Прежде чем включить зажигание, американец посмотрел на часы.
– Все в порядке, – сказал он. – У нас вагон времени.
– Пожалуйста, не гони, – угрюмо попросил Воронов.
– Боишься быстрой езды? – с добродушной усмешкой спросил Брайт, включая двигатель. – Но ведь ты храбрый. Это у тебя ордена? – Он посмотрел на орденские планки на пиджаке Воронова и, не глядя вперед, тронул машину.
– Теперь у всех ордена, – не отвечая на вопрос, неприязненным тоном отозвался Воронов.
– У меня тоже есть, – увеличивая скорость, сказал Брайт.
– За что?
– А-а – мотнул головой Брайт, – не хочется вспоминать. Тащил на себе раненого командира полка. До медпункта. Жирный был боров!
– Это же подвиг!
– Какой, к черту, подвиг! Толстяк вообразил себя Патоном! Сначала выгнал меня из полка, а потом я же его тащил. Полез куда не надо. Видеть не хочу эту медаль. Валяется где-то в комоде.
Воронов понял, что этот парень, очевидно, отведал пороха.
Брайт опять разогнал машину – ездить спокойно, с нормальной скоростью, он просто не умел.
– Как тебе понравился Гарри? – неожиданно спросил он, поворачиваясь к Воронову. То, что Брайт вел машину на такой скорости, не глядя на дорогу, пугало Воронова.
– Какой Гарри?
– Наш президент.
Пренебрежение, с которым Брайт говорил о новом президенте США, показалось Воронову дешевым снобизмом.
Впрочем, и самому Воронову Трумэн не понравился, но он не хотел обсуждать это с Брайтон.
– Ты говоришь о президенте так, будто он твой близкий знакомый.
– Первый раз в жизни вижу, – пожал плечами Брайт. – Мой старик рассказывал, что в свое время не раз заходил к нему в лавочку.
– Какую лавочку?
– В его лавочку. Я ведь родом из Индепенденса. Ты, видимо, не знаешь биографии нашего нового президента.
Впрочем, не смущайся, ее и в Штатах мало кто знает.
А Индепенденс – маленький американский городок. Его тоже мало кто знает. Все вы думаете, что Америка – это Нью-Йорк, Вашингтон и Чикаго.
– При чем тут лавочка?
– Я же тебе объясняю: Трумэн был хозяином галантерейной лавочки. Мой старик покупал в ней товары.
– Значит, в прошлом он бизнесмен?
– Отец? Нет, у него была ферма под Индепенденсом.
Мы родом из Миссури.
– Я говорю о президенте.
– А-а… – пренебрежительно протянул Брайт. – Трумэн имел грошовый бизнес. Потом стал сенатором. У нас это быстро делается. Страна равных возможностей. Но машина у него хороша! Шесть тонн веса, броневая сталь, пуленепробиваемые стекла… Кстати, тебе удалось что-нибудь заснять?
– Что именно?
– Ну, президента. Его «Священную корову»…
– Какую корову?
– Боже мой, так называется его самолет! Ты не заснял и тех, кто его встречал?
– Зато ты это сделал, – сухо ответил Воронов, делая ударение на слове «ты».
– Верно, – самодовольно улыбнулся Брайт. – Один – ноль в твою пользу. Впрочем, и в мою тоже. Стимсон, Гарриман Мерфи – все они оказались в твоей коробочке. Ты хоть своих-то узнал в лицо?
– Своих?!
– Слушай, парень, при самом огромном спросе на фотокорреспондентов в Штатах у тебя не было бы никаких шансов. Я говорю о вашем после Громыко, Вышинском и…
– Разве они тоже были? – с искренним удивлением воскликнул Воронов.
– Были! И Колли, и Спаркс, и Клей! А кто нес почетный караул, знаешь? Солдаты и офицеры из дивизии «Черт на колесах».
«Этот парень, кажется, умеет работать!» – подумал Воронов, с невольным уважением посмотрев на Брайта.
Дорогу преградила группа военных. Насколько Воронов мог разобрать, это были англичане. Они стояли спиной к машине и о чем-то разговаривали. К удивлению Воронова, Брайт нажал на газ, хотя машина и так мчалась на огромной скорости. Метрах в десяти от военных англичан он дал оглушительно-резкий сигнал. Люди разбежались в разные стороны.
– Ты в уме? – воскликнул Воронов.
– Не люблю снобов, – сквозь зубы процедил Брайт.
…В ветровом стекле показалось поле аэродрома.
Теперь подъезды к нему охраняли уже не американские, а английские патрули. Первым предъявил свою белую карточку американец.
– Мистер Брайт? – спросил офицер.
– Герман Геринг, сэр, – с насмешливой почтительностью ответил Брайт.
– На виселицу не сюда, – без тени улыбки сказал офицер, возвращая Брайту карточку.
Потом он взял в руки документ Воронова.
– Россия?
– Советский Союз!
