же его узнал.
– Вас какое-то несчастье преследует, мой ксендз, – воскликнул он. – Каким же образом вы могли снова попасть в наши руки?
– Я вам всё расскажу, – ответил ксендз, – тем лучше, что сестра моя остаётся под опекой Ордена, и что это больше её, чем меня касается.
Мерхейм немедленно приказал развязать ксендзу руки и проводить его за собой к палатке. Тут старичок уже должен был сесть, ибо стоять, уставший, не мог. Новость о пленнике скоро много других крестоносцев пригнала в палатку Всё новый заглядывал в дверь и входил, так, что вокруг стояла большая толпа. Хотели узнать что-то о войске и о короле, о которых ксендз Ян столько же знал, сколько и они. Поэтому он замолчал, пока бы не разошлось сборище и не остался один с казначеем. Дали ему даже немного поесть, чтобы мог лучше рассказать о себе и своих приключениях.
Нечего было скрывать и начал он от встречи с Ягайлой и войсками. Мерхейм не имел времени расспрашивать о численности и силе.
– Племянница моя, – сказал он, – дочка Барбары Носковой, сумасбродное дитя. После прохода войск ночью, она исчезла с одним слугой. Мать в отчаянии, догадалась, что, делая ставку на жизнь, она пошла, переодетая, шпионить в лагере.
Удивлённый казначей подскочил к ксендзу.
– Может ли это быть!
Один взгляд доказал ему, что ксендз Ян лгать не мог.
– Да, это всегда была странная и самовольная натура, неконтролируемый ребёнок, она готова была это сделать.
– И пойти на очевидную погибель! – прибавил ксендз Ян.
Мерхейм, казалось, не разделяет это мнение. Эта преданность Ордену радовала его.
– А ваше преподобие едете, для того чтобы её отыскать и к матери припроводить? – спросил он.
– Не иначе.
– К польскому лагерю? – добавил казначей.
– Да.
– Девушка, как вы говорите, взяла с собой старого кнехта?..
– Того, который командовал людьми.
– Тогда с ней ничего не произойдёт! – рассмеялся казначей. – Не вижу нужды отрывать её от дела, которое, может, учинила из высшего вдохновения. Кто знает, где? Кто знает, что затеяла?
Мерхейм не докончил.
– Вы с нами можете остаться или где в замке пересидить: отпустить вас в лагерь невозможно.
– Ведь я никому навредить не могу?
– Ни вы, ни я о том знать не можем, – отрезал Мерхейм, – девушка на такой шаг не бросилась бы без Божьего вдохновения. Кто же знает? Чудеса случаются!
– Имейте же жалость над матерью! Она умирает от тревоги.
– Для жалости уже не время, – отозвался казначей. – Время войны и судов Божьих. Рождаются Юдифи.
Ксендз Ян вздрогнул.
– Это слабый ребёнок.
– Нет, это библейская героиня! – воскликнул Мерхейм. – Не годится становиться у неё на дороге! Вы больше, наверное, к Ягайле, чем к нам имеете любви и расположения, вы хотели бы её остановить, а его спасти: я желаю, чтобы она была Юдифью.
Ксендз Ян замолчал, напуганный, смотря на казначея.
– Пусть её Бог убережёт; сама мысль ужасом наполняет. Кто же её мог ей подать. Сама не зародилась бы в её детской голове.
Казначей усмехнулся.
– Мог найтись такой, который бросил мысль в молодую пылающую голову и сердце. Не иначе объясняю побег, а вижу в том перст Божий, что вас, заплутавшего, судьба отдала в наши руки, дабы вы, исполнению того, что предназначено, не ставили препятствия.
Не смел уже ответить старик, скрестив руки на груди. Казначей сменил сразу разговор, спрашивая о войске Ягайлы.
– Я не видел из них много, – ответил ксендз, – а то что видел, страшным мне выдалось и грозным.
– Для вас оно могло им быть, не для Ордена, – прервал казначей. – А король?
– Король думает о хорошем…
– И поэтому сбежал, как нам доносят, – рассмеялся казначей.
– Если так, зачем же вам рук Юдифи, – спросил ксендз Ян, – когда сам ваш страх удовлетворён?
– Чтобы язычник другой раз сюда не вернулся, – закончил казначей.
Говоря это, он вышел из шатра и послал сразу слуг, которые старого ксендза увели под стражей.
Магистр, которого немедленно уведомил казначей, слушал рассказ с отвращением, а лишение ксендза свободы похвалил.
– Всё это сказки, – отозвался он, – во второй раз мы поймали его в подозрении шпионажа. Не следует выпускать его отсюда, чтобы по третьему разу хватать не пришлось. Для меня вещь явная, что хитрый священник наплёл бессмысленную басню, в надежде свой затылок от петли спасти.
– Отправить в Гилгенбург, пусть его там в темницу посадят.
* * *
Польские войска уже находились под Диалдовом, окружив остроколами укреплённые берега. Нигде ещё большей встречи не было, кроме засады на швечан и поединка у озера Рупковского. Обогнули войска крестоносцев, которые ещё, неосведомлённые, искали следов неприятеля.
После тяжких дней похода в июльской жаре, рыцарство было вынуждено отдохнуть: много больных в лагере, истощённые кони, измученные люди должны были отдохнуть перед решительным часом боя, который тоже, казалось, сюда приближался.
Возвращение мимо Людборжа, стоящее столько нового труда, предприняли по совету Корцбога, который, прибыв от панов венгерских с объявлением войны, хорошо описал лагерь крестоносцев и трудность в переходе Дрвенцы, которую выше сухой ногой легко было пройти. Ободрил он короля тем, что силы Ордена не находил страшными, а о разногласии комтуров и беспорядке между иностранными гостями говорил много, потому что имел время к ним присмотреться.
За Диалдовом под Высокое прибежал к лагерю Фрич Силезиц, присланный от венгров с письмом объявления войны короля Сигизмунда, купленным крестоносцами так дорого.
Взяли его передовые стражи и сначала повели к маршалку Збигневу, перед которым не скрывал Фрич с чем ехал и чего вёз.
Силезиц был наполовину немец, немного поляк, человек, который полностью не знал, кого любил, а кому желал зла. Тянули его временами в одну, то снова в другую сторону и так качалась его жизнь. Однако плохого Ягайле не желал в эти минуты, так как высокомерие белых плащей надоело ему, равно как венгерским панам.
Маршалек Збигнев, как скоро узнал, что принёс, зажал ему уста.
– Хочешь ли у короля милость иметь и подарок пристойный, – сказал он, – не сообщай же, что привёз. Если бы по лагерю разнеслось, что нам войну объявили, ни одному бы храбрости не достало и тревога бы его охватила. Зачем же вы нам вредите? Пану королю отдадите завтра письма с объявлением и посольство ваше выполните.
Согласился Фрич молчать, тем паче, что имел двоякое поручение, поскольку король Сигизмунд на ту объявленную войны вовсе не думал собираться.
Назавтро утром после святой мессы, которую капеллан Ягайлы Ярослав, калишский священник, совершал, вызвали Фрича в шатёр, где только князь Витольд и военная рада были собранны.
Не было у Ягайлы даже в обычае на
