Он помахал в воздухе кнутом, и лошади побежали быстрее. К базару Танхум подъехал с подобающей богатому хозяину важностью.
Разнуздав лошадей, он бросил им охапку сена и пошел бродить по базару в толпе крестьян и крестьянок, меж подвод, груженных птицей, овощами и всем тем, чем богата щедрая украинская земля и что способны создавать руки умельцев: затейливые вышивки, обливные горшки и кринки, забавные детские игрушки. Знакомые мужики из окрестных сел и хуторов почтительно кланялись Танхуму, останавливали его и спрашивали:
– Что хорошего привез на базар? Продаешь что? Или купить что-нибудь хочешь?
Танхум шепотом, словно собирался сообщить какую-то тайну, на полу-русском, полу-украинском языке, примешивая и еврейские слова, выпытывал у одного мужика:
– Говорят, что землю делить будут… Сколько на вашу долю получится?
Не находя нужных слов, чтобы яснее выразить свою мысль, он жестами смешно показывал мужику: если так делить будут, только на могилу каждому достанется. При этом он злобно хихикал дребезжащим тенорком.
Увидев другую группу мужиков, он незаметно подошел к ним и стал прислушиваться, о чем они толкуют меж собой.
– А ты богатым скоро станешь, – не без зависти обратился он к одному из тех, на арбе у которого сидели ребятишки. – У тебя еще дома дети есть?
Мужик глядел на Танхума, не понимая, почему он спрашивает, сколько у него детей.
Показав на женщину, стоявшую рядом с арбой, Танхум спросил:
– Это твоя жена? Красивая, видать, каждый год рожает… С десяток их есть в хате? – показал он пальцем на детей.
– Ну и что? – недоумевал мужик.
– Землю ведь будут делить по душам, а у кого много детей, тот получит много земли и сразу разбогатеет, – разъяснил Танхум.
– Верно… Верно, – довольно покачал мужик головой. Обескураженный, расстроенный, долго бродил Танхум по базару, прикидывал в уме, сколько земли достанется ему, если и вправду делить будут на души.
– Пропади вы! – с досадой ворчал Танхум. Зависть к тем, у кого много детей, не давала ему покоя. – Чтоб их разорвало! Им достанется вся земля. А на мою долю что? Шиш получится!
Нехама, долго искавшая Танхума в пестрой базарной толпе, наконец нашла его и едва упросила пойти поглядеть на гусей, которых она выторговала у крестьянина.
– Идем скорее, не медли, а то он другому продаст!
– Оставь меня в покое со своими гусями. Не видишь, что я с людьми разговариваю.
Танхум неохотно подошел к возу с гусями, по-хозяйски осмотрел их, щупал, пытался определить их вес. Потом спросил у женщины:
– Сколько тебе за гуся? А дома у тебя еще остались гуси?
– Оставила несколько штук на развод. У меня легкая рука. Купишь у меня, живо так расплодятся, что во дворе у тебя белым-бело станет от гусей.
– У вас и гуси плодятся и дети, – перебил ее Танхум. – Стало быть, и земли много получите. Чего вам еще не хватает?
Он подмигнул жене, чтобы она скорее сторговалась.
– Пора домой, – поторапливал он ее, – никого же там не осталось, некому за хозяйством присмотреть.
Танхум пошел запрягать лошадей, а Нехама продолжала торговаться: отходила от воза и снова возвращалась, и каждый раз вырывала по нескольку перьев, дула на пух и доказывала хозяйке, что они плохо откормлены.
Танхум сердился, звал ее, а она все торговалась и торговалась, пока наконец не поладили.
– Лишний целковый хотела содрать, – тихо сказала она Танхуму, подойдя к телеге с гусями в обеих руках. – Но я не далась, оттого и задержалась так долго.
Танхум был скуп, считал каждую копейку, но сейчас удача Нехамы его мало радовала.
– Хорошенько свяжи их, – наказывал он жене. – Смотри, чтобы они дорогой не улетели, крылья перевяжи им и ноги. Глаз не спускай с них всю дорогу.
Танхум пустил лошадей рысью. На душе у него кошки скребли. Он ведь ехал на базар не ради гусей – надеялся услышать утешительные вести. А возвращается с еще более тяжелым чувством,_ чем до поездки.
Эх, черт побери! – ругался он. – Попусту сгонял лошадей… Только больше расстроился… Знал бы, что так получится, ни за что не поехал бы!
– Чего сердишься? На кого злишься? – старалась утихомирить его Нехама.
