Ознакомительная версия.
Толпа понемногу стала расходиться. У догорающего костра оставались лишь самые разговорчивые: они взахлеб говорили, перебивая друг друга, ожесточенно спорили, обсуждая увиденное.
Рабы пошли к своей юрте, увлекая за собой обезумевшую, казалось, от горя невесту Хэрэмчи. Та шла, качаясь на заплетающихся ногах, словно была сильно пьяна и Тэмуджин, глядя на нее, решил пока не идти в свою юрту. «Будет плакать и выть, как тогда Сочигэл-эхэ, – подумал он. – Пережду лучше здесь». Он остался у костра и стоял, не чувствуя ни холодной стужи сзади, ни жара огня спереди, не слушая слов беседовавших рядом с ним взрослых мужчин.
Из большой юрты выглянула жена Таргудая, мельком оглядела людей, стоявших у костра, заметила Тэмуджина и, поводя взглядом вокруг, будто не к нему обращалась, отрывисто сказала:
– Воды надо! – и скрылась за пологом.
Помедлив, Тэмуджин пошел за своим быком.
* * *
Тэмуджин с Сулэ вернулись из степи после полудня. Они снова ездили на арбах за аргалом, перевозили кучи с южных холмов.
В курене было тихо и безлюдно. Нойоны, приехав с жертвоприношений с восходом солнца, спали по своим юртам. Рабам с утра не задавали работы – видно, в суматохе про них забыли – и они все были дома.
Заткнув за собой полог, Тэмуджин с Сулэ в полусумраке прошли к маленькому огоньку в очаге, протянули к нему руки. В юрте гнетущая висела тишина. Тэмуджин огляделся вокруг. Мужчины сидели у правой стены, с отрешенными бесстрастными лицами, они заостряли ножами какие-то длинные палки. Присмотревшись, Тэмуджин увидел, что это стволы молодых лиственниц, их очищали от коры.
На его вопросительный взгляд пожилой найман Мэрдэг поднял седую голову, пояснил:
– Нам тоже велели готовить оружие, принесли эти стволы и сказали, чтобы мы делали себе деревянные копья.
У двери к правой стене были прислонены два неочищенных ствола – для него и Сулэ.
– Если крупных зверей окажется много, – говорил Мэрдэг, – нас поставят в цепь вместе с загонщиками. Отогреетесь и тоже беритесь за ножи, вечером придут проверять.
– Что это за оружие, – пренебрежительно усмехнулся меркитский Халзан, скобля тупым источившимся лезвием сырую кору. – Разве только кабаргу да косулю пугать.
– Не говори так, – возразил хоринский Тэгшэ. – Лет десять назад, когда тебя здесь еще не было, один такой же раб, как мы, из куреня генигесов, таким вот копьем заколол трех медведей и от одного крупного вепря отбился. Тот с проколотым брюхом убежал в тайгу, его потом догнали воины на конях и добили… Зверей тогда попало в облавный круг небывало много, старики и те удивлялись. Кабаны и медведи, лоси с изюбрами так и лезли напролом на людей, вырывались из круга. Били их, били и стрелами и копьями, а они все лезут и лезут на острие, как будто взбесились от страха. И вырывались многие; на моих глазах вепрь, с трехлетнего быка ростом, а клыки вот такие – засучив рукав, он показал половину локтя – двоих загонщиков взбросил в воздух, словно малых щенят, с распоротыми брюхами и убежал. Это была настоящая битва между людьми и зверями, а не облавная охота, и людей тогда погибло немало… А того раба старейшины генигесов тут же освободили за храбрость, за то, что твердо стоял на своем месте и не упускал зверей живыми. И прямо оттуда, с той же облавы, его отправили в родное племя: мол, не иначе, богами отмечен такой человек, а таких в плену держать грех… Дали ему коня с седлом, оружие, новую доху с лисьей шапкой, еды в дорогу и проводили с честью…
– На длинной стене китайские воины стоят, говорят, с такими же деревянными копьями, – сказал Мэрдэг. – А ты говоришь, что не оружие.
– Вот начнется большая война, – Тэгшэ, будто обрадовавшись, что завязался разговор, громко заговорил, улыбаясь. – Нас тоже посадят на коней и поставят в строй вместе со всеми. Никуда не денутся, если придут опять те же татары или чжурчжени целыми полчищами. Кто покажет себя в битвах и добудет себе коня с седлом, лук со стрелами и доспехи, тем дадут волю: женись на какой-нибудь пленнице, ставь свою юрту в курене или где укажет нойон, скота, коней и коров можно пригнать, сколько сможешь, и живи как любой из харачу. И все благодаря такому вот деревянному копью, – он поднял над головой полуочищенное от коры древко. – Я в этом курене многих назвать могу из тех, которые вышли из рабов…
Тут вдруг всхлипнула овдовевшая невеста Хун, сидевшая на женской стороне, привалившись к стене, завыла по-собачьи тонко.
