страшный удар так называемые демократические порядки нанесли по армии. Пресловутый Приказ № 1 Петросовета, в соответствии с которым решение о проведении боевых действий определялось на солдатских митингах, дал старт быстрому разложению армии, которое всегда предшествует распаду государства.
Конечно, модель социума, в соответствии с которой Временное правительство создавало новую демократическую систему управления, в корне отличалась от соответствующей модели самодержавия. Однако она была в еще большей степени неадекватна реальности.
Несмотря на то что после отмены крепостного права в стране появилось значительное число собственников, большинство крестьян все еще оставались общинниками и основой для формирования среднего класса быть не могли. Земства и общественные организации в виде различных комитетов и Советов на местах еще не обрели внятных организационных форм, не выработали четких процедур своей деятельности, так что трактовать их как институты гражданского общества было явно преждевременно. Городское население составляло около 15 % и в основном состояло из неимущих классов (пролетариат, работники сферы обслуживания и пр.) и также не было способно сформировать средний класс собственников. Так что формирование институтов гражданского общества было весьма далекой перспективой, а в условиях войны делом и вовсе невозможным.
Хотя в начале ХХ века в стране насчитывалось более 150 всероссийских, региональных и национальных политических партий и организаций самых различных политических направлений – от леворадикальных и либеральных до консервативных и охранительных, численность их членов вплоть до 1917 года не превышала 0,5 % населения [329]. Так называемые корни травы гражданского общества не только еще не образовали плотного дерна, но толком и не проросли.
В результате по мере устранения сословных перегородок, начавшегося еще при самодержавии, общество становилось все более бесструктурным, превращаясь тем самым в толпу, способную принять за мессию первого попавшегося демагога и с той же легкостью низвергнуть, казалось бы, незыблемый авторитет. Принцип правового государства, нацеленного на балансирование интересов различных социальных групп, в этой ситуации был совершенно непонятен и, как бы сейчас сказали, неоперабелен.
Понятно, что при таком несоответствии объекта управления и его модели все управленческие усилия Временного правительства были ничуть не эффективнее действий царской администрации. «В какую бы область государственной жизни мы ни взглянули, везде встают не радужные картины, а какие-то зловещие признаки разложения и гибели. И общее душевное состояние все более начинает походить на старое, дореволюционное. Как тогда люди сознательные, отдающие себе отчет в том, что делается кругом, с тревогой задавали себе и друг другу вопрос – что же дальше? и где выход? – так и теперь нет другого вопроса. За исключением политически бессознательных масс и кучки анархически настроенных сознательных элементов, сейчас нет никого, кто бы не испытывал этой мучительной тревоги…» [330] – отмечал В. Д. Набоков. Он одним из первых понял, что ставка на русское народовластие была бита, и эксперимент по созданию в России правового государства окончательно провалился.
Уверенность новоявленных «шоферов» в своих управленческих навыках оказалась сильно преувеличенной. Идея перехвата управления государством, предпринятая либералами, была изначально обречена на неудачу как в силу объективных (война, полный развал системы управления), так и субъективных (неадекватное представление о социуме) причин.
Осознав невозможность направить поток русской истории в правильное русло, Временное правительство было вынуждено перейти к пассивной тактике: пытаться поймать революционную волну и на ее гребне сохранить влияние и власть. А для этого нужны были совсем другие деятели.
Апологета «организованной общественности» Г. Е. Львова сменил выдающийся демагог и популист А. Ф. Керенский. Вместо либералов в правительство вошли меньшевики и эсеры, ориентировавшиеся на свои модели социума (марксистскую и общинно-центричную), предполагавшие построение социалистического общества. А это, как учил Карл Маркс, в условиях неразвитости экономического базиса было невозможно.
Концепции системы управления либерал-консерваторов и социалистов отличались коренным образом. Первые стремились подстроить органы управления под нужды и требования общества, хоть и представляли его в искаженном виде. Вторые, наоборот, ставили задачей трансформацию общества по социалистическим лекалам под соответствующую модель управления. Следует отметить, что идея построения социализма в тот момент весьма широко овладела массами. Образно говоря, если либерал-консерваторы были социальными агрономами, полагая, что политика должна определяться культурой общества, то социалисты выступали в качестве социальных технологов, отводя политике роль формирования общества и его культуры. Наиболее жесткими последователями социотехнического подхода были большевики, утверждавшие, что к построению социалистического общества необходимо приступать немедленно.
Вдоволь натешившись невообразимой популярностью и экзальтированной любовью значительной части населения, ни Керенский, ни его социалистическое правительство так и не смогли предложить действенных средств по обузданию все нарастающего хаоса и предотвращению развала государства. Беспомощность Временного правительства становилась все более очевидной. Его авторитет стремительно падал и к осени 1917 года оказался, как говорится, ниже плинтуса. Волна революции ушла далеко вперед.
Нашлись более креативные политики, которые сумели не только плотно оседлать охлократическую волну, но и дальше ее разгонять. Большевики не стремились перехватить руль автомобиля-империи, а ставили своей целью сбросить его в пропасть, разрушить государство «до основанья», а затем запалить пожар всемирной социалистической революции. Ничего строить они в момент захвата власти на самом деле не собирались.
Подзуживая рабочих выдвигать все более нереальные социальные требования, грозившие разорить всю русскую промышленность, они блокировали все попытки Временного правительства достичь разумного компромисса между предпринимателями и рабочими. Не пользуясь поначалу сочувствием со стороны крестьян, большевики своими лозунгами немедленной конфискации земли у помещиков и аграрных предпринимателей смогли перетянуть их на свою сторону. Солдатам было обещано немедленное прекращение войны, а представителям национальных меньшинств – право на самоопределение наций.
Своей самоуверенностью и дерзостью большевики создавали впечатление мощной политической силы, способной решить все проблемы сразу.
До са́мой
мужичьей
земляной башки
докатывалась слава, —
лила́сь
и слы́ла,
что есть
за мужиков
какие-то
«большаки» —
у-у-у!
Сила! —
писал В. Маяковский в октябрьской поэме «Хорошо».
Разжигая хаос и анархию, потакая охлократическим настроениям, большевики к осени 1917 года смогли захватить контроль над большинством Советов крупных городов, включая столицу. Вновь провозгласив лозунг «Вся власть Советам!», они определенно заявили о своем намерении захватить власть. Практически полностью разложившаяся армия не могла оказать Временному правительству какой-либо поддержки, а силы правопорядка решительно отсутствовали. В результате большевики и левые эсеры просто подняли власть, которая, по выражению Ленина, валялась на земле.
Будучи генетически связанными с социал-демократией, большевики осенью 1917 года еще разделяли демократические убеждения и веру в народовластие. Созыв Учредительного собрания входил в программу РСДРП (б) наряду с другими демократическими партиями и потому был осуществлен
