Под вечер, когда Мелкий уже сидел на чемоданах, а Иван Васильевич места себе не находил от иголки и мысли об иммиграции, у беса возникла идея: «А не подменить ли попам эту голову? Не подложить ли вместо черепа татарского всадника хоть что-нибудь православное?». Это следовало обдумать.
Для плавности дум хотелось нейтрализовать царя. Очень уж он нервничал, метался по палате со стонами и скрежетом зубовным.
— Садись-ка, Ваня в шахматы играть, — посоветовал, почти приказал МБ — С тобой что ли? — злобно огрызнулся «иглоносец».
— Да вон, хоть с Курлятой сыграй. Ты ж его казнить собирался? Вот и разменяйтесь под интерес. Ты выиграешь, — отъезжай в иноки на Афон, в Иерусалим, к черту на рога, — Курляте буйну голову долой. А Курлята одолеет — жив останется, а ты пыхти уж тогда здесь до скончания веку.
Условия Ивану понравились, и через четверть часа полумертвый, но сытый и умытый князь Ларион Курлятьев уже сидел напротив царя и двигал черную пешку e2-e4.
Следует упомянуть, что это МБ приохотил Ивана к греховной игре. В православной традиции игровой азарт осуждается вообще, а манипуляции с человеческими изображениями — в особенности. Непонятно, как нынешняя церковь терпит компьютерные игры, но увлечение Грозного батальным моделированием в те далекие годы прощалось легко: царь и живыми-то людьми вертел, как хотел — на то он и царь.
Все прошлые шахматные сеансы Грозного выглядели, как игра с самим собой. Но сейчас у него был реальный противник. Научил Курляту двигать фигурки тот же тренер, — МБ подстроил узнику шахматное развлечение по неосознанной шалости, и вот, пожалуйста, пригодилось! Так что, школа игры у противников была общая, правда, фигурки в яме у Курляты вылепливались из жеваного хлеба, а для Ивана резались из слоновой кости. Иван тренировался спокойнее, а Ларион играл с оглядкой, — за хлебные фигурки легко мог схлопотать статью о колдовстве. Но было у Курляты и важное преимущество. Его нездоровье ограничивалось утратой части языка, шрамами от кнута, язвой желудка, абсцессом печени, пролежнями, парадонтозом и песком в почках. Это были пустяки относительно царской шизы. По крайней мере, для шахмат парадонтоз — точно не помеха. С другой стороны, гениальность шизофреников вошла в анналы и могла сильно помочь Ивану в миттельшпильных импровизациях. Но посмотрим! Гроссмейстеры обменялись классическим бендеровским ходом...
Тут МБ сообразил, что давно управляет стратегией и тактикой Грозного. Так что, в его власти было «невольно» влиять на ход встречи. МБ раздумывал, выйти ему вон, или все-таки влиять? За кого будет правильней болеть? Грозный — свой, родной с детства. Курлята — тоже давний подопечный, спасенный неоднократно, тоже жалко сироту. Исторической пользы от Курляты — ноль. От Грозного — только имя одно осталось, почти весь вышел. Грозного выводить в иноки — морока всенощная. Курляту в монастырь законопатить — один всхрюк...
Бес еще не принял решения, когда Грозный сам решил исход партии. У него вдруг резко кольнуло вчерашнее молодильное средство; Иван подскочил в кресле, коленом зацепил столик. Несколько мгновений фигуры тряслись, затем успокоились, и даже будто бы остались на своих клетках. И только черный король раскачивался все сильнее и сильнее, его донышко описывало траекторию подброшенной ради жребия монеты, и, наконец, встало на ребро. Король завалился на бок, покатился, сбил с доски несколько своих пешек, и рухнул на пол. Игра была сделана...
То, что произошло в следующие мгновения, со стороны могло показаться невероятной, необъяснимой мельтешней, — будто кто-то стремительно перематывал видеопленку в конце фильма, не желая досматривать нудные выходные титры.
Не успел царь схватиться за свербящую точку, как в соседней комнате в ухо сторожевому отроку кто-то страшно взвизгнул: «Измена! Вор Лариошка царя побивает!». Сонный отрок взвился с удивительной ловкостью, ногой вышиб многострадальную дверь опочивальни и очутился среди искристого багрового тумана. Дыхание парня перехватило тяжким смрадом, в голове поплыли радужные пузыри, и страшно, надрывно завыло басом: «Руби-и-и!». Тяжелая сабля, оказывается, давно была в руке телохранителя, она описала полукруг влево, ее серп охватил затылок рубаки, а кончик сверкнул из-за правого уха. Потом сабля ринулась обратно, взвизгнула с сенокосным присвистом и полоснула по темной фигуре, едва проступившей среди кровавого дыма. Голова «черного короля» упала на пол и запрыгала с деревянным стуком.
