Только он понял это, как приговоренный, над которым занесли топор и теперь требуют, чтобы смирился со своей участью — быть зарубленным.
Из мастерской Кирилл вышел через двери: все замки на дверях открывались изнутри.
Не скрываясь, он долго брел по городу и иногда шаркал об асфальт тяжелым свитком полотен. Однако рассвет быстро высветлил небо и постепенно привел его в чувство. Он стоял на пешеходном мосту через реку, совершенно один в обезлюдевшем городе. В любом случае надо было избавиться от ноши и вернуться домой, пока не проснулись. Кирилл разрезал шпагат и стал заворачивать в полотна камень…
И не удержался. Преступника всегда тянет посмотреть на свою жертву…
Из десяти картин лишь три были с Аннушкой: последняя, заранее проданная в банк, пейзажная среди жесткой осоки и полутемная, со свечами. На всех остальных были совершенно другие женщины, при свете утра уже ничем не похожие на Аннушку, хотя тоже красивые и волнующие. Он резал их скальпелем, рвал на куски и бросал вниз с моста. Фанерно-жесткий холст неожиданно легко дрался на части вдоль и поперек, а красочный слой, намертво впитавшийся в ткань, оставался целым и не осыпался на разрывах. Куски полотен долго кувыркались в воздухе, планировали и, ложась на воду, не тонули.
Потом он бросил скальпель и, последив, как течение уносит за поворот светлеющие в воде пятна, спустился вниз и долго мыл с песком руки, избавляясь от въевшейся краски.
Домой он вернулся на восходе солнца, забрался в комнату через окно и первым делом отнес пистолет к Аристарху Павловичу. Затем разделся, еще раз придирчиво осмотрел одежду и лег.
Перед глазами, словно камешки из разбитого калейдоскопа, сыпались и сыпались обрывки холстов.
… Кирилла растолкал Аристарх Павлович, одетый в спортивные трусы и майку.
— Вставай, буди невесту! — запел он. — Ну, продирай глаза! Аника-воин!
Ему снилось, будто он стрелял в старика, но кольт давал осечки либо выстрелы были настолько квелыми, что пули застревали в стволе. А старик стоял на пешеходном мосту, не убегал, не прятался и был какой-то равнодушный, будто знал, что у Кирилла плохие, старые патроны. Но вдруг он дернулся и крикнул:
— Только не в меня!
И кольт как раз грохнул как надо, и у старика почему-то выбило только один зуб и по губам у него потекла кровь. Кирилл же давил и давил на спуск, чтобы добить, но патроны не стреляли. Его охватывала беспомощность и страх, что недобитый старик все расскажет Аннушке. И будто кто-то ему говорил, подсказывал со стороны, что нужно нажать на спусковой крючок шестьдесят три раза и лишь на шестьдесят четвертом будет выстрел смертельный. Он только начал щелкать курком, как его разбудил Аристарх Павлович.
Кирилл наскоро оделся и пошел в комнату к Аннушке. Аристарх же Павлович отправился выпускать жеребчика.
Аннушка лежала в постели бледная, в поту, с запавшими глазами.
— Заболела Аннушка, — жалобно сказала бабушка Полина. — Заболела и никого не позвала…
— Что с тобой? — Кирилл взял ее руки.
— Не знаю, — слабо улыбнулась она. — Все тело болит, суставы ломит.
— Ты простудилась! Я вызову врача!
— Изрочили ее, — определенно заявила бабушка Полина. — От дурного глаза врач не поможет.
Аннушка поднесла его руки к лицу, с удовольствием вдохнула их запах, прикрыла глаза:
— Красками пахнут… Как я люблю запах масляных красок.
До свадьбы оставалось десять дней, когда Аннушка начала вставать и ходить по дому. Строгий запрет на сквозняки и влажную погоду еще дня два подержал ее в стенах, после чего она стала рваться на улицу.
— Мне нужно к свадьбе быть в форме! — твердила она. — Если я под венцом буду ползать, как амеба, Кирилл меня немедленно бросит.
Кирилл тем временем вместе с Надеждой Александровной носились по городу и делали покупки. Пришлось трижды привозить на такси портниху с платьем, и каждый раз Аннушке что-то не нравилось в шитье — пороли, перешивали, подгоняли: у Кирилла создавалось впечатление, что смысл всей свадьбы — подвенечное платье, которое ему упорно не показывали. Должно быть, шилось что-то невероятное…
Аннушка все-таки выпросилась на прогулки — сопровождать бабушку Полину. Дело было утомительное, поскольку она через каждые пять минут, а то и чаще спрашивала, не устала ли Аннушка, не кружится ли голова и не заболели ли суставы. Болезнь у Аннушки была какая-то странная, хотя ей поставили официальный диагноз — тонзилит, который якобы дает осложнения на суставы. Одним словом, простуда. Но протекала она необычно: вдруг под утро поднималась температура, в теле начиналась сначала приятная ломота, как бывает после сладкого сна, затем эта ломота переходила в болезненную, грызущую каждый суставчик. Днем же все проходило, и оставалось лишь легкое головокружение и слабость.
