Ознакомительная версия.
Ехали быстрым шагом. Привыкая к морозу, били себя по бокам и голеням на коротких стременах, терли щеки и носы рукавицами.
Медленно редели сумерки. Несмотря на холод, всадники были возбуждены как на празднестве; в рядах без умолку шли разговоры, воины гадали о ждущей их на этот раз добыче, высматривали приметы. Спереди и сзади Тэмуджин слышал неумолчные, хриплые от мороза голоса:
– Середина луны всегда удачна для охоты…
– А мы ведь только к концу ее тронулись.
– Не это самое главное, а то, какие края были у нее в начале месяца…
– Верно, если края смотрели вверх, то хорошо, вниз, так не очень…
– Вы лучше зайцев хорошенько смотрите…
– В прошлом году первой добычей была белка, потому и удачи не было…
– Не надо было в нее стрелять.
– Так и не стреляли, у Хурэл-нойона с руки сорвался охотничий ястреб и сорвал ту белку с сосны. Старая оказалась, худая…
– Лучшая примета – зайцы.
– Молодые, зайцев смотрите!.. Зайцев!..
Из-за восточных сопок медленно выглянуло холодное красное солнце. Вся колонна, начиная с передних рядов, остановилась без приказа. Всадники повернули коней на восток, спешились и, благоговейно глядя на огненный круг над скалистым острием заснеженной сопки, трижды поклонились ему. Тэмуджин, садясь в седло, еле почувствовал на щеке ее робкое негреющее тепло.
Передние взяли легкой рысью – громче зашуршал суховатый снег под копытами – за ними потянулись остальные. Позади за морозным туманом скрылся тайчиутский курень с дымным теплом в юртах, а далеко впереди еле видимыми пятнами темнели дебри заснеженной тайги.
Густым паром исходили лошадиные морды, обросшие сосульками, иней покрывал пушистые шеи и крупы коней. Понемногу инеем покрывались и сами всадники, морозным снежным пухом одевались медвежьи дохи, лисьи и волчьи малахаи. Оставив тепло и негу жилых юрт, люди шли в тайгу попробовать звериной жизни своих далеких предков, не знавших ни пастьбы скота, ни войлочных жилищ, на лютом морозе неутомимо гонявшихся по тайге за зверем и ночевавших у охотничьих костров там, где заставал их вечерний сумрак…
Перейдя долину небольшой заледеневшей речки и поднявшись на гребень холма, передние в следующей низине увидели огромное скопление всадников – здесь было заранее оговоренное Таргудаем и другими нойонами место встречи родовых отрядов. На склонах здешних сопок, на полпути к таежным предгорным отрогам, было решено поднести жертвы духам-хозяевам земли.
Передние уже спустились вниз, когда Тэмуджин сверху увидел, как разбредаясь по всей низине, смешиваясь между собой, громко приветствовали друг друга соплеменники. На середине широким кругом сходились нойоны, там густо сгрудились над всадниками родовые знамена; от легкого ветерка развевались разномастные хвосты под стальными остриями копий. На дальней стороне круга среди чужих незнакомых бунчуков Тэмуджин увидел знамена киятов: Даритая – с сивым хвостом и Бури Бухэ – с гнедым. Отдельно от них, прижимаясь к тайчиутским, несмело торчали вороные бунчуки детей Хутулы-хана.
Спустившись в низину, проезжая со своей сотней в отведенное ей место, Тэмуджин узнал Сагана, одного из тысячников отца, которого он раньше часто видел, когда они приезжали в их курень во время праздников. Тот теперь сидел на пегом жеребце в голове отдельного отряда, стоявшего стройной колонной по шестеро всадников.
«Наши, отцовские, – радостно подумал он, косо посматривая в суровые лица воинов. – Они знали отца, ходили под его знаменем и, придет время, вернутся ко мне…»
Крайний в переднем ряду отцовского войска, молодой воин с хищным лицом, заметил любопытный взгляд Тэмуджина, зло усмехнулся и сплюнул под ноги его коню. Плевок замерз на лету и льдинкой отскочил от переднего копыта его мерина. Тэмуджин не обиделся, поняв, что тот плюет не на него – видно было, что не узнает – а на тайчиутов; он с улыбкой оглянулся на отцовского воина, но тот уже не смотрел на него, непримиримо отвернув хмурое лицо в сторону.
Долго стояли в строю, выдерживая холод. Из заднего ряда Тэмуджин видел, как впереди над толпой поднялся белый дым – там, в кругу нойонов, развели костер. Скоро оттуда стали доноситься удары бубнов, а затем и резкие вскрики – шаманы призывали таежных духов. Всадники, примолкнув, смотрели вперед.
