень хорошо знает и они, эти русские, могли специально перебить для съемок несколько сотен немецких военнопленных, а потом переодеть их в советскую военную форму.
— Вот гад! Фашист проклятый!
Филин и Руденко удивленно обернулись. В двери стоял Гросман с пакетом в руке. Он был необычно возбужден.
— Товарищ генерал, вам пакет срочный, — с волнением выговорил он. — Извините, товарищ генерал, не могу я такое слышать! Я же своими глазами все видел, как они… в концлагере…
— Ничего, товарищ сержант, ничего, — Руденко подошел к нему, ободряюще положил руку на плечо. — Он свое получит. Я вам лично обещаю. Русских он знает! Да нет, не знает он нас по-настоящему. Не знает.
Когда Гросман вышел, Филин, дождавшись, пока Руденко изучит содержимое пакета, продолжил разговор.
— Роман Андреевич, Геринг не просто так нападает на нас. По сообщениям нашего агента в последнее время и остальные подсудимые резко усилили нападки на Советский Союз и русских. Вот, что они о нас говорят, зачитываю… Геринг: «Русские, примитивный народ. Большевизм против частной собственности, а я за нее всей душой. Предположение, что все люди равны, просто смешно… Какая ирония в том, что грубые русские крестьяне, которые теперь носят форму генералов, судят меня…»
Филин, лицо которого сделалось брезгливо-суровым, посмотрел на Руденко. Тот тоже недобро усмехнулся.
— Ну, из крестьян я, да — Роман, крестьянский сын… Ишь, не нравится! Ничего, потерпишь еще чуток, недолго осталось.
— А вот что сказал Кальтенбруннер: «Гитлер всегда подчеркивал, что если бы Америка действительно боролась за демократию, то она покончила бы с антидемократической системой в Советском Союзе». Теперь Франк: «Осталась только одна сила в мире, которая может одолеть Россию — Америка. Наших сил не хватило». Гросс-адмирал Дениц: «Россия — самая преступная нация в мире. Альтернатива — содружество европейских наций, связанных вместе и удерживающих Россию на Востоке». Фельдмаршал Кессельринг: «У Европы только один враг — Россия».
— Они что же — между собой об этом говорят?
— Не только. Открыто заявляют американскому врачу-психологу, который с ними работает.
— И зачем? Душа что ли горит? Наружу рвется?
— Не думаю. Они прекрасно знают, что все их разговоры немедленно доносятся американским спецслужбам, а от тех во все инстанции. Тут прямой расчет на то, что американцы, испугавшись нас, увидят в них своих союзников.
— И помилуют.
— Ну, это само собой.
Руденко встал, посмотрел на Филина, озорно подмигнул.
— Ну что ж, пойду потолкую с этим рейхсмаршалом по-нашему… По-крестьянски.
— Подсудимый Геринг, в 1941 году был разработан ряд директив и приказов о поведении войск на Востоке и об обращении с советским населением. В частности, имеется в виду директива, которая предоставляла немецким офицерам право без суда и следствия расстреливать любое лицо, подозреваемое в неприязненном отношении к немцам. Эта директива объявляла безнаказанность немецкого солдата за преступления, совершенные против местного населения.
— Этот документ не был непосредственно послан мне. Я своим войскам давал очень строгие указания в отношении поведения солдат.
— Я обращаю ваше внимание на дату этого документа. «Главная квартира фюрера, 13 мая 1941 года». Стало быть, больше чем за месяц до нападения Германии на Советский Союз? Уже тогда было разработано распоряжение о применении военной подсудности в районе «Барбаросса». И немецкому офицеру уже тогда было предоставлено право без суда и следствия расстреливать… Следующий документ, от 16 сентября 1941 года. Здесь указывается, что «за жизнь немецкого солдата, как правило, подлежат смертной казни пятьдесят — сто коммунистов. Способ казни должен увеличивать степень устрашающего воздействия». Об этом документе вы тоже не знали?
— Этот документ не нравился мне. Во время войны я слышал о нем, но…
— Пятьдесят — сто человек за одного немца?
— Сначала там стояло пять — десять человек, а потом фюрер сам изменил это число путем прибавления нуля.
— Щедро. Известно ли вам о директивах «Об обращении с советскими военнопленными»?
— Я должен сначала просмотреть их…
— Пожалуйста. Здесь говорится: «По совершающим побег военнопленным следует стрелять без предупредительного оклика».
— Я не знал об этом документе.
Голос Руденко стал еще жестче.
— Большинство этих преступных приказов и директив было издано еще до начала войны против Советского Союза, в порядке подготовки войны с Советским Союзом. Что доказывает: германское правительство и Верховное главнокомандование имели заранее обдуманный план уничтожения советского населения!
— Мы рассматривали борьбу с Советским Союзом как чрезвычайно жестокую борьбу, не существовало никаких международных конвенций по этому поводу…
— Подсудимый Геринг, вам известно об установке Гиммлера, которую он дал в 1941 году, на уничтожение 30 миллионов славян?
— Да, но это был не приказ, а всего лишь речь.
— Известен ли вам приказ Верховного главнокомандования о клеймении советских военнопленных?
— Как я вижу из документов, на этом совещании не присутствовало ни одного представителя от ВВС…
— Подсудимый, я интересуюсь простым фактом: известен ли вам этот приказ?
— Нет.
— Известно ли вам, что германское командование предписывало использовать советских военнопленных и гражданских лиц на работах по разминированию и переноске невзорвавшихся снарядов?
— Мне известно то, что пленные русские саперы использовались для расчистки минных полей. В какой степени для этого использовалось гражданское население, я не знаю.
— Известен ли вам приказ об уничтожении Ленинграда, Москвы и других городов Советского Союза?
— Я не получал приказа об уничтожении Москвы.
— У меня к вам, подсудимый, несколько заключительных вопросов. О так называемой теории «высшей» расы. Я ставлю перед вами только один вопрос. Только один! Вы обязаны ответить на него прямо. Согласны ли вы были с теорией «высшей» арийской расы и воспитанием немецкого народа в ее духе?
— Различия между расами я, безусловно, признаю… Но я никогда не заявлял, что ставлю одну расу в качестве расы господ выше другой. Я указывал только на различия между расами.
— Считаете ли вы себя, как второго человека в Германии, ответственным заорганизованные в государственных масштабах убийства миллионов ни в чем не повинных людей? Ответьте коротко: «да» или «нет»…
— Нет, так как я ничего не знал об этих убийствах и не приказывал их проводить.
— Вы, второй человек в государстве, обязаны были знать эти факты! Миллионы немцев знали о творившихся преступлениях, а вы не знали… Вы заявили здесь, что гитлеровское правительство привело Германию к расцвету. Вы и сейчас так считаете?
— Катастрофа наступила только после проигранной войны.
— Значит, до этого все делалось правильно?
Не дождавшись ответа, Руденко припечатал:
— Подсудимый Геринг, вы и ваши коллеги привели Германию к полному и абсолютному краху.
Потом обернулся к судьям и абсолютно спокойно сказал:
— Ваша честь, у меня больше нет вопросов к подсудимому.
