Люди, стоявшие вокруг меня, рассказывали, крича от возбуждения, что битва началась далеко отсюда, в открытом море. Сам султан въехал на коне в воду и с отмели возле Мраморной башни отдавал приказы своему флоту и призывал капитанов уничтожить христианские суда. Вся верхняя площадка береговой стены была битком набита людьми. Из уст в уста передавались новости и слухи. Говорили, что султан оскаливал зубы и рычал, как собака, и что на губах у него выступила пена. И это вполне могло быть правдой. Я ведь видел собственными глазами, как Мехмеда охватила однажды такая ярость, что с ним случился настоящий припадок, хотя с тех пор султан и научился владеть собой.
Медленно, но верно ветер гнал большие корабли к порту, в безопасные воды. Суда волокли за собой турецкие галеры. Так медведь тащит вцепившихся в него охотничьих собак. Галер было так много, что они то и дело сталкивались друг с другом. На высоких волнах алела кровавая пена. Время от времени какая-нибудь галера выходила из боя, отцепляла крюки и отплывала в сторону, уступая место другой. Далеко в море дрейфовало одинокое тонущее турецкое суденышко.
По всей округе разносились звуки барабанов и рожков, дикие крики и предсмертные вопли. В воде плавали трупы и обломки галер. С высоты палуб, на которых отбивались топорами, мечами и пиками закованные в броню воины-христиане, в море падали турки, но их товарищи, облепив гнутые борта кораблей, упорно карабкались вверх. Главнокомандующий турецким флотом стоял с рупором в руке на корме своей галеры и громко отдавал приказы.
Внезапно толпа взревела в один голос:
– Флактанелл, Флактанелл! – Этот ликующий крик разнесся по всему городу. Кто-то узнал капитана корабля с императорским флагом. Это судно еще до осады отправилось на Сицилию за товаром. На палубе парусника был ясно виден огромный мужчина. Хохоча и строя жуткие гримасы, он размахивал окровавленным топором и указывал лучникам на врагов, сидящих высоко на мачтах турецких галер.
Генуэзцы намочили свои паруса, чтобы их не смогли повредить турецкие зажигательные снаряды. Палубу одной турецкой галеры вдруг охватило пламя, и страшные крики обожженных людей заглушили на миг шум битвы. Горящая галера отплыла в сторону, оставляя за собой дымный след.
Глазам зрителей, наблюдавших за этим сражением, открывалась просто невероятная картина. Четыре христианских корабля упорно прокладывали дорогу в порт, окруженные по меньшей мере сорока турецкими военными галерами. Радость толпы была неописуемой. То и дело раздавались крики что идет папский флот. Эти суда, мол, только авангард. Константинополь спасен!
Окутанные дымом корабли прошли мимо Акрополя. Здесь судам нужно было сделать резкий поворот на запад, чтобы достичь заградительной цепи и Золотого Рога. Ветер больше не был попутным. Скорость упала. У высокого холма царило безветрие, паруса кораблей обвисли, и было хорошо видно, что суда потеряли управление. На турецких галерах раздались ликующие вопли. Толпа на стенах онемела. С холмов на противоположном берегу, возвышающихся по другую сторону от Перы, ветер донес до нас победный рев. Там собралось великое множество турок. Они тоже следили за морским боем и теперь громко славили Аллаха.
Христианские корабли стояли борт о борт. Они сражались сомкнутым строем, хотя нос турецкого флагмана так и застрял в обшивке генуэзца, и суденышко, увлекаемое вперед большим кораблем, мешало гиганту маневрировать. Крепко сцепившись крючьями, четыре судна качались на высоких волнах, как одна большая крепость, обрушивая на турецкие галеры камни, пули, стрелы, огонь и расплавленный свинец. Рассыпая искры, взмывали над палубами турецких кораблей фонтаны греческого огня, так что враги были заняты в основном тушением пожаров.
– Флактанелл, Флактанелл! – снова начали кричать люди на береговой стене. Суда были теперь так близко, что можно было ясно видеть даже лица сражавшихся. Но никто не мог прийти к морякам на помощь. За портовым заграждением ждали венецианские суда, готовые в любую минуту вступить в бой, но цепь не позволяла им принять участие в битве. А до порта было еще далеко.
Наблюдая за этим невероятным сражением генуэзских кораблей, я простил Пере всю ее торгашескую жадность. Я видел, какой высочайшей слаженности, какого искусства и мастерства требовала от моряков эта битва. И я понял, почему Генуя веками была владычицей морей, соперничая с самой Венецией. Страшно медленно, пядь за пядью, продвигалась эта ревущая и извергающая огонь крепость из четырех судов к портовому заграждению, из последних сил используя несколько огромных весел и прибой.