– Поторопитесь, джентльмены, – сказал офицер, протягивая Воронову его пропуск.
– Эти снобы не лишены юмора, о-уу, май диэ-э-э…[6] – пробормотал Брайт, пародируя английское «оксфордское» произношение. Он рванул машину вперед. Через минуту они уже были неподалеку от стоявшей на прежнем месте «эмки» Воронова.
Оставив ключ в замке зажигания, Брайт выскочил из машины почти одновременно с Вороновым.
– Я побежал, – торопливо сказал он. – Надо еще отвоевать себе место. Еще раз спасибо тебе, Майкл. Ты отличный товарищ, но… никудышный бизнесмен. И все-таки…
Он запнулся и с огромным усилием, едва ворочая языком, сказал по-русски:
– Я тьябя… лу-у-у… блу!
Помахивая «контаксом», Брайт побежал к своим коллегам, уже толпившимся у взлетной полосы.
Воронов отсутствовал не более сорока пяти минут, но за это время на аэродроме все изменилось. Вместо американского почетного караула стоял английский. Солдаты строились в некотором отдалении друг от друга, примерно на полшага. Музыканты в черных мундирах, высоких меховых шапках, с трубами, тромбонами и флейтами напоминали персонажей экзотической оперы. Особенно странно выглядели барабанщики, одетые в своего рода фартуки из леопардовых шкур.
Однако время шло. Воронов заспешил к оцеплению.
Протиснувшись в толпе к группе советских кинематографистов, стоявшей на прежнем месте, Воронов пристроился рядом. Два-три раза прокрутив и спустив затвор своего «ФЭДа», он убедился, что все в порядке.
Самолет появился над линией горизонта минут через пять.
Все повторилось с самого начала. Над аэродромом снова промчались два истребителя эскорта. Опять взметнулись кинокамеры и фотоаппараты. Примитивной «лейкой»
Воронова снимать самолет с такого расстояния не имело смысла. Как и в первый раз, Воронов ограничился тем, что наблюдал за своими иностранными собратьями. Из спокойно стоявших и негромко разговаривавших между собой людей они на глазах превратились в стадо буйволов или носорогов. Плечами, локтями, всем корпусом расталкивая соседей, они устремились к посадочной полосе. Своего нового знакомого Воронов среди них не видел. Очевидно, Брайт извлек уроки из предыдущей неудачи и на этот раз опередил всех возможных конкурентов.
Едва самолет коснулся земли, английские солдаты покатили трап. Вздрогнув, самолет остановился. Десятки кинокамер и фотоаппаратов с длинными трубами телеобъективов нацелились на еще закрытую металлическую дверь. Из-за нее слышалось какое-то лязганье. Стрекотание киноаппаратов постепенно смолкло. «Что происходит? – спросил себя Воронов. – Нагнетается атмосфера ожидания? Или с дверью и впрямь что-то случилось?»
Наконец дверь открылась, но Черчилль все еще не появлялся. Снова смолкли ожившие было камеры. И в этот момент вышел Черчилль, заполнив своей массивной фигурой весь дверной проем.
Час назад Трумэн шагнул на площадку трапа легко и подчеркнуто энергично. Так появляется в зале правления компании ее председатель, заставивший всех ждать и делающий вид, что очень торопился.
Черчилль же возник, словно медленно воздвигнутая на пьедестал тяжелая статуя. Он был в военном мундире, из-под отворотов которого виднелся темный галстук. Над фигурным клапаном верхнего левого кармана пестрели длинные орденские планки. На погонах можно было различить нечто похожее на звезды. Огромную голову, посаженную, кажется, прямо на плечи, увенчивала фуражка с широким козырьком такого же цвета хаки, как и сама фуражка. В правой руке Черчилля были зажаты перчатки и стек с белой, очевидно перламутровой, ручкой.
Черчилль стоял неподвижно, как монумент. Лицо его газа лось застывшей крупной маской: пристальные немигающие глаза, большие губы – нижняя значительно толще верхней, приподнятый широкий подбородок.
Так он стоял секунду, три, пять… Само Время, взирающее на мир с высоты! Затем, переложив стек и перчатки в левую руку, он поднял правую и раздвинул два пальца, образуя знаменитую букву «V».
В толпе прошелестели аплодисменты.
Воронов сделал несколько снимков. Потом, повесив аппарат на плечо, он аплодировал вместе со всеми. Ему был неприятен фамильярно-пренебрежительный тон, каким Брайт говорил об американском президенте, хотя Трумэн не понравился и ему самому. Воронов привык к иному облику президента Соединенных Штатов Америки. У того, ныне уже ушедшего, было длинное, аскетическое лицо с тонкими чертами мыслителя. Рузвельт напоминал Воронову Ромена Роллана. Нынешний президент показался Воронову обыкновенным и вместе с тем крикливым. Он был явно немолод, но демонстративной энергичностью и легкостью походки как бы хотел показать, что полон сил и энергии.
