– Ну, а ежели Пруссия выступит против нас?
Потёмкин помрачнел, стал грызть ногти.
– Тогда остаётся одно. Мне держаться против турок оборонительно. Румянцеву-Задунайскому с его войсками вторгнуться в Пруссию через Польшу. Ну, а Суворова послать в Финляндию против шведов. Кстати, матушка, скучает старик – дайте ему самостоятельное дело… Только не у меня…
На другой день светлейший уехал с наказом немедленно, не откладывая более ни одного дня, брать Очаков, так как только этим можно было воздействовать на колеблющуюся Европу и поднять дух внутри страны.
Екатерина два дня просидела над расписанием войск, чтобы хоть что-нибудь послать дополнительно против шведов, – удалось отправить один Тобольский пехотный полк и четыре карабинерских.
Начался новый набор рекрутов из расчёта со ста человек по одному. Выпущены были манифесты к народу, к дворянам и к финнам, чтобы не слушались шведов – бросали оружие.
К удивлению императрицы, народ гораздо лучше понял опасность, грозящую родине, чем дворяне и купечество. Набор в армию шёл как никогда. Из дворян только крупные вельможи вроде Шереметева и Юсупова охотно давали людей в армию, остальные жались и пытались подсунуть хромых или убогих. И что уже было совсем непонятно, на призыв помочь строительству флота, «каковой только один может защищать границы наши от коварного неприятеля», первыми отозвались костромские плотники-крестьяне. Сто восемьдесят человек с пилами за спиной и топорами за поясом и краюхами хлеба, торчавшими из-за пазухи, толпой явились в Санкт-Петербург. Императрица растерялась и послала Храповицкого к графу Брюсу, переведённому из Москвы в Петербург на должность главнокомандующего, объявить, чтобы он имел о них особое попечение. Кабинет-секретарь из любопытства потолкался среди бородачей, сидевших на площади перед дворцом, пытаясь выяснить причину их добровольного прихода в столицу.
Крестьяне молча смотрели на толстого барина в очках, продолжая заниматься своими делами. Кто чинил холщовую рубаху, кто плёл лапти вместо износившихся в дороге. Другие, собравшись возле котелков, хлебали квас с накрошенным туда хлебом.
Наконец какой-то старик, видимо, староста, в плисовых штанах и выцветшей кумачовой рубахе, снизошёл до барина и на вопрос Храповицкого: «Вы, братцы, знаете, зачем вы нужны государыне?» – сказал, усмехаясь:
– Да что ты, барин, разве мы дети, не понимаем, што к чему. Уж коли нас зовут, стало быть, беда, видать, швед-то силён!..
Храповицкий смутился, сел в дрожки и поехал к Брюсу.
С помощью крестьян-плотников быстро закончили постройку двух огромных стопушечных фрегатов – «Двенадцать апостолов» и «Святой равноапостольный князь Владимир» – и спустили их на воду.
Ещё более были удивлены Екатерина и двор, когда в недавно учреждённой выборной городской думе по предложению таможенного советника Александра Радищева были вынесено решение создать добровольческую городскую команду для защиты Петербурга от шведов, причём по его настоянию туда принимали волонтёров и из крестьян, прибывших из других городов, «дабы и они могли быть истинными сынами отечества».
В мрачном сводчатом сыром здании городской думы толпились разные люди. По екатерининскому положению о городах все обыватели делились на шесть категорий, записанных в одну из частей городской книги. Каждый из шести разрядов выбирал своего гласного, которые под председательством городского головы составляли думу.
Комиссия по созданию добровольческой городской команды, в которой председательствовал Радищев, совсем не походила на обычный состав думы. В ней участвовали представители сословий, записанных в первую, третью и пятую части книги, то есть домовладельцев, торговцев, банкиров и ремесленников.
В одной из комнат думы за длинным дубовым столом на резных креслах с высокими спинками сидели: отставной капитан-комендор с чёрной повязкой на глазу, седыми усами; владелец обувной мастерской – представитель цеха сапожников; толстый купец первой гильдии и, наконец, банкир. Председательствовал Радищев.
– Мне кажется, господа, – говорил он, – что мы могли бы набрать в добровольческую дружину тысяч десять и более людей, разбив оную на полки. Всем дано право защищать родину. Из всех губерний прибывают крестьяне, желающие послужить отечеству. Многие мастеровые люди выражают такое же намерение. Некоторые дворяне согласны отпустить своих крепостных, кои захотят поступить в дружину.
