Князь Баграни привёл гостей в последнюю церковь. Всё здесь было, как и в других церквах: каменная степенность, чистота, чуткая тишина. Но в самом центре церкви, недалеко от алтаря, из каменного пола в большую каменную чашу бил родник, и в искусно созданный водоём через небольшое отверстие в своде храма проникали лучи солнца. Они отражались многими бликами - зайчиками - и были в постоянном движении, завораживая стоящего близ них.
- Это чудо из чудес! - воскликнула очарованная Елена.
- Посмотри, они ведь все цветные, - поддался завораживанию Багрянородный. - И глаз нельзя оторвать…
- А когда солнце за тучами, они пропадают? - спросила Елена князя Баграни.
- Внученька, ты можешь узнать это сама, придя вечером или в полночь. Родник будет сверкать, как и сейчас.
- Мы придём, мы обязательно придём! - воскликнула Елена.
Появились священники, раздалось пение хора, которое звучало не по-земному, наступил молебен и пора очищения душ от всех житейских грехов. Когда молебен завершился, князь Баграни повёл гостей к выходу, но, похоже, не к главному. Они шли длинным коридором, освещённым светильниками. А когда вышли, то оказались перед ровным степным пространством. Это была горная долина, и среди трав они увидели нечто незнакомое им.
- Не удивляйтесь, дети, вы видите древние армянские хачкары, застывших в камне воинов нашей земли, - сказал князь Баграни.
Константин и Елена поспешили к одному из хачкаров и увидели искусно высеченный рисунок. Среди цветов стоял воин с опущенным мечом. Они подошли к другим хачкарам - их были сотни среди трав - и увидели иные каменные орнаменты. И сколько хачкаров они не осмотрели, рисунки были всюду искусны и неповторимы.
- Как же богата эта наша земля ваятелями, непохожими друг на друга!
- Ты верно заметил, Багрянородный, - отозвался князь Баграни.
И прошла неделя пребывания Константина и Елены на земле прадедов. Они побывали на армянской свадьбе, отдали дань праху предков. Перед дворцом Багратидов на площади было устроено для них ристалище воинов.
На нём не было пролито ни капли крови, гости увидели лишь превосходное искусство сражения на мечах. Вечерами Багрянородный старательно записывал свои впечатления или рассказывал о них скорописцам, и они трудились в поте лица.
Настало время прощаться. Провожали гостей всем городом. Четыре лошади были навьючены подарками, но самыми дорогими для Константина и Елены были две камеи - их портреты, высеченные на мраморе. На розовом поле светились два живых лица. Елена была олицетворением красоты, Константин строг и мудр не по-юношески. Прощаясь, царь Мовсес сказал:
- Я навещу Константинополь в твоё царствование, басилевс.
- Желанный гость, мы встретим тебя с радостью.
Под прощальные взмахи тысяч рук две колесницы и двести всадников покинули Эребуни, уходя на запад вновь горным каменистым путём.
Возвращаясь к морю, то в седле на просторной дороге, то в колеснице, Елена и Константин поняли, что их связывает нечто большее, чем дружба с детских лет. Когда они неотрывно смотрели друг на друга, у них сильнее бились сердца, руки тянулись к пожатию, к ласке. Им трудно было сдерживать эти порывы. И когда Константин брал в свою руку маленькую, с длинными пальцами ладонь Елены, в его груди разливалось благостное томление. А Елена опускала глаза, и щеки её рдели. В конце концов они поняли, что с ними произошло. Они перешагнули грань отрочества, вступили в юношескую и девичью пору. Их постоянное общение, внутреннее понимание друг друга дали свои плоды, у них всё было в гармонии. Константин видел, как мужественно переносит Елена тяготы долгого путешествия, она всегда общительна, отзывчива, ни на кого из приближенных, из слуг не косится взглядом, не скажет недоброго слова. Её трудно было вывести из равновесия, она отличалась терпеливостью, не знала, что такое капризы.
