— Что случилось? — поднялся Развигоров.
— Плохо, Косьо, — пожаловалась она.
Развигоров содрогнулся — вдруг Борис или Михаил погибли при вчерашней бомбежке?
— Ну, говори же!
— Александра…
— Что — Александра?..
— Ну… У них с Эриком… Они с Эриком… в общем… попались…
— Та-ак… Хорошенькое дельце… — Он так и сел. Собравшись с мыслями, сказал: — Впрочем, другого я от этой любви и не ждал… Чего, кроме глупости, можно ждать от двух идиотов. — Он побарабанил пальцами по столу. — Ладно, слезами горю не поможешь…
— А что же делать?
— Что делать? Она — родит, я буду качать коляску, ты — петь колыбельные… Самое время для пения…
Елена молчала. Она знала нрав своего мужа. Если его перебивать, он станет еще язвительнее. И она молча смахнула слезы.
— А этот, фон-олух, что думает? — спросил муж.
— Он уже получил приказ отбыть на Восточный фронт. Но сначала хотел бы жениться…
— Никакой женитьбы! — вскочил Развигоров. — С Восточного фронта никто не возвращается. А раз его отозвали из миссии, значит, немцы все пронюхали и посылают в наказание. Прощения не будет…
Пройдясь по кабинету, он бросил:
— Позови ее!..
Жена вышла. Слышались ее тяжелые шаги по лестнице, ведущей на второй этаж. Он ждал дочь, а ум его уже искал выход из положения. Гинекологов в городе было достаточно, но хороших специалистов мало. До сих пор он имел с ними дело только при рождении детей, но знал, что доктор Балчев, например, почтенный человек, у него хороший кабинет и ему можно доверять. Нужно только поспешить, пока он не уехал куда-нибудь. Когда Александра вошла, он уже успел переговорить с доктором. Тот может их принять сегодня вечером. Балчев не знал его дочери, а Развигоров не сказал, что речь идет о ней. Сказал только, что его приятель нуждается в помощи. Срочный случай… Врач тут же понял, о чем идет речь. Ясно, в помощи нуждается не приятель, а приятельница приятеля…
Шоферу велели поторопиться. В Чамкорию отправлялись Елена и младшая дочь. Развигоров постарался, чтобы Диана не узнала о случившемся. Он сказал, что Александре нужно встретиться с Эриком перед отправкой на фронт. Это была правдивая ложь. Когда машина тронулась, Развигоров обхватил голову руками. Ему все осточертело. Сколько же можно! Дети доставляли ему теперь только одни заботы, и все больше и больше. А этот немец — как он втерся в их дом?! И где его только нашел Борис! Как случилось, что он принес им такую беду?! Собственно, в глубине души Развигоров ждал чего-либо подобного. Эта фальшивая немецкая бравада, эта бранническая демагогия, все эти глупые восторги кружили головы и уже остепенившимся людям, чего же ожидать от девчонки! Наверное, он пел ей эту песню о печальном солдате, о француженке Лили Марлен, о свиданиях под фонарем, а этой курице много ли надо… Сентиментальный слюнтяй… А кончилось постелью… И заботами всему семейству…
Александра сидела в большом кресле, она была не похожа на себя. Черные волосы спадали на глаза, бледные руки с пожелтевшими от табака пальцами лежали на темной коже подлокотников. Развигоров поднял голову и посмотрел на дочь долгим тяжелым взглядом. Он ощутил ком, застрявший в груди, — непрошеная жалость, о которой он и не подозревал, настигла его и заполнила собой все его существо. Он видел себя в каком-то водовороте, все кругом было страшно и незнакомо. Его куда-то со свистом несло во времени и пространстве, темный мрак сползал с гор и укутывал поля, но он должен бороться за себя и за своих детей. Развигоров подошел к дочери и положил ей руку на голову. Неожиданная ласка заставила Александру сжаться, как от внезапного удара. Она ожидала тяжелых, как молот, слов, брани, чего угодно, и вдруг — мягкая и теплая отцовская рука… Девушка схватила эту руку, прижалась к ней и зарыдала.
— Ничего страшного, — глухо сказал отец, — ничего, ничего… Хорошо, что доктор Балчев согласился…
Через две недели Константин Развигоров решил отвезти Александру в Чамкорию. Все обошлось без осложнений. Доктор Балчев хорошо сделал свое дело, и Развигоров не поскупился. Обеспечил ему три месяца спокойной жизни в провинции. Доктор как раз собрался поехать в деревню к родным — жизнь там дешевле. Ему, конечно, нашлось бы место в Чамкории или Самокове, но крестьяне превратились там в настоящих спекулянтов. Все сильно подорожало. Литр молока стоил восемьдесят левов, кило масла — от тысячи до тысячи трехсот… К тому же иностранцы со своими швейцарскими франками совсем обесценили лев.
Но самое главное, что вынуждало доктора забраться в глушь, — это стремление бежать подальше от сплетен, глубокомысленных рассуждений больших политиканов и государственных деятелей. А в Чамкории, по его сведениям, все бурлило, каждый считал себя докой по части советов. До чего эти советы доведут Болгарию?..