Сапожник был похож на цыгана, хотя и одет прилично. Он усмехнулся:
– Дворяне сами воевать не желают, более надеются на простой народ…
Радищев покачал головой:
– У вас неправильное суждение, многие дворяне кроме тех, что уже служат в армии, идут на войну добровольцами. Даже те офицеры, что вышли в отставку, приходят в думу, предлагая обучать добровольцев и командовать ими в бою. Когда речь идёт о защите отечества, всякий честный гражданин готов собою жертвовать. В добровольцах у нас нет недостатка. Нам необходимы одежда, обувь, деньги, провиант. Главнокомандующий обещал выдать оружие.
Сапожник погладил свою чёрную с проседью голову.
– От нашего, значит, сапожного цеха каждый мастер даст по две пары сапог. Думаю, хватит…
Купец, толстый, лысый, с седой бородой, одетый в кафтан тонкого сукна, вздохнул:
– Уж не знаю, как быть… Налоги заели. Хлеб вздорожал – привозу мало. В Москве слышали, что делалось, – до последней крайности дошли, только теперь оправились… Дадим думе хлеба, сколько сможем, по своей цене. Дело, однако, трудное ещё снабдить десять тысяч человек. На первый месяц, может быть, как-нибудь наскребём… На помещиков более налегать надо… Если есть какие запасы хлеба, то у них.
Радищев задумался. Вот она – великая империя с её пышным блеском, «без разрешения которой ни одна пушка выстрелить в Европе не может». В арсенале остались старые, петровских времён мушкеты, пики и алебарды, провианта нет, обмундирования не хватает даже для регулярной армии, бумажные ассигнации падают в цене. Он повернул голову и увидел капитан-комендора, который невозмутимо дымил трубкой, и немца-банкира. Банкир, благообразный старичок с голубыми глазами и розовым личиком, приятно улыбаясь, сидел на своём стуле с таким видом, как будто пребывание в этой сырой, полутёмной сводчатой комнате доставляло ему величайшее удовольствие.
– Господин Тауфер, – обратился к нему Радищев, – могли бы мы получить у вас некоторый заём?
– Та? – Господин Тауфер улыбнулся ещё шире. – Саём, для шево именно? На война мы не может тавать деньги.
Капитан-комендор неожиданно ударил чубуком трубки о стол:
– Скажите лучше, что не хотите давать! Небось шведам бы не отказали.
Господин Тауфер перевёл свой взгляд на капитан-комендора.
– О, зашем такой фолнение?! На война мы не можем тавать деньги, но для ратгауз, для городской тума мы можем дать деньги… – Он поднял палец вверх. – Под солитный обеспечений и с пансковской процент.
Стемнело. Отставной инвалид-бомбардир в старом мундире принёс медные шандалы с зажжёнными свечами.
– Итак, – сказал Радищев, вставая, – с завтрашнего дня приступаем к делу. За две недели добровольческие дружины должны быть сформированы, и господа офицеры начнут их обучение.
В эти дни вернувшийся в свою ставку Потёмкин издал приказ: «Истоща все способы к преодолению упорства неприятельского и преклонению его к сдаче осаждённой нами крепости, принуждённым я себя нахожу употребить наконец последние меры. Я решился брать её приступом и на сих днях приведу оный в действие».
Шесть дней спустя состоялся штурм и длился всего час с четвертью – Очаков пал.
Румянцев, получив об этом известие, улыбнулся и сказал офицеру, который привёз ему реляцию:
– Ну, наконец-то светлейший взял свою Трою.
Москва несколько вздохнула, когда вместо графа Брюса, переведённого в Санкт-Петербург, был назначен главнокомандующим генерал-аншеф Пётр Дмитриевич Еропкин. Этот в науки и политику не лез, а больше занимался тушением пожаров и «ловлей бродячих попов», в чём, впрочем, переусердствовал, заковав в цепи и без того обвешанного железными веригами некоего Захария, так что и сама Екатерина признала такое усердие чрезмерным.
Хотя Новикова не вызывали никуда, однако ему через многочисленных друзей было хорошо известно, что императрица пристально следит за его деятельностью, считая его «опасным фанатиком». Эти сведения подтвердились, когда пришёл специальный указ Екатерины изъять у Новикова Университетскую типографию. Но она этим не ограничилась и собственноручно написала пьесы «Обольщённый», «Обманщик», «Шаман сибирский» и памфлеты «Тайна противонелепого общества» и «Мопс без ошейника и без цели, или Свободное открытие таинственного общества, именуемого мопсами». В этих пьесах императрица смешивала в одну кучу масонов, мистиков и московских просветителей. Особенно она обрушилась на богатых дворян, которые жертвовали деньги на разные благотворительные дела.