Может быть, Константин сам создал такой безупречный образ девушки, которую полюбил, ан нет, он постарался быть правдивым и ничего не приукрашивал. И ему хотелось, чтобы со временем в Елене не проросли никакие низменные черты характера, чтобы она всегда оставалась чистосердечной, побеждала зло доброжелательностью, не страдала завистью и чванливостью. Отмечал Константин, что многие натуры, поднимаясь на вершину власти, смотрели на тех, кто стоял ниже, с превосходством повелителей. Дух сочинительства заставлял Константина ко всему присматриваться прежде всего умом, а уж потом чувствами, оценивать людей, как ваятель оценивает мраморную глыбу, чтобы отсечь от неё всё лишнее и создать прекрасный образ. Но иногда ему казалось, что так не должно быть, что сердце всему мерило. Однако он отклонил главенство сердца, считая разум даром Божьим, способным глубоко и безошибочно узнавать людей. Но Константин изначально заблуждался, потому что сердце у него было доброе и отзывчивое, просто пока он этого не замечал за собой.
В таких размышлениях минуты молчаливой гармонии они продолжали обратный путь до Фындыклы, где стояли на рейде их дромоны и памфилы.
Возвращались Константин и Елена в Магнавр иным путём. Этот путь наметился ещё в Константинополе. И не случайно. К тому Константина обязывали государственные заботы. В европейские земли империи входили не только провинции-фемы Балканского полуострова, но и двенадцатая провинция в Крыму - Херсонес. Однако, честно признаваясь себе, юный император не мог сказать, что больше повлияло на стремление побывать на Крымском полуострове - то ли влияние утолить жажду созревающего историка, то ли государственные заботы. Получалось всё-таки, что две заботы слились в одну: желание как можно больше узнать о положении Херсонеса. Знал Багрянородный, что аппетит приходит во время еды, й потому уже примерялся к тому, чтобы сделать приобретения за провинцией Херсонес, там, где обитали печенеги и хазары. Знал Константин и то, что за Крымским полуостровом совсем близко находятся земли русов. Ему хотелось побывать и там, чтобы со временем написать историю Руси, которая по своим пространствам была не меньше Византии. И, подплывая к Крыму, Багрянородный вспомнил о священнике Григории, который всё время находился среди русских воинов.
Григорий был молод и в самой силе. Его ясные голубые глаза излучали доброту. По стати ему надо было стать воином, биться в сечах, но он принял обет быть Христовым воином, чтобы нести пастве милосердие. И вот они встретились, византиец и росс, оба молодые, жадные до жизни. Константин владел огромной империей, у Григория, кроме креста, за душой ничего не было. Но он нёс в себе божественное начало и потому был богаче Константина. Он осенил императора крестом и певучим голосом произнёс:
- Благополучия тебе, Божественный, в делах и помыслах. Аминь.
Багрянородный стоял у борта дромона. Он повернулся к чернеющей на горизонте узкой полоске земли и сказал:
- Вот там, за Херсонесом, лежит страна русов. Ты из неё и расскажи мне о ней, что знаешь.
- Божественный, я не был на Руси более десяти лет, боюсь пустить ложь. Сам я из Изборской земли, что лежит далеко на севере, близ Великого Новгорода.
- Смотри-ка, «Великий Новгород»! В чём его величие?
- Для русов, Божественный, Великий Новгород как прародительская земля. Оттуда пошла Русь. И живут там мужественные люди. Среди тех, кто тебе служит, много новгородцев. Стоит град на реке Волхов. С того места можно плыть в Балтийское море, дальше по северным и южным морям добраться до Средиземного моря, там приплыть к Константинополю и вот сюда, к Херсонесу, и потому в нашей земле много славных мореходов. Новгородцы очень свободолюбивый народ и сами выбирают себе князя, правят землёй вместе с ним. У них есть законодательное собрание, которое на Руси называется вече. Если князь неугоден новгородцам, вече отлучит его от власти и выберет другого.
- А почему ваш Великий Новгород не стольный град Руси?
- Сегодня так нужно, чтобы стольный град был на юге державы. Нам постоянно приходится бороться с печенегами и хазарами, теснить их от нашей земли. Из Киева это удобнее делать, чем из Великого Новгорода.
Неожиданно беседа Багрянородного и Григория была прервана. Подошёл Гонгила и потревожил императора:
- Божественный, к нам приближается не меньше сотни судёнышек. Что будем делать?
- Ждать с ними встречи, - улыбнулся Константин.
Он направился к носу корабля. Гонгила и Григорий пошли следом и увидели, что множество мелких судов окружают их суда. Григорий долго вглядывался в приближающиеся «кораблики» и догадался, что это ладьи и пришли на них в море, может быть, новгородцы, псковитяне, изборяне. Помнил Григорий, что и в пору его детства сотни ладей уходили по весне из Новгородской земли на охоту за купеческими судами, которые плыли в Трапезунд или из него.
