Все было обговорено. Названа цена: достаточная, чтобы соблазнить меня перейти от Медичи насовсем, – именно так я и собирался ее рассматривать. И все это время я гадал: знает ли он, что я люблю его невесту? Наверняка знает. Это моя пытка.
Однако Барони не знал, это было вполне очевидно. Я для него был чем-то, что нужно приобрести. Ему бы и в голову никогда не пришло, что я вообще существую вне поля его взгляда. «Если бы ты знал, чего я хочу, – думал я, – у тебя бы уже рога из висков полезли». А потом я был отпущен, отправлен прочь, почти позабыт. Я поклонился с напыщенной учтивостью и исчез с его глаз.
Палаццо Барони велик – полагаю, я, как флорентиец, имею в виду «больше нашего палаццо», хотя по сравнению с настоящим дворцом какого-нибудь из великих семейств вроде Торнабуони, Пацци или Перуцци, в двух шагах за углом, он был весьма скромен. Но, идя по плиткам длинного и производящего гнетущее впечатление коридора, я содрогнулся, подумав, что Тессина окажется запертой в этой клетке. Здесь имелся даже бюст Бартоло в древнеримском стиле: он надзирал за парадным входом, словно подозрительный, склонный к пьянству младший сенатор. Я как раз собирался прикусить палец в его направлении, когда заметил Марко Барони, стоящего в проеме другого коридора.
Возмужание – относительно говоря – нисколько не украсило Марко. Он по-прежнему выглядел как выродившийся мастиф, только злоба в нем, пожалуй, еще выросла: ярость будто пузырилась теперь из всех его отверстий, как грязная вода в перекипевшем горшке с черной капустой. Мы то и дело сталкивались в ночном мире рынка, и я всегда вел себя с Марко убийственно вежливо. Не то чтобы он когда-нибудь особенно меня замечал, потому что всегда был окружен плотной, тесной кучкой дружков – прихлебателей и лизателей задницы – и всегда направлялся куда-то в другое место.
Иной человек, так обделенный природой, наверное, приучается к мысли платить, чтобы спать с согласными на это партнерами, и когда бы я ни сталкивался с Марко в «Фико», он шел наверх, туда, где хозяин держал девиц, нещадно их используя. Однако младший Барони, похоже, не любил платить за это дело, потому что преследовал перепуганных женщин – как и мальчиков – и резал их наиболее удачливых ухажеров по всей Флоренции. Если бы Марко узнал, чем мы занимались с Тессиной Альбицци, я бы закончил свои дни похожим на первую разделанную тушу в карьере ученика мясника.
Тем вечером, пока мы убирали после главных блюд, я рассказал Зохану, как провел день, – столько, сколько мог. Маэстро об этом не слышал, отчего мне стало неприятно. Меня бесила мысль, что Бартоло обсуждает меня с мессером Лоренцо, как будто я еще один его раб. Зохан только спросил, что я собираюсь готовить, и, одобрив меню, поздравил.
– Ты не выглядишь особенно радостным, Плясунья, – заметил он. – Уже принимаешь все как должное?
Я не мог рассказать ему о том, что приличными словами можно было описать как столкновение во мне противоречащих друг другу интересов. Также я не мог ему открыть, что всякий раз, как я думаю о Тессине в этой пещере людоеда, мне хочется взять свой мясницкий нож и воткнуть себе в сердце.
– Это будет скучно, – сказал я вместо всего этого.
– Сама жизнь скучна, сынок, – ответил маэстро. – Кроме того, я ожидаю, что ты немного все расшевелишь.
– Так делают?
– Не знаю, кто что делает, но я знаю, каков ты. – Он умолк и прищурил глаза. – Пойдем со мной.
Я прошел за ним в холодную кладовую. Зохан плотно закрыл дверь.
– Нино, – сказал он, – я уезжаю.
– На день? – спросил я, разглядывая подвешенное мясо и подсчитывая, понадобится ли нам еще.
– Уезжаю от мессера Лоренцо. Из Флоренции.
– Вы не можете этого сделать, – оторопел я.
– Мне предложили место в Риме: стольник его высокопреосвященства кардинала Федерико Гонзаги. Плата хороша, да и место… Мне уже давно пора стать стольником. Я старею и хочу скопить побольше денег.
– Зачем вам деньги, маэстро? – Я едва мог говорить от потрясения.
– Для маленькой фермы близ Феррары. Виноград, немного пшеницы, пчелы. Зачем людям деньги, Нино? Вопрос вот в чем: поедешь ли ты со мной?
– Я?
– А кто еще, Плясунья?
– Я не могу уехать из Флоренции! И уйти отсюда! Вы не понимаете: я флорентиец…
– А я феррарец. Люди бродят по свету. Иногда возвращаются домой, иногда нет. Между тем ты все еще лучший повар, помимо меня, из всех, кого я когда-либо видел. Поехали, будешь работать у меня, и я сделаю из тебя маэстро, как только яйца покрепче отрастут. А то пока вообще никаких нет. И деньги будут отличные, это я тоже могу обещать.
– Я не могу! То есть… когда вы уезжаете?
– Хочу уехать к концу недели. Мне ищут замену, но до того главным поваром будешь ты.
– Господи Иисусе!
– Если передумаешь, я буду в палаццо Гонзага, Сан-Лоренцо ин Дамасо – это в Риме, возле Пьяцца Навона. Вот все, что я на этот счет скажу.
В последующие дни я почти не видел Зохана. Мой начальник все время или расспрашивал кандидатов на место главного повара, или пропадал в городе, улаживая свои флорентийские дела. А я был занят управлением кухнями – слишком занят, чтобы даже вспоминать о пире Бартоло Барони и, благодарение Богу, о Тессине. Когда Зохан притопал на кухни в четверг, в потертой одежде для верховой езды, я уже почти забыл, что он уезжает или, скорее, что он пока еще с нами. Верный себе, маэстро рычал на нас, угрожал, говорил, что узнает даже в Риме, если мы будем делать дерьмо вместо еды. Потом он обошел кухню, потряс каждую руку, а в одну впихнул флорин. Я был последним из всех и ждал его у дверей.
– Для тебя ничего, Плясунья, – ворчливо сказал Зохан. – Я уже отдал тебе все, что у меня есть. – Он протянул руки и сжал мою голову между жесткими ладонями. – Я вложил это сюда. Не давай вытечь у тебя из ушей.
Потом он потянул мою голову вниз, поцеловал в щеку и ушел. Я вернулся к работе.
В тот день появился новый маэстро, колоссально жирный блондин из Брешии, чье имя я не мог произнести. Он отвел меня в сторонку и наорал на совершенно непостижимом диалекте, однако радовался он или злился, осталось загадкой. Но по крайней мере, я смог обругать Зохана и пожелать ему всяческого зла в пути, отчего моему сердцу после отъезда маэстро немного полегчало.
Реальность ухода Зохана полностью поразила кухни только через пару дней. Я был последним из команды: остался, дабы доказать брешийцу, что я крепче их, крепче его самого, а также поскольку мне нужно было приготовить что-нибудь на завтра, ибо мессер Лоренцо уже это утвердил. Был один старик в еврейском квартале, который продавал маленькие, жаренные на решетке бараньи колбаски, которые я обожал много лет, и теперь я собирался подать их к хозяйскому столу. Старик, державший жаровню в переулке возле Сан-Лео, сколько я себя помнил, приехал из Орана, что на Варварском берегу. Я сдружился с ним, медленно, за годы, и он потеплел из-за моей настойчивости и того факта, что я, христианин, мог смотреть ему в глаза и столь жадно расспрашивать о его еврейской еде. Иногда он приправлял свои сосиски – баранина и рис, смешанные с петрушкой и мятой, зеленью кинзы и сельдерея, тонко порубленным луком и чесноком, и все это набито в бараньи кишки – порошком сушеных розовых бутонов, корицей и перцем, а иногда молотым кориандром и семенами тмина. Я предпочитал вторые, но для хозяина сегодня собирался приготовить те, что с розовыми бутонами, а также оба плеча гигантского барана – его привезли сегодня утром, с рогатой головой и всем прочим, и теперь он наполнял мясную кладовую своим маслянистым шерстяным духом. Потом будет десяток зайцев, перепела и корзина щуки. Небольшой ужин, попозже, для мессера Лоренцо, его жены и синьора Сассетти, главы банка Медичи.
Нельзя так просто убрать бараний душок со своей кожи. Это требует мыла и щетки – и времени. На мне оставалось еще много этого запаха, прилипчивого, будто отсыревшая и подтухшая шерстяная котта, – вместе со всем прочим, что успело пролиться и брызнуть на меня за целый день работы. И совершенно внезапно все это стало уже невозможно выносить: застарелую усталость, странную пустоту, которую Зохан оставил после себя в кухне. Его уход вдруг проявился, словно некий зловещий знак, комета или двухголовый лев. Фортуна обернулась против меня, она взяла мою жизнь в свои руки и выпустила кишки – так охотник потрошит кролика. Я потерял Тессину навсегда. Мой маэстро покинул меня… Хотя я устал как собака и у меня болели ноги, сейчас мне больше всего на свете требовалось вино, много вина.
И я похромал к рыночной площади. Я хотел побыть один, но иногда лучше быть одному в компании. Я выбрал таверну «Фико».
«Фико» был местом, где в то лето собирались все художники – от смешивальщиков красок до получателей крупных заказов. Сегодня таверна была полна, и люди все прибывали. Позже начнутся драки, и женщины в борделях повсюду вокруг будут с нетерпением ждать рассвета. «Фико» и сам служил публичным домом, но требовалось знать Галеотто Браккези, владельца, чтобы попасть наверх. Девочки – и мальчики, насколько я слышал, – были чистыми и изобретательными, но я никогда не пользовался случаем. Все, что происходило в «Фико», разносилось по Флоренции за считаные часы. А кроме того, единственной компанией, которой мне хотелось сегодня, была такая, которая не даст опустеть моей кружке. И я недолго просидел один – мимо с кружкой вина в руке прошел Арриго.
