Храповицкий молчал, потом сказал задумчиво:
– А вот я их весьма опасаюсь…
Безбородко посмотрел на него с изумлением.
– Кого?
Статс-секретарь оглянулся, сзади сидела графиня Соллогуб – огненно-рыжие волосы, синие глаза, матовые покатые плечи, открытая высокая грудь, – потом опять повернулся к канцлеру.
– Женщин!.. Я, сударь, оттого и не женюсь, что опасаюсь от них разных потрясений.
Канцлер с сожалением покачал головой:
– Кто же поверил бы в величие Божие, ежели бы женщин на земле не было? – Потом сощурился хитренько и прибавил: – Ведь это только в Писании говорится, что змий соблазнил Еву, а на самом-то деле было наоборот. Ну, а Адам, конечно, остался в дураках…
Спектакль закончился. Все заметили: на лице императрицы не было оживления. Дмитриев-Мамонов сидел рядом с ней, угрюмый и неподвижный. Екатерина машинально аплодировала актёрам и, едва занавес взвился и упал, вышла из ложи. Безбородко внимательно посмотрел им вслед, покачал головой и задумчиво стал спускаться по залитой огнями лестнице.
Гигантского роста лакеи в придворных ливреях с вензелями императрицы передавали один другому громким голосом:
– Карету его сиятельства графа Безбородко.
К подъезду вынеслась огромная золочёная карета с большими стёклами спереди и по сторонам, запряжённая шестью белыми лошадьми, на запятках стояли два гайдука в голубых епанчах,[69] казакинах с серебряными шнурами и в высоких картузах с перьями и серебряными бляхами с вензелями канцлера. Перед лошадьми стояли два скорохода[70] в красном с булавчатыми тростями. Дверца открылась, подножка выпала, канцлер ступил на неё – карета накренилась набок – и перевалился внутрь. Скороходы бросились вперёд, лошади рванулись за ними, сияющие окна дворца в последний раз мелькнули на повороте.
Безбородко вздохнул и сказал про себя: «И во дворце и в простой хате любовь – страшная сила!..»
Поручик, ставший теперь генерал-поручиком и генерал-адъютантом, начал задумываться. Он отказался от придворной кареты и завёл собственную, мало интересовался делами и почти ни с кем не разговаривал, избегая встречаться с императрицей. Хотя Зимний дворец был центром огромной империи, но он также был и личным домом Екатерины. И, как во всяком доме, где происходит семейный разлад, в нём стало тяжело жить.
Начиная с камердинера Зотова и кончая великим канцлером никто не знал, чем всё это кончится: появится ли новый фаворит или останется старый и чего он хочет? К тому же не радовали и дела. Победу под Кинбурном вовремя не использовали, и, хотя Черноморский флот вёл успешные операции против турок, светлейший не решался начать штурм Очакова прежде, нежели турецкий флот не будет уничтожен окончательно. Екатерина решила перебросить Балтийский флот в Архипелаг для того, чтобы усилить брожение среди греков и славян. Но для этого нужно было закупить транспортные суда у англичан и обеспечить снабжение флота продовольствием и водой по всему пути его следования. Начались сложные переговоры с английским банкиром Пуртоном. Но Англия вовсе не склонна была помогать в чём-либо России против Турции, которую поддерживала. Дело затягивалось, и конца ему не было видно. Екатерина нервничала и сердилась. Она ещё не знала, что именно в этой невольной задержке флота в Балтийском море и заключалось спасение империи.
Неожиданно шведский поверенный в делах потребовал у великого канцлера срочной аудиенции.
Но у Безбородко уже были не только подробные данные о военных приготовлениях Швеции, но и копии с собственноручных писем Густава Третьего к датскому и прусскому дворам, в которых тот писал о своём намерении начать военные действия против России. Из документа, перехваченного в Варшаве русским послом, явствовало, что шведский король решил захватить Выборг, Эстляндию, Лифляндию и Курляндию, идти прямо на Петербург.
Поэтому, когда барон Нолькен, высокий, сухопарый швед, заметно волнуясь, вошёл в сопровождении первого секретаря посольства Шлафа в кабинет канцлера, Безбородко принял его со скучающим видом, сидя в кресле и рассматривая свои ногти.
Барон Нолькен поклонился.
– Его величество, мой король, – сказал он дрожащим голосом, – повелел мне вручить следующую ноту…
Канцлер поднял равнодушное лицо, маленькими глазками спокойно посмотрел на барона и взял у него ноту. Потом вскинул золотой лорнет и пробежал её глазами.
