Сергей Кравченко - Яйцо птицы Сирин

Но главным, заключительным актом, поставленным МБ на московской сцене, стала демоническая ночь накануне Страстной Пятницы 1584 года.

Небывалая темнота навалилась на город. Не стало ни луны, ни звезд, ни отблесков на позолоченных крестах. Почему-то и в окнах предпраздничных домов не просвечивал огонь, костры зимнего мусора, сжигаемого к Пасхе, тоже погасли с закатом солнца. Казалось, сам воздух заполнился чем-то вязким и непрозрачным.

Звуки тоже исчезли. Город ослеп, онемел, оглох. Собаки забились в будки и под ступени лестниц, не шуршала в стойлах скотина, не перекликались лошади. Молчали кукуйские и белгородские сторожа. Не прозвонили даже колокола ко всенощной. Ничто не шевелилось, не жило. А может, это снова сжалось или вовсе остановилось привычное наше время?

Но жизнь в Москве пока еще была. По крайней мере, в одной ее части.

Если бы кто-нибудь в эту ночь посмел воспламенить факел на Соборной площади московского Кремля, он увидел бы окружающий мир в красном фотографическом свете. Посмотрим и мы.

Вот у ступеней Архангельского собора стоят телеги и несколько верховых коней переступают бархатными копытами. Дверь храма, распахнутая настежь, впускает и выпускает темные фигурки то ли людей, то ли домашних животных.

А в храме царит оживление. Здесь совсем светло! Огонь пылает в тысячу свечей, но почему-то не распространяется за пределы святого места. У алтаря, лицом к царским вратам одиноко стоит бывший царь и государь всея Руси Иван IV Васильевич Грозный. На нем надеты короткий дорожный кафтан, высокие грубые сапоги, дорогая, но обыкновенная шапка польского кроя. Грозный держит спину прямо, голову задрал вверх, будто для разговора с Богом. Он шевелит беззвучными губами, пытаясь что-то сказать высшему существу, что-то объяснить ему, или хотя бы отвлечь верховного наблюдателя от происходящих в храме кощунственных безобразий.

В центральном проходе собора и вдоль иконостаса стоят гробы. Нет, не белокаменные надгробия над могилами членов династии, — эти тоже никуда не делись, а самые обычные, монашеские гробы из плохо оструганной, суковатой, подгнившей сосны, ничем не обитые, а попросту «повапленные» — размашисто окрашенные смолистой дрянью. Гробов набирается с полдюжины, они зияют открыто, и тот, кто, крестясь, рискнет заглянуть внутрь скорбных объемов, сможет убедиться, что ничего страшного там нет, — гробы наполовину заполнены золотыми и серебряными монетами, драгоценными камнями, яркими украшениями, великолепной посудой, златокованым оружием. Наблюдателю ясно, что эти ценности принесены откуда-то извне, ибо с чего это мирским сокровищам храниться в святом, нестяжательном месте?

Над гробами совершается удивительная работа. Сгорбленные тени перебегают от них к великокняжеским могилам, с грюком и скрипом возятся у сдвинутых надгробий, стучат металлом о камень, возвращаются и высыпают на ценное содержимое домовин могильную землю. Временами под священными сводами раздается резкая, нечленораздельная команда, и направление движения меняется. Темные работники восстанавливают одно надгробие и сдвигают другое — по немыслимому выбору командира. При этом в царских вратах возникает женский силуэт в монашеском облачении, скользит по запретному для православных женщин кругу, появляется у иконостаса и завешивает черным покрывалом тот или иной иконописный лик.

Так проходит несколько часов. Хотя какие тут «часы» при полной потере чувства времени? Но вот гробы заполнились могильной землей. Крышки очутились на своих местах, начался «вынос тел», укладка груза на телеги.

Постепенно в храме не осталось никого живого. Только прямой, как подпорный столб, силуэт грозного властелина высился у алтаря. Иван все ждал, что Бог заметит его, поговорит с ним, примет покаяние, отпустит грехи, наставит на путь истинный. Но Бога не было. По крайней мере, в это время и в этом месте.

Причин божественной безответственности могло быть по крайней мере три.

