А потом раздался крик. На вершине холма внезапно появился турецкий корабль, который тут же на всех парусах заскользил вниз под бой барабанов и рев труб. Казалось, он плыл по суше. На самом деле сотни людей тащили его по деревянному скату – и вот судно съехало на берег, плюхнулось в воду и подплыло к другим кораблям. В гавани уже стояло в ряд более пятидесяти парусников. Но все это были не крупные галеры, а суда на восемнадцать-двадцать гребцов, в пятьдесят-семьдесят шагов длиной.
На подготовку этого сюрприза султану и его новому флотоводцу понадобились ровно сутки. Днем выяснилось, что генуэзцы из Перы предоставили Мехмеду огромное количество бревен, канатов, деревянных колод для катков и сала для смазки ската. А потом турки, используя вороты, волов и людей, вытянули суда из Босфора, подняли их на крутой холм за Перой и перетащили на другую сторону, к Золотому Рогу.
Генуэзцы в Пере оправдывались, утверждая, что все произошло так быстро и держалось в такой глубокой тайне, что до сегодняшнего рассвета они и понятия не имели ни о каких приготовлениях. А что касается продажи большого количества сала, заявили генуэзские купцы, то они для сохранения нейтралитета просто вынуждены торговать с султаном так как с Константинополем. И даже если бы они знали, что будет, все равно не смогли бы этому помешать поскольку на холме стоят десятки тысяч турецких солдат, охраняющих галеры.
Алоизио Диего срочно созвал венецианских военачальников на совет с императором и Джустиниани в соборе Святой Марии. Тем временем все новые галеры с поднятыми парусами скатывались с холма возле Перы, кормчие били в барабаны, а гребцы с дружным криком поднимали весла, по-детски радуясь этому плаванию посуху. Наш флот пребывал в полной боевой готовности, но ничего не мог поделать.
Совет был тайным; Алоизио Диего не послал даже за генуэзскими капитанами – и те разозлились на венецианцев пуще прежнего. В доказательство того, насколько трудно в этом городе сохранить что-то в секрете, могу сообщить, что уже вечером многие во Влахернах знали, о чем шла речь в храме Святой Марии.
Некоторые венецианцы предлагали немедленно повести флот в атаку; большие суда и тяжелые орудия должны уничтожить легкие турецкие корабли, пока большая их часть еще лежит на берегу. Галеры не смогут оказать серьезного сопротивления, утверждали венецианцы, хотя турецких кораблей возле Перы – великое множество. Но более осторожные члены совета, среди которых был и сам посланник, с вполне естественным пиететом относились к пушкам, которые султан установил на холме для защиты своих галер, и воспротивились проведению столь рискованной операции; ведь в результате турки могли потопить или повредить прекрасные, драгоценные венецианские суда!
Было предложено также захватить ночью турок врасплох, доставив к Пере на двух-трех легких кораблях несколько отрядов и высадив там солдат на берег. Но Джустиниани решительно отверг этот план. У турок было под Перой слишком много сил, а защитники города не могли себе позволить потерять ни единого человека, способного держать оружие.
На оба плана наложил вето и император Константин – по политическим соображениям. Турецкие галеры стоят на якоре в Золотом Роге возле Перы. Берег принадлежит Пере, хотя и находится за ее стенами. Значит, нельзя предпринимать никаких атак, не испросив предварительно разрешения у перских генуэзцев. Даже если султан откровенно пренебрег нейтралитетом Перы, заняв часть берега возле порта, это не дает Константинополю права так же нарушить все договоры. Франц поддержал василевса и добавил, что Константинополь не может себе позволить ссориться с генуэзцами, даже если султан рискует это делать.
Венецианцы, ругаясь на чем свет стоит, кричали, что если надо извещать генуэзцев – этих предателей христианства – о ночной вылазке, то лучше уж сразу сообщить о ней султану. Многие были уверены, что Мехмеду удалось перетащить свои галеры в Золотой Рог только благодаря тайной поддержке Перы.
Джустиниани обнажил на это свой большой двуручный меч и заорал, что готов сразиться за честь Генуи с одним, двумя – или всеми двенадцатью членами венецианского совета сразу.
– Это несправедливость и позор, – кричал протостратор, – обсуждать план морской атаки, не выслушав сначала генуэзских капитанов. Их суда подвергаются такой же опасности, и точно так же защищают город, как корабли венецианцев. И со стороны венецианцев просто нелепо пытаться таким манером восстановить свою подорванную репутацию.