– А ну, замолчи! – прикрикнула на нее служанка Хулгана, придвигаясь к ней, обняла за плечи: – Нас всех могли отправить к восточным богам, если бы только захотел Таргудай. И так всем тоскливо, а ты еще воешь… Уже не маленькая, хватит плакать…
– Я уйду за ним… – громко зарыдала та, припав к ее плечу. – Не смогу жить на земле без него…
– Замолчи, – твердила та, прижимая ее к себе. – К нему не попадешь, боги накажут и сделают тебя птицей му-шубун[21] или привидением, будешь вечно бродить тут и людей пугать, а выхода никуда не найдешь… Лучше терпи, дождись своей смерти, а там и встретишься с ним, поклонишься богам, а они тебя направят к нему…
– Я состарюсь тогда, – не унималась та. – Он там на другой женится.
– Тогда сестрой ему станешь, – успокаивала Хулгана. – Тоже хорошо…
– Ты радуйся за него, – вступились в их разговор мужчины. – Твой Хэрэмчи ведь не просто так в тот мир ушел, а жертвой небожителям, он, может быть, теперь у какого-нибудь тэнгэри или хагана в слугах будет жить.
– Или табунщиком у самого Атая Улана.
– Ведь у Атая Улана табуны, говорят, поистине несметные…
– Ты радоваться должна…
– И не плачь больше, а то разозлишь восточных богов, они еще твоего жениха не примут к себе, к Эрлиг-хану в нижний мир отправят.
Хун замолчала, насухо вытерев слезы, и подавленно смотрела на огонь, и не было по ней видно, поверила она им или нет.
На четвертую ночь трое старейшин не пришли слушать улигершина, передав с женами, что приболели, на пятую не пришло еще четверо стариков, а на шестую в юрте Таргудая сидели одни молодые вожди и нукеры. В юрте стало просторно, гости уместились вдоль стен, освободив середину. Таргудай недовольно хмурил брови, тяжело зевал, но упорно отсиживал все ночи, удалив жену с дочерью, и все чаще стал наливать архи себе и улигершину.
Тэмуджин сидел на прежнем месте, у двери. Прикрывавший его спереди нукер переместился влево, и теперь он перед взором Таргудая был открыт. Но тот все время смотрел мимо него, искусно обходя его взглядом. Чаще он сидел, задумчиво уткнувшись взглядом в очаг, время от времени закрывая в дреме глаза. Просыпаясь, привычно тянулся одной рукой к кувшину, другой – к серебряной чаше.
Улигершин, подуставший за все эти ночи, сберегая силы до утра, охрипшим голосом монотонно тянул свои перепевы о разных подвигах Гэсэра, о его убийствах многочисленных чудовищ-мангадхаев, насланных на землю восточными небожителями. Нукеры напрягали каменно застывшие лица и прямо держали спины, стараясь не заснуть.
И лишь на девятую, последнюю ночь, вновь собрались все. Старейшины занимали свои прежние места, оттесняя нойонов, те отодвигались, прижимая нукеров к двери. Тэмуджина спереди снова закрыли спины нукеров.
Улигершин уже приложил смычок к струнам, но Таргудай вдруг жестом остановил его.
– Пока я не забыл, нужно решить еще одно небольшое дело, – сказал он, обращаясь к старейшинам. – Ведь тут с нами сидит сын кият-борджигинского Есугея, отбывает у меня наказание, вы знаете…
Тэмуджин мгновенно напрягся всем телом, впившись в него взглядом и чувствуя, как гулко у него в груди забилось сердце. Время враз замедлилось, давя на него томлением, ожиданием непоправимого. Таргудай, не глядя на него, благодушно посматривал на нойонов и старейшин… Время тянулось нестерпимо… И Таргудай, раздумчиво прижмурясь на кого-то перед собой, наконец, продолжал:
– Так вот, на облавную охоту он, как потомок Алан-Гуа, наверно, должен выйти со всеми на равных, как вы думаете? Не будем же мы его в канге да с рабами вместе держать, когда идет такое важное дело в племени.
Старейшины оживленно зашевелились, закивали, оглядываясь в сторону двери, ища глазами Тэмуджина.
– Правильно! – загомонили они, тряся бородами, переглядываясь. – Надо, надо свою кость возвысить…
– Предки с неба будут смотреть за нашей охотой… нехорошо будет.
– Какой-никакой, а отпрыск Хабул-хана…
– Хоть плохой, но свой.
– Мудро решил Таргудай-нойон…
– Гневлив не в меру Таргудай, но справедлив…
Усомнились лишь некоторые нойоны.
– Тогда не за зверями, а за ним смотреть надо будет, – недовольно подал голос Хурэл-нойон, младший из двоюродных братьев Таргудая. – Как бы он не убежал от нас в суматохе. Парень-то, по нему видно, неспокойный…
– Знаю, знаю, есть такая опасность, – добродушно заговорил Таргудай, разводя руками. – Но я не хочу, чтобы наш соплеменник на племенной охоте был в канге, пешком и среди рабов! Раз он рожден воином, пусть будет среди воинов. Хоть и велика его вина перед племенем, но я хочу добра и справедливости, и вас всех призываю быть великодушными. Пусть в жизни его не будет такого черного пятна… Что ж, если он побежит, то бог всегда рассудит, на чьей стороне правда.
Ознакомительная версия.