Прежде чем проститься с Константином Развигоровым, доктор долго считал полученные деньги. Таких гонораров он до сих пор, вероятно, не получал, потому что, помолчав немного и как-то сгорбившись, сказал, не глядя на клиента:
— Многовато, господин Развигоров…
— Ничего, ничего…
— Премного благодарен…
Константин Развигоров проводил его до дверей и вернулся. Это был последний осмотр Александры. Доктор заверял, что она уже может ехать в провинцию, следует только избегать перегрузок, хотя бы еще дней пятнадцать. Прежде чем тронуться в путь, Развигоров отнес в машину несколько одеял, они надели полушубки, повязались шарфами. В горах было холодно, снега навалило больше метра. Александра не смела взглянуть на отца. Оба молчали. Возле Панчарева она собралась с духом и спросила, уехал ли Эрик.
— На следующий же день, — сказал Развигоров. — В ящике я нашел это письмо. Тебе…
Александра взяла конверт, словно дотронулась до раскаленного утюга. Она сняла перчатку, и Развигоров увидел, как синие жилки на руке проглядывают сквозь бледную кожу. Она очень ослабла. Эта нелепая напасть могла нанести ей непоправимую травму. Если она выйдет когда-нибудь замуж и останется без детей, никогда не простит отцу того, что он подверг ее такому унижению. А может быть, наоборот: унижением это было для него, а для нее — болью и страхом…
Машина постарела, износилась… Нужно менять обивку и резину… Он не спешил ее продавать. Она и такая верно служила ему. Приложить немного сил, немного старания, и побудет на ходу еще несколько лет. Сейчас каждая вещь стоит все дороже и дороже. Лишь бы бомба в нее не угодила и несчастье нас в ней не догнало. Развигоров оглядывал ближайшие холмы над ущельем. На них лежал снег, и возникала иллюзия бесконечной чистоты, только развалины Урвичской крепости чернели поодаль, скрывая в себе тайны минувших времен. Развигоров был настроен на раздумья, на философский лад. Отказавшись от министерского поста, он с того дня открыл в себе другого человека и часто поверял ему свои мысли. Никогда не стремился он стать политиком. Считал, что человек, занимающийся чем-либо, должен знать свое дело в совершенстве. Политики же вроде наших ничего за душой не имеют и ничего не умеют, потому что стараются постичь все и не делать ничего. Например, финансист Божилов. Как директор Народного банка он еще что-то собой представляет, но как политик — полное ничтожество. Вскоре к нему привяжут консервные жестянки и пнут так сильно, что он с грохотом покатится вниз. Жаль, дорогое время уходит. Красная Армия приближается, а правительство в столбняке, никто не знает, что делать. Погнали войска воевать с лесовиками[15]. О таких людях, которые взобрались наверх, старый чорбаджи Косьо Развигоров говорил: «Когда с…шь сверху, не думай, что никто тебя не видит». Дед был резкий человек, таким и остался до самой смерти. Но эта его поговорка запомнилась. Не забыл Константин Развигоров и хитрую его усмешку под роскошными белыми усами. Чорбаджи Косьо из Габрова был русофилом. И когда речь заходила про деда Ивана[16], глаза его торжественно округлялись, рука поднималась, словно для благословения, и своим густым басом он говорил: «С Россией шутки плохи. Она как большое колесо под уклон — все подомнет… Наполеон хоть и увидел Москву, зато жизнь проглядел». И Константин, его внук, все больше убеждался в правоте деда. Каждый, кто затевал войну с Россией, терпел неудачу. После революции Антанта против России выступила — в море оказалась, эти сейчас до Сталинграда дошли — в котел попали, да еще в какой котел! А если одна гигантская армия попадает в котел, значит, есть другая, поболе, которая может ее туда запихнуть… Траур по убитым и взятым в плен солдатам был началом конца. Временами Развигоров ловил себя на совсем сумасбродных мыслях: а вдруг смерть царя — не что иное, как самоубийство? Борис был не настолько глуп, чтобы не понимать очевидного. Он не хотел, чтобы его изгнали, как отца, или повесили, и, наверное, предпочел умереть, чтобы оставить по себе добрую молву. Дескать, если бы царь был сейчас жив, он бы все уладил. Нечто подобное Развигоров слышал и от других, совсем недавно — от одного коллеги, за рюмкой вина. Почему тот об этом заговорил? Еще тогда Развигоров задал себе этот вопрос, но не мог на него ответить. Теперь он понял — коллега боится России. Да, ему есть о чем беспокоиться. Папиросная фабрика, доходные дома… Константина Развигорова тоже пугают события на Восточном фронте, но нельзя закрывать на это глаза, как делают многие. Страшнее оттого не станет. И все же упорно ходят слухи о новом германском оружии. Одни говорят, что это какие-то самолеты-невидимки. Другие толкуют о какой-то жидкости, которая замораживает атмосферу, ничего живого не останется там, где такое оружие будет применено.