А уже в следующее мгновение она лишилась кожных покровов, превратилась в оскаленный череп, была подобрана какой-то мохнатой конечностью и уложена в серебряный ларец на красный бархат.
Одновременно с приключениями головы, два тела рухнули бездыханно в разных углах комнаты. Одно свалилось на кровать, ударившись головой о резную спинку, другое безголово пало на инкрустированный пол. Но и здесь дьявольский вертеп не прекратил движения. Сторожевой отрок в глубоком обмороке вывалился в скрипучую дверь, закувыркался сраженной пешкой вниз по лестнице, кроша позвоночник и основание черепа. Тело царя Ивана Васильевича взмыло с кровати на воздух и, размешивая кровавый туман, вылетело в окно. Труп бывшего князя Лариона Дмитриевича Курлятьева, напротив, совершил немыслимый кульбит и «воцарился» в опустевшей постели. И вот чудо! У него теперь снова была голова! А вы говорите, чудеса свершаются только по Божьей воле!
Правда, голова эта сначала казалась какой-то облезлой, костяной, коричневой. Потом поправилась, покрылась щетинистым мясом, нездоровой старческой кожей в синих прожилках и бородавчатых наростах. Еще несколько волн прокатилось по широким монгольским скулам, и наконец «честная глава» сия стала напоминать лысую царственную болванку для ношения Шапки Мономаха.
Безобразия продолжались.
В спальне сквозило, и багровый дух заполз в пустую бутыль из-под «Ренского». Взамен него сгустилась светлая тень. Призрак молодой женщины в серой накидке под тихие гусли поплыл от икон к грешной постели.
«Баю-баюшки-баю, — пела женщина, приближаясь, —
Баю деточку мою.
Спи, Ивашка, не шали,
Сладку кашку не соли!..».
Женщина присела на шахматный столик, не чувствуя островерхих фигур и тупоголовых пешек, потянулась к изголовью постели, положила ладонь на холодный лоб, и вдруг отдернула руку, как от ожога. Гусли брякнули оборванной струной и смолкли. Женщина коротко вскрикнула, взмахнула пестрыми крыльями, невесть откуда выросшими у нее за спиной, и метнулась в окно.
Тем временем боевик, обезглавивший преступную тень и замертво скатившийся с лестницы, пробежал по Соборной площади, влетел, болтая полуоторванной головой в покои митрополита, и завопил, не раззевая рта: «Восстань, святый отче! Государь отходит, желает иночество восприять!».
Пока Дионисий собирал приспособления для последнего причастия, пока бежал к «умирающему», сам Иван Васильевич летел над кремлевской стеной, несся над тверской дорогой и падал в солому сквозь ветви монастырского сада на Сретенке. Тут его подхватили ласковые женские руки, протащили под низкие своды, уложили в крошечную келью в самом дальнем углу обители.
Дионисий явился в царскую спальню и подумал, что успел. Тут уже и свечи горели, и сероводородом не воняло. «Царь» лежал полумертвый, непохожий на себя, но вроде живой. Зазвучали слова отпущения, всепрощения, покаяния, и хоть телом умирающий был недвижен, но губами шевелил, даже отвечал что-то и о чем-то просил. Наконец, представление закончилось. По крайней мере, так подумал митрополит. Дальше все пошло по обыденным правилам, вот уже 7 веков исполнявшимся на Руси...
Хочу обратить ваше внимание на три эпизода, случившиеся с похоронной недели до пасхальных торжеств.
Пока придворные суетились с престолонаследием, пока вдалбливали дураку Федору Ивановичу царские обычаи, пока вынюхивали дворцовые настроения, митрополит Дионисий подобрал под кроватью умершего серебряный ларец с бильярдным перестуком и под полой ризы утащил реликвию к себе. Минул великий пост, и митрополит явил миру Честную Главу папы Климента, освятившую Москву своим пребыванием. Глава эта наглядно доказывала преемственность нашего церковного престола от Рима и Константинополя. Путь Главы утверждал идиому, что Рим — он Рим и есть, Константинополь — это бывший Второй Рим, а Москва — Рим Третий, новый — конечная точка благодатной траектории. Серебряная рака с «Главой Климента» упокоилась в алтаре Успенского собора.
Хладное тело князя Курлятьева с самозванным набалдашником улеглось под пол Архангельского собора, и было придавлено мраморным надгробием с царским титулом, не поместившимся, впрочем, целиком на белом камне. Из-за этого составляющие титул территории не смогли впоследствии ладить друг с другом и потянули воз русской государственности враскоряк.