Наконец, Тэмуджин увидел, как в клубах бледного дыма взлетела вверх большая чаша, блеснула на солнце тусклой медью и упала вниз. Тут же от передних рядов донеслось глухим ропотом, волной дойдя до задних:
– Вниз указала…
– Вверх дном упала.
Всадники уныло и растерянно переглядывались. Заговорили тихо, под нос:
– Опять отвернулась удача…
– Нойоны виноваты, не в доброе время мы вышли…
– Не того тобши выбрали…
– И в прошлый раз также было…
– Ладно, не болтайте много, еще услышат нойоны!
– Не всем будет плохо, кому-то и добыча попадется.
– Надо всегда думать так: и оленю порадуюсь и зайцем не побрезгую…
– Верное слово вовремя сказано…
Нойоны, не задерживаясь больше на несчастливом месте, двинули войска дальше. Сразу нарушилась томительная тишина, раздались злые выкрики сотников и десятников, тонко заржали где-то впереди кони; началась суматоха, обычная, когда большие толпы людей внезапно срываются с места и двигаются в путь.
Сотня загонщиков, где был Тэмуджин, сначала стояла на месте, ожидая приказа, уступая дорогу другому тайчиутскому отряду, тронувшемуся за знаменем Таргудая, потом двинулась вслед за ним, выравниваясь, мимо все еще стоявших на месте сотен из других родов.
На племенную облаву на этот раз, как и в прошлую зиму, вышли люди в основном из ближних борджигинских родов, которые были близки тайчиутам и по крови и по местам кочевий. Из дальних родов двумя полутысячными отрядами пришли лишь салчжиуты, нойоны которых еще летом обещали Таргудаю быть с ними на охоте, да хатагины, которые перед этим поссорились с джадаранами, с кем они обычно в последние годы ходили на облаву.
Сами тайчиуты смогли оторвать от стад и табунов всего около трех тысяч воинов, остальные охраняли скот на дальних южных пастбищах, куда пришлось отогнать часть поголовья из-за большого снега на Ононе. Столько же выставили вместе сониды, генигесы, арулады, хонхотаны, хабтурхасы, кияты и другие.
Нойоны на словах относили причину такого малолюдства на нынешней облаве в счет больших снегопадов, будто бы из-за них много воинов пришлось оставить при стадах и табунах, что отчасти так и было, но про себя каждый понимал, что с падением крупного и влиятельного рода киятов, которые раньше именами Тодоена и Есугея при желании могли собрать, пожалуй, все монгольские рода, прошло время многочисленных облав, когда прибывало и в два и в три раза больше народа, чем сейчас. А единство племени и сила его в мирное время подтверждались только на облавных охотах: если много народа собралось, значит, сегодня племя в силе, а если мало и рода охотятся отдельно друг от друга, то племя разрозненно и потому слабосильно. Соседи, чтобы узнать, насколько сильно это племя, всегда старались выведать, как нынешней зимой их рода охотились, вместе или врозь и во многом от этого решалось, нападать на них сейчас или нет.
Но, как бы там ни было, нынешняя охота у борджигинов шла привычным, с древних времен сложившимся порядком. В предутренних сумерках нойоны выстраивали загонщиков перед горной долиной и оба крыла облавы, раскинувшись в стороны, бесшумными вереницами шли вверх, проникая все дальше в дебри. К полудню, охватив огромный круг в тайге, крылья сходились в назначенном месте и начинали медленно сужать ряды, понемногу выходя обратно из тайги. Звериные стада, оказавшиеся внутри круга, выгонялись на опушку, на открытое место, и их били стрелами и копьями. Нетронутыми отпускали обратно в лес лишь молодых самок и детенышей до двух-трех лет. До темноты охота заканчивалась.
Убитых зверей разделывали тут же на снегу. В большие бурдюки сливали кровь, отдельными кучами сваливали туши, требуху, шкуры, чистили снегом кишки, замораживали. Делили добычу между родами, чтобы потом на вьючных лошадях развезти по куреням.
Шел четвертый день охоты, но добычи настоящей почему-то все не было. Облава продвигалась с запада на восток по долинам горных рек, начиная с верховьев Амгаланты, ежедневно захватывая по одной долине и, по уговору, должна была завершиться на Агаце. Были уже прочесаны верховья Амгаланта, Балжа, Хумула, и в каждой из них было взято всего лишь по триста-четыреста голов разного зверья – в основном мелковесные косули и кабарга.
Нойоны у вечерних костров хмуро чесали лбы:
– Куда ушли лосиные и изюбриные стада?
– И медведей, кабанов почему мало?
– Уже второй год так.
Больше всех из нойонов тревожился Таргудай – на тобши возлагают и удачу и неудачу – впереди у него маячили дурные последствия от такой охоты. Но он, не желая показывать уныние перед людьми, хорохорился:
Ознакомительная версия.