1. Самая простая, но и самая понятная на Руси, — причина бюрократическая. Иван Васильевич венчался на царство 37 лет тому назад не здесь, а в соседнем, Успенском соборе, то есть, проходил на небесах по высшей, успенской номенклатуре. В Успенском его приняли на царскую службу, в Успенском должны были и увольнять. Не могли Архангельские ангелы докладывать Царю Небесному, что царь земной вот уж битый час топчется в нештатной приемной. Надо было Ивану перейти через площадь в Успенский, но не получалось, не хватало воли, ибо проводами его на заслуженный отдых полностью овладел МБ.

Это он запудрил мозги митрополиту Дионисию и подстроил отпущение царских грехов хладному телу мученика Курляты и его татаро-монгольской голове. Теперь в гуманитарных сферах числилось, что покойник амнистирован с одной стороны, за отрывание крылышек бабочкам-капустницам, а с другой, — за сожжение живьем великокняжеской семьи и владыки Митрофана с клиром во Владимирской Богородичной церкви в феврале 1238 года. И далее именно Мелкий организовал подкидному телу похороны по высшему московскому разряду — среди царей земли Русской. Это стало высшим «архангельским» достижением Мелкого Беса.

Сей рекорд блатного ритуального обслуживания не перекрыт до сих пор, и нам, сторонникам возрождения российской обрядности, остается надеяться на то, что прочитав эту книгу, московская братва подтянет ресурсы и надыбает коны к МБ, который — я точно знаю! — не оставляет нас своей заботой и повседневно присутствует средь башен, звезд и крестов. Тогда историческая справедливость восторжествует, демократия расцветет развесистым цветком, и Архангельский погост будет наконец предоставлен в распоряжение свободных (на кошелек) граждан великого города.

2. Вторая причина архангельского безмолвия подозревалась в том, что бесовская суетня стала омерзительна Богу, и он отвратил светлый лик от Москвы в преддверии своего главного праздника.

3. И самое страшное предположение, почему Бога не было с Иваном в эту последнюю ночь (его даже сейчас, через 400 с лишним лет страшновато произносить вслух, — но мы шепотом): Бога не было с Иваном в 1584 году, потому что его (Бога, а не Ивана) не было и ранее — от начала русских лет, и не будет далее — до скончания их!..

Но давайте не будем о грустном. Пусть лучше Бог есть. Примем за истину бюрократическую гипотезу №1 и поспешим за тележным обозом, который без колесного скрипа, копытного цока, извозного мата вытянулся из Кремля через Боровицкие ворота, соскользнул с горки, протащился вдоль реки и, преодолев ненадежный деревянный мост, заскрипел вверх к Воробьевым горам, прочь от восходящего солнца.

А чего это он заскрипел? Да оттого, что ветер над весенней рекой развеял багровый смрад, уши у честного люда московского отложило, собаки завыли на выскочившую луну, спросонья ударил колокол, и петухи заорали, как резаные. Впрочем, почему «как»? Некоторым из петушиного сословия в натуре горло перехватили к пасхальному разговенью!

Но как орать с перерезанным горлом?

А не наше это дело.

Москве видней...

На Поклонной горе остановились поправить упряжь одной из гробовых телег.

Мелкий влез на гроб, скрестил руки на груди и смотрел на покинутый город с победным видом. Даже пятачок у него загнулся и стал похож на корсиканский клюв.

Бес всматривался в рассветный Кремль, дымные пригороды, изгибы реки. Хотелось петь или хотя бы стихи декламировать. И Мелкий начал:

Лошади поняли Мелкого буквально, дернули телегу, обоз тронулся, пошел быстрее. МБ от рывка шлепнулся на гроб, уселся на него верхом, но задом наперед, да так и поехал, по-прежнему обращаясь к оставляемой Москве.

Теперь кони поскакали. Пришлось Мелкому укоротить размер и ускорить ритм стихосложения. Он перешел к обзору внутриполитической ситуации:

Наконец, поэт потерял город из виду и умолк. Обоз потянулся через леса на юго-запад.

В караване шли шесть телег с гробами, карета бывшего царя Ивана, крытый возок ведьмы Марьи и пара колымаг с дорожными припасами. Впереди и позади повозок резво поспешали породистые кони без всадников. По крайней мере, никого в их седлах видно не было.