Нота была невиданная. Король требовал немедленного примерного наказания графа Разумовского за его интриги, клонящиеся к возмущению шведского народа против короны. Передачи всей Финляндии и Карелии, или всего того, что Швеция уступила России по Нейштадтскому и Абоскому трактатам,[71] возвращения Турции Крыма и всех территорий, приобретённых до 1767 года.
Безбородко открыл ящик, спрятал туда ноту, потом задумчиво посмотрел на шведского посла.
– Садитесь, пожалуйста, – сказал он на отличном французском языке. – Как здоровье его величества?..
– Отлично, – ответил посол, кланяясь.
– Сомневаюсь, – сказал канцлер с сочувственным вздохом. – Сомневаюсь, в разуме ли его величество шведский король. Известно вам, господин посол, что Карл Двенадцатый, воинские таланты которого гистория весьма высоко ставит, напал на Россию, когда оную присноблаженныя памяти Пётр Великий токмо ставил на ноги. Известно, чем сие кончилось. Ныне король шведский, нападая на державу, наисильнейшую в мире, подлинно ищет собственной гибели. Для нас война с Швецией – малая война. Что касаемо самой ноты, – канцлер приоткрыл ящик и вынул из него ноту, – то я её не принимаю, – разорвал документ надвое и ловко спрятал разорванный лист снова в стол. – Иначе, если бы я довёл её содержание до сведения ея величества, последствия для Швеции были бы ужаснее, чем они могут быть, и даже самая столица её, вероятно, подверглась бы полному уничтожению.
Безбородко встал и кивнул головой.
Шведы поклонились и вышли из кабинета.
Через несколько часов Екатерине был представлен аккуратно переписанный текст ноты, и она приказала немедленно выслать всех шведов из Петербурга. Новая война началась.
Дом на Грязной улице в Петербурге Радищев получил в наследство после смерти тестя. Двухэтажный особняк с колоннами походил на тысячи подобных домов, где жили дворяне средней руки. Но при нём был сад, редкий для того времени. Большой, запущенный, с прудом и островками, уютными беседками и мостиками, переброшенными через искусственные ручейки, он был для Радищева местом забвения от всех горестей.
Семейная жизнь его была столь удачна, что нередко казалось и ему и его жене: такое счастье не может продолжаться долго.
Аннет Рубановская была дочерью мелкого придворного чиновника, но в Смольном, где она училась, все предсказывали ей блестящую карьеру. Сама императрица любила эту стройную девочку с живыми карими глазами и нежным голосом. На балах, которые устраивались в Смольном, Аннет пользовалась особенным успехом.
Мать её, сухая, желчная чиновница, надеялась поправить дела семьи удачным замужеством Аннет. Не один сиятельный вдовец, осыпанный звёздами, покачивал головой и чесал лысину под париком, раздумывая над тем, не жениться ли ему второй раз. Но девица оказалась упрямой, и её знакомство с Радищевым закончилось браком. Она полюбила его за честную, прямую натуру, за огонь возмущения, который загорался в нём при всякой несправедливости. Они читали вместе, долгие часы проводили в саду, бродя по запущенным аллеям, или играли в четыре руки на клавесинах. С годами любовь эта крепла, несмотря на то что Аннет много внимания должна была уделять детям – их было уже трое, и все мальчики: Василий, Николай и Павел. Теперь они ждали четвёртого ребёнка, и оба мечтали о том, что это будет девочка.
Аннет сразу заметила, что Радищев вернулся из поездки в Москву в подавленном настроении, хотя и пытался это скрыть. По вечерам он запирался в своём кабинете, кроме службы, почти никуда не выезжал и ни с кем, за исключением Александра Романовича Воронцова, не хотел разговаривать.
Как-то после ужина, когда Радищев, поцеловав её в лоб, проводил до дверей спальни и ушёл в кабинет, Аннет почувствовала себя очень одинокой. Она долго ворочалась в постели, прислушиваясь к шорохам в доме, завыванию ветра в трубе, унылому шелесту листьев в саду, потом не выдержала – вскочила и, надев туфли и накинув халат, побежала к мужу. Аннет поднялась по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж, увидела полосу света, падавшую из-под двери кабинета Радищева, и заглянула в щёлочку.
Он сидел за столом, задумавшись и держа гусиное перо в руках. Потом наклонился и начал быстро писать. Она открыла дверь, подбежала к нему, обняла, прижала его голову к своей груди, голос её задрожал:
