Во всё время чтения Иван Андреевич сидел понурясь и думал крепкую думу.
Ещё со дня первого стрелецкоге бунта ему, жадному до власти, пришла в голову шальная мысль: сесть выше Милославских Вначале он сам испугался своей затеи, но с каждым днём всё больше настраивал себя и проникался верой в удачу Всю надежду он возлагал на стрельцов. Однако же с тех пор. как они изменили раскольникам, он понял, что рассчитывать только на них нельзя, и поэтому решил привлечь на свою сторону среднее дворянство. «Кто-нибудь авось да вывезет, – рассуждал он, молитвенно устремляя глаза на иконы – Не стрельцы, так дворяне. Лишь бы Ивана Михайловича ко времени одолеть, а там все само собой сотворится».
Когда же челобитную прочли, князь снова струсил. Перекрестясь, он ласково взял дьяка за руку.
– А почал – и кончай, Леонтьевич. Горазд ты в делах сих. Подай самолично челобитную государям.
Князь так униженно просил, что Шакловитый вынужден был сдаться и взять на себя подачу челобитной.
По уговору с помещиками. Фёдор Леонтьевич должен был добиться отмены указа 1681 года, предписывавшего взыскивать с приёмщика десять рублей за год на каждого беглого, и восстановления указа 1664 года, которым положено принимателю за каждого принятого беглого крестьянина платиться своими четырьмя крестьянами в придачу к беглому.
Гости садились за вечерю, когда дворецкий глазами вызвал князя из трапезной.
– Стрельцы пожаловали. – шепнул Иван, показывая рукою на дальний терем. – Я их эвона где схоронил.
Хованский быстрым шагом направился к незваным гостям. «Уж нет ли в хороминах языка серед холопей? Уж не проведали ль они про якшанья мои со дворяны?» – зацарапалось беспокойно в мозгу.
– Чада мои! – бросился он с распростёртыми объятьями к Кузьме Черемному – Спаси вас Бог, что не позабываете меня, старика!
Он облобызался с выборными и пригласил их сесть.
– Пожаловали бы в трапезную, да одолели меня нынче вороги лютые… Не обессудьте, ужо вдругорядь попируем.
Стрельцы с любопытством прислушались.
«Сказать иль не сказывать? – гадал Хованский. – Прознали аль не прознали от подслуха, кто ныне у меня гостюет? А, да ладно, скажу!» – И злобно сплюнул.
– Гости у меня непрошенные! Все хоромины своими глаголами опоганили. С челобитной, вишь, прискакали, чтоб дозволено было им, проваленным, крестьянина да дворового человека до остатнего края сковтнуть! – И страдальчески заломил руки. – А всё кто? Всё Шакловитый! То он с Иваном Михайловичем Милославским строит козни противу убогих!
Выборные встали и низко поклонились хозяину.
– Не тужи, батюшка. Всё образуется. Пущай лукавят, покель не отведали нашего кулака. Прощай.
Но князь настоял, чтобы гости сейчас же рассказали о нужде, с которой пришли к нему.
– Да деньги взыскать с жён и детей убитых бояр… Досель не все поотдавали.
Князь вызвал жившего у него в усадьбе дьячка.
– Пиши приказ: держать-де на правеже семейства бояр убиенных, покель не отдадут уворованное добро стрелецкое!
Тепло простившись с выборными, Иван Андреевич вернулся в трапезную.
– Ужо не взыщите, гостюшки дорогие! Все дела государственности одолевают Покажите милость, пожалуйте отвечерять чем Бог послал! – И, трижды перекрестясь, первый, чванно надувшись, опустился на резное кресло.
Шакловитый поцеловал край платья царевны, поднявшись с колен, отвесил ближним глубокий поклон и снова упал в ноги Софье.
– Я с челобитною от володимирских господарей.
Взяв от дьяка бумагу, Василий Васильевич просмотрел её и сердито передал Милославскому.
– Удумано гораздо добро, – ехидно скривил губы Иван Михайлович. – Не инако, без Хованского дело сие не обошлось.
Он вслух прочитал челобитную и воззрился на племянницу. Покусывая широкие, почти четырёхугольные ногти, Софья что-то напряжённо обдумывала.
Первым прервал молчание Голицын.
– Что и сказывать. На славу прописана челобитная… Одначе сдаётся мне, – он раздражённо покрутил ус и с шумом выдохнул воздух, – что не туда володимирцы сунулись. Вместно бы им с чёрным сим делом идти к Нарышкиным.
– Хованский, одно слово, Хованский тут мудрствует, – повторил с уверенностью Иван Михайлович и игриво подтолкнул локтём поднявшегося с колен Шакловитого. – Чего безмолвствуешь? Аль подслухов убоялся? Сказывай, не страшась. Тут все свои.
Дьяк подозрительно повернул голову к князь Урусову, но, уловив поощряющий взгляд царевны, тотчас же принялся подробно рассказывать обо всём, что происходило у Ивана Андреевича.
Закончив, он неожиданно опустился на колени перед царевной:
– Кротка ты не в меру и великую имашь веру, государыня, в холопей своих. А то не на радости нам, а на кручины.
Заискивающий его голос окреп, зазвучал наставительно-обличающе:
– Привержен ли к раскольникам князь Иван? Истинно, так! Распустил ли он до остатнего края стрельцов? А про сие ведомо на Москве и дитю неразумному! – спрашивал он и сам отвечал, загибая палец за пальцем. – О чём же попечение имат Хованский? О твоём ли, государыня, благе, а либо о своих корыстях? Пораздумай, ответствуй!
Милославский, довольный дьяком, поддакивал каждому его слову.
Понизив голос до шёпота, дьяк приложил к губам кулак.
– А ещё наслышаны мы от искренних, пребывающих в стане Хованского языками нашими, будто задумал князь чёрное дело.
Софья вобрала голову в плечи и прижалась к стене.
– Не томи! Сразу бей нас вестями своими!
За Федора Леонтьевича досказал Милославский. Томительно медленно перечисляя заслуги дьяка, сумевшего войти в доверенность к врагам царевны, и выдавая каждую потварь, им же самим придуманную, как непреложную истину, он заявил, что Хованский подбивает стрельцов извести патриарха и передать верховное управление государством раскольникам.
Софья строго слушала, стараясь отличить правду от извета. Она и сама недолюбливала хвастливого Ивана Андреевича и разделалась бы с ним без всякого сожаления, если бы не боялась стрельцов. Потому царевна действовала с большой осторожностью, искала подходящего случая, к которому можно было бы придраться по закону, и пропускала мимо ушей непроверенные слухи.
Когда Милославский умолк, Софья разочарованно махнула рукой.
– Сызнова одни пустые глаголы! А глаголом не сразить нам Хованского! Стрельцы нам такое пропишут… – И, помолчав, неуверенно пропустила сквозь зубы: – Вот ежели была бы у нас сила иная, кою противопоставить бы можно стрелецким полкам, в те поры иное бы дело…
Шакловитый, как стоял, рухнул на пол и прилип губами к сапожку Софьи.
– Истина глаголет устами твоими! Настало время поднять противу стрелецкой силы силу иную!
Царевна осторожно высвободила ногу, подошла к приоткрытой двери и, убедившись, что за порогом стоит на дозоре верный ей стремянный, отчеканила по слогам:
– Ведомо ли вам, мои ближние, что единая сила, коей издревле крепок стол государев, не смерды, но дворянские роды? А не обратимся мы к силе сей, не миновать володеть Русией стрелецкой вольнице, а там и кругу казацкому!
– С Хованским во атаманстве! – не преминул вставить Иван Михайлович.
Шакловитый согнулся глаголем и злорадно хихикнул.
– На кого князь Иван замыслил опереться в чёрном деле своём, тою силою ему же мы голову с плеч снесём! – И с трогательною преданностью прибавил: – Не покажешь ли, государыня, милость, не повелишь ли указ писать по челобитной?
– Пиши! – без колебания приказала царевна, но, встретившись с умоляющим взглядом Голицына, остановила бросившегося было к порогу дьяка. – Да не сразу. Пообмыслить всё накрепко надобно. – И облегчённо вздохнула, заметив, какой светлой улыбкой подарил её князь.
Шакловитый, перехватив взгляды Софьи и Василия Васильевича, сразу утратил доброе расположение духа. «Всё по его воле творит! – заскрипел он зубами. – Не надышится на него, печальника холопьева!» – И, низко свесив голову, вышел.
На крыльце Фёдор Леонтьевич встретился с Родимицей.
– Что закручинился? – дохнула она на него хмельным перегаром.
Шакловитый хотел пройти мимо, но постельница загородила ему дорогу.
– Не рано ль кичиться стал, дьяк?
– Хмельна ты, – брезгливо сплюнул Шакловитый – Не любы мне хмельные бабы.
– А не любы, то и на комедь не ходи!
Не понявший Федору дьяк на всякий случай уже милостивей взглянул на неё.
– То-то же, Леонтьевич! А ты кичишься. – прищёлкнула языком и в двух словах рассказала ему о «комедийном действе», которое собирается поставить царевна. – Сама стряпала ту комедь, сама в ней и лицедействовать пожелала. А мне наказывала нынче после трапезы лицедеев собрать.
Шакловитый нежно обнял Родимицу:
– Удружи, бабонька!
– Добро ужо, удружу!
У себя в терему постельница достала из сундука жбан с вином и, хлебнув из него, бросилась на постель.