На стене и на холмах в городе люди падали на колени. Напряжение было невыносимым – так велико было численное превосходство турецкого флота, с такой быстротой то и дело сменяли друг друга галеры, со свежими силами бросаясь в бой. Турецкий главнокомандующий охрип от крика. По щеке этого вельможи текла кровь. С отсеченными руками падали в воду воины в тюрбанах, но их пальцы все еще судорожно цеплялись за релинги христианских кораблей.
– Панагия, Панагия, Пресвятая Дева, защити свой город! – взывали люди, простирая руки к небу. Греки молились за латинян, воодушевленные мужеством и выдержкой моряков. Может, отчаянно защищать свою жизнь – и не геройство, но несомненным геройством было то, что эти четыре судна, слившись воедино, пытались пробиться через превосходящие силы врага, чтобы прийти на помощь Константинополю.
И вдруг, вдруг словно голубая волна прокатилась по небу. Свершилось чудо. Ветер изменил направление. Он вновь надул тяжелые, мокрые паруса и христианские суда гораздо быстрее двинулись к портовому заграждению. В последний момент турецкий главнокомандующий приказал обрубить таран на носу своей галеры – и этот таран остался в дубовой обшивке христианского корабля. Турецкая галера, команда которой обливалась кровью, развернулась и, признавая свое поражение, поплыла прочь. Словно хромая, с переломанными веслами окутанные клубами дыма, рассыпая искры греческого огня, который невозможно погасить, потянулись вслед за флагманом другие турецкие суда. От оглушительного победного рева жителей Константинополя содрогнулось небо.
О чудесах мне известно немногое. Но то, что ветер изменил направление именно в тот решающий миг, было, несомненно, чудом. В событии этом крылось что-то сверхъестественное, что-то такое, чего человеческим разумом не постичь. Трепет, вызванный этим удивительным явлением, не могли уменьшить ни душераздирающие стоны раненых, ни хриплые проклятия моряков, которые сорванными голосами кричали, чтобы ненадолго убрали заграждение и впустили генуэзские корабли в порт. Но размыкать большую цепь непросто и опасно. Лишь когда турецкие суда исчезли, уйдя в Босфор, Алоизио Диего приказал открыть заграждение и четыре корабля, покачиваясь на волнах, вошли в порт и отсалютовали императору.
В тот же самый день, после полудня моряки во главе со своими капитанами, развернув знамена, промаршировали в сопровождении ликующих толп в монастырь Хора, чтобы поблагодарить константинопольскую Панагию за чудесное спасение. Все раненые, которые могли держаться на ногах, приняли участие в этой процессии, а некоторые другие попросили, чтобы их доставили в храм на носилках; эти люди надеялись, что Богородица исцелит их. Так латиняне славили греческую Пречистую Деву, а глаза их слепила золотая мозаика в монастырском храме.
Но радость и надежды тех жителей города, что были поумнее, моментально померкли, когда выяснилось что три генуэзских корабля вовсе не были авангардом объединенного христианского флота, а всего лишь доставили то оружие, которое император закупил и оплатил еще осенью. Напав на эти суда, султан явным образом нарушил нейтралитет, поскольку направлялись-то корабли в Перу. Капитаны ввязались в сражение с турецким флотом только потому, что груз их являлся военной контрабандой и они боялись лишиться своих судов. Благополучно войдя в порт, капитаны, как и судовладельцы, сразу стали богатыми людьми. Другой вопрос, удастся ли им сохранить свои деньги и корабли, ссылаясь на нейтралитет Перы.
Мой восторг прошел. Я был вынужден вернуться на свой пост во Влахернах и явиться к Джустиниани. Я поцеловал на прощание свою молодую жену. Мысли мои были уже далеко. Я запретил Анне показываться в городе, чтобы ее там не узнали. Велел Мануилу слушаться ее и обещал прийти домой, как только смогу.
У ворот святого Романа пушки повредили уже не только внешнюю, но и большую городскую стену. После захода солнца ко внешней стене нескончаемым потоком движутся люди; они тащат бревна, кожи, корзины с землей и связки фашин, чтобы заделать проломы. Каждый может свободно выйти за пределы большой стены и добраться до стены внешней. Вернуться в город труднее. Джустиниани расставил караульных, которые хватают тех, кто пытается прошмыгнуть обратно, и заставляют всех пойманных отрабатывать лишнюю ночь. Латиняне Джустиниани измотаны обстрелом, который не прекращается с начала осады, и постоянными вылазками к большому пролому, где турки всеми силами стараются помещать ремонту стены. Большинство защитников города уже много дней не снимало доспехов.