Императору пришлось с протянутыми руками броситься к Джустиниани, чтобы успокоить его. Потом василевс со слезами на глазах пытался умиротворить взбешенных венецианцев.
Наконец слово взял венецианский капитан Джакомо Коко – тот, что прибыл сюда осенью из Трапезунта и, несмотря на турецкую блокаду, сумел обманом пройти через Босфор, не потеряв ни единого человека. Это – суровый мужчина, который предпочитает меньше говорить и больше делать. Но порой в его глазах появляется насмешливый блеск. Моряки преклоняются перед капитаном Коко и рассказывают бесчисленные истории о его хитрости, лукавстве – и мастерстве, с которым он управляет кораблем.
– Чем больше кухарок, тем хуже суп, – заявил этот человек. – Если нужно что-то предпринять, то надо делать это быстро, внезапно и привлекая не больше людей, чем это необходимо. Хватит одной галеры, обвешанной снаружи мешками с хлопком и шерстью для защиты от пушечных ядер. Под прикрытием этого корабля к берегу Перы может подойти на веслах множество маленьких суденышек и лодок – и поджечь вражеский флот. Турки и опомниться не успеют. Я сам с удовольствием поведу эту галеру – но лишь с одним условием: вы немедленно прекратите спорить – и вылазка состоится этой же ночью.
Предложение было, несомненно, хорошим, но император считал, что нельзя оскорблять генуэзцев. Поэтому совет Коко в принципе приняли, но отложили все предприятие на несколько дней, чтобы подробнее спланировать его вместе с обитателями Перы. Чтобы ублажить Коко, поручили ему командовать операцией. Джакомо Коко пожал плечами и рассмеялся:
– Мне всегда слишком везло, но нельзя же требовать невозможного. Впрочем, я еще успею покаяться в грехах и причаститься… Если мы не организуем вылазки немедленно, значит, пойдем на верную смерть.
Джустиниани ничего мне об этом не рассказывал. Он заявил только:
– Флот примет необходимые меры. Турецкие галеры в Золотом Роге не представляют для венецианских кораблей ни малейшей опасности. Самое большее, что могут сделать турки, – это неслышно подплыть темной ночью к какому-нибудь христианскому суденышку и поджечь его. Гораздо хуже то, что нужно разместить на портовой стене новые отряды… До сих пор там сидела только горстка караульных, которые наблюдали за портом, но теперь потребуются большие силы, чтобы отбить у турок охоту перебрасывать войска через залив.
– Этой ночью султан Мехмед без сомнения стяжал славу Александра Македонского. Деяние Мехмеда намного превзошло все подвиги царя персов Ксеркса в этих водах, – усмехнулся генуэзец. – Конечно, и раньше суда перетаскивали по суше, но не в таких трудных условиях и не в таком огромном количестве. Пусть венецианцы болтают о своих кораблях, что хотят. Меня больше восхищает военный гений Мехмеда. Ведь он без единого выстрела, лишь припугнув нас возможностью нападения с моря, вынудил меня перегруппировать все силы и ослабить оборону других участков крепостной стены.
Джустиниани посмотрел на меня исподлобья и добавил:
– Я случайно не говорил тебе, что мы с императором пришли к одному и тому же выводу: заслуги Луки Нотара в борьбе с турками столь велики, что он достоин занимать еще более высокий пост? Завтра утром Нотар будет назначен главнокомандующим резервными силами, размещенными в центре города, у храма Святых Апостолов. Защищать стену я поручу кому-нибудь другому и сразу пошлю туда новые отряды.
– Джустиниани, – сказал я. – Он тебе этого никогда не простит. Ты оскорбляешь в его лице весь греческий народ, храмы и монастыри, священников и монахов, саму греческую душу!
Джустиниани сверкнул глазами.
– Видимо, ради княжеской короны мне придется выдержать и это, – ответил он. – Я никогда не смог бы себе простить, если бы как-нибудь ночью греческая душа распахнула ворота порта и впустила в город турок с этих их суденышек. – Генуэзец пробурчал что-то себе под нос и повторил: – Греческая душа, да, это хорошо сказано, греческая душа, именно ее мы все и должны остерегаться. И император тоже…
Меня душила ярость, хотя я и понимал его.
Нашей единственной радостью в это грустное воскресенье стало то, что со страшным грохотом разорвало одну из больших турецких пушек. Погибло много народа из обслуги, все вокруг пришли в смятение… Понадобилось около четырех часов, чтобы орудия на этом участке снова открыли огонь.