На прогулках Аннушка оживала, и потому они становились продолжительней, тем более погода после недельных дождей вновь установилась жаркая и сухая. Чаще всего они гуляли по аллеям в дубраве, где кроны почти не пропускали лучей и было прохладно. Аннушка подкатывала коляску вплотную к деревьям и заставляла бабушку Полину обнимать дуб.
— Он дает силы! Разве вы не знаете, что человек напитывается энергией дерева? Ведь уже доказано, что энергия человека и дерева совершенно одинакова по природе. Только каждый должен знать свою породу дерева. Но дуб — универсальный для всех славян. Он как первая группа крови, годится для всех.
Бабушка Полина обнимала деревья из уважения, зато сама Аннушка прижималась к ним всем телом либо становилась спиной, чтобы позвоночник от копчика до затылка касался коры, и так надолго замирала, прикрыв глаза. Но прежде она выбирала дуб по каким-то своим признакам, на ощупь, и вот однажды выбрала ничем не примечательное дерево, даже без таблички с указанием возраста, однако бабушка Полина испуганно закричала:
— Не подходи к нему! Не приближайся!
— Почему? У этого дуба по сердцевине бежит очень мощный поток!
Бабушка Полина сама развернула коляску, чтобы не смотреть на дерево. И тихо сказала:
— Под ним застрелился Александр Николаевич…
Аннушка отпрянула от дерева:
— Кто?.. А кто это?
— Генерал Ерашов, младший брат Сергея Николаевича… А Сергей Николаевич — прадед Кирилла.
— Когда? Почему?
— Пойдем отсюда, — сказала бабушка Полина. — Я не могу смотреть на это место.
Они отъехали уже далеко от памятного дуба, и бабушка Полина стала рассказывать:
— Александр Николаевич после смерти брата оставался старшим в семье. А был он такой немногословный, строгий, я его так боялась в детстве… Если он к завтраку вышел, то в столовой уже никто громко разговаривать и смеяться не смел. Пустого шума не любил. Как суббота — метлу возьмет и утром вокруг дома все дорожки выметет. А мы все ему помочь хотели… Мне лет семь было, и вот я тоже взяла метелку и мету, и мету! Ветерок был, и всю пыль на Александра Николаевича несет. А он лишь приговаривает: «Славно, Полина! Молодец, Полина, хорошая из тебя хозяйка вырастет!» Я довольная!.. Потом он приносит брюки и щетку, дает мне и говорит: «Почисти-ка, сударыня, я нынче собрался в этих брюках на службу». Одежду у нас только прислуга чистила. Я чуть не в слезы, стыдно… Уж чистила-чистила! Он же стоит надо мной и нахваливает, мол, хорошая хозяйка растет. Вот такой был Александр Николаевич…
Она тихонько рассмеялась, словно уже забыла, с чего начала и почему вспомнила генерала Ерашова.
— Почему же он… застрелился? — спросила Аннушка.
— Как же — почему? — с легким возмущением сказала бабушка Полина. — Он же был монархист! Истинный монархист! А большинство офицеров из его окружения поддерживали белое движение. И когда государь отрекся от престола, а Михаил его не принял — это был такой удар для Александра Николаевича! Он будто заболел после этого, помню, все говорил: «Что же мне делать, если государь предал? Если бросил Россию на произвол?» И офицеры над ним смеялись… Мы тогда собрались уезжать во Францию, многие уезжали в то время. Александр Николаевич согласился ехать и в день отъезда пошел попрощаться с любимыми местами в парке… Ведь из-за него все Ерашовы и остались в России. А так бы и по-русски-то уж разучились… И жениха б тебе не было!
Всякую историю бабушка Полина стремилась закончить весело, даже самую печальную; она не хотела омрачать предсвадебное настроение и иногда с этой целью очень неумело хитрила либо придумывала счастливый, почти сказочный конец. В результате у нее все обязательно женились, рожали детей и жили в мире и согласии. Но почему-то она никогда не рассказывала свою историю, возможно, потому, что к ней нельзя было придумать благополучный исход — хитрость была бы уж очень явной: бабушка Полина доживала свой век старой девой…
Правда, она много раз упоминала некоего Дмитрия Петровича и вскользь рассказывала о нем, называя его почему-то Митей, — подобную фамильярность она никогда не допускала. К тому же если учитывать, что Дмитрий Петрович был князь. По ее словам, Митя считался самым мужественным и честным человеком из всех близких к семье Ерашовых людей. Дело в том, что князь Дмитрий Петрович умер на ее руках в начале пятидесятых годов и три года перед смертью жил у бабушки Полины. Он вернулся из лагеря совершенно больным. Страшный ревматизм согнул его пополам, и дома он передвигался скрюченным, с вывернутой головой, чтобы смотреть вперед. Но вне дома его никогда и никто не видел согнутым. Прежде чем выйти на улицу, князь разгибал себя, заворачивал руки за спину и брал палку, зонтик или авоську, чтобы зафиксировать спину. И ходил прямой, стройный, с гордо поднятой головой, как подобает ходить князю.