Танхум немного помолчал, сдерживая накипевшую в его душе злобу. Потом его прорвало:
– Как же не злиться? А если и впрямь начнут делить землю по душам, что я получу? Подумай только, что я могу сделать один-одинешенек, и потом – кто я?… Подрубленное дерево, без веток, без листьев. Для кого тружусь? Кому достанется мое добро? Какой дьявол занес меня тогда на ваш хутор? Не попадись ты мне, и я был бы не хуже других… Будь у меня дети, тогда бы наплевать… Мое осталось бы мне! А сейчас…
Слова Танхума острым ножом полоснули по сердцу Нехамы. Как ужаленная, она дернулась, хотела наброситься на мужа, но сдержалась. Велико было ее горе из-за того, что у них не было детей. Это давно ее мучило, но она скрывала свое горе, а сейчас не вытерпела, истерически закричала:
– Чего ты от меня хочешь, мучитель мой? Откуда ты только взялся на мою голову? Сколько можно терзать меня? Разве я виновата?
– Кто же виноват? Я, что ли? Я?… – взбеленился Танхум. – Моя мать семерых родила – трех сыновей вырастила, а четверо умерли.
– А разве моя мать нашла меня на огороде? Разве моих братьев отец одолжил у соседей? – вспылила Нехама. – О, боже! Почему я такая несчастная? Нечистый принес тебя ко мне. Мало ли ухажеров ходило за мной по пятам?
– Лучше бы я по пути к тебе ногу сломал!… – истошно крикнул Танхум.
– Для меня-то наверняка было бы лучше, если бы я тебя не знала, – с отчаянием проговорила Нехама и, опустив голову, умолкла.
Танхум, задетый тем, что жена считает его виновником их бездетности, снова завопил:
– Оказывается, я виноват в нашем несчастье! На меня все сваливаешь… А почему же тогда ездила к врачам, обращалась к знахаркам?
У Танхума не укладывалось в голове, как жена посмела упрекнуть его в этом. Он всегда считал, что у любых родителей обязательно должен родиться ребенок, как яблоня рождает плод, как земля родит хлеб.
Бричка легко катилась по гладкой, хорошо наезженной дороге, и Танхум время от времени подгонял лошадей, покрикивая:
– Эй, детки!…
Уткнувшись в шаль, Нехама громко зарыдала:
– Господи! За что ты меня наказываешь? Пусть ослепнут глаза, которые меня сглазили, пусть они никогда не увидят света божьего, солнца ясного. Не меньше тебя, Танхум, хочу ребенка, но что же делать, если бог нам не дает…
Танхума тронули ее слова, он начал ее успокаивать:
– Ну перестань… Хватит… Чего разревелась? Может, бог даст, и ты родишь… Землю вот жалко… Может, бог даст, все перемелется, и землю не будут делить…
Гуси напомнили о себе громким гоготаньем. Нехама заглянула туда, где они лежали связанные. Пересчитала их – все были на месте.
Танхум с широкого шляха повернул на проселок. В легком мареве вдали показалось Садаево.
11
Размолвка между Танхумом и женой и упрек, брошенный ею, – может быть, он виноват в том, что у них нет детей, – не давали ему покоя. В пылу ссоры он тогда чуть не сказал ей, что однажды насильно овладел Фрейдой и младшенький ее – его сын. Но испугался, что Нехама может поднять шум, опозорит его, и тогда хоть беги из Садаева, и промолчал.
Но мысль эта преследовала его. Он считал и пересчитывал дни, стараясь определить, совпадает ли время родов Фрейды с тем памятным днем… И как будто бы совпадало. Правда, вскоре приехал Рахмиэл. Но он внушил себе, что мальчик – его сын, и у него становилось, теплее на душе.
«Мальчик!… Ведь у меня могло быть четыре сына», – с горечью подумал он.
Мысли о мальчике Фрейды целиком овладели им. Он представил себе, как берет ребенка на руки, как тот тянется к нему, дрыгает нояжами, лепечет:
– Па-па…
Захотелось посмотреть на ребенка, хоть одним глазом увидеть его. Надо зайти к Фрейде, повод придумать. Он решил сказать, что пришел к отцу, принес ему гостинец к субботе.
Насыпал в мешочек немного белой муки для халы, взял несколько сдобных коржиков и еще кое-что из съестного, завернул все в сверток и стал собираться.
Увидев, что муж куда-то отправился со свертком под мышкой, Нехама, нагнав его у ворот, спросила:
– Куда это ты?
– Иду к отцу, – буркнул он.
Некоторое время Нехама пытливо следила за ним взглядом. Увидев, что он повернул к отцу во двор, она вернулась домой.
Танхум осторожно подошел к окошку отцовской хаты, постоял, прислушиваясь, есть ли кто дома.
«Тихо, видать, никого нет», – подумал он и несмело вошел внутрь. Несколько мгновений постоял в сенях, испуганно озираясь по сторонам, наконец набрался смелости и шагнул в комнату.
В углу стояла колыбель. В ней лежал младенец, улыбавшийся беззубым ротиком. Он все время дрыгал поясками, махал перед собой пухленькими ручками, будто хотел схватить что-то. Танхум подошел к колыбели, впился глазами в младенца.
