— А мне расскажешь, если мы останемся наедине? — спросил он мальчика.
Арнау кивнул, и священник указал ему на часовню Святейшего.
— Подождите здесь, — спокойно произнес кюре, обращаясь к остальным.
— Речь идет о кассе бастайшей, — послышался из-за спин солдат чей-то голос. — Один бастайш должен присутствовать при вашем разговоре.
Отец Альберт согласился и посмотрел на Арнау.
— Рамон? — предложил он ему.
Мальчик снова кивнул, и все трое вошли в часовню. Там Арнау рассказал все, что накопилось в его душе. Он говорил о стремянном Томасе, о своем отце, о кошельке Грау, о поручении баронессы, о возвращении в дом Пэрэ, о казни и поджоге, о преследовании, о том, как он пытался задержать вора, и о своей безуспешной борьбе с ним. Он признался в своем страхе, который поселился в нем из-за кошелька Грау и поджоге тела своего отца.
Объяснение затянулось. Арнау не мог описать человека, который его ударил. Он сказал, что было слишком темно и ему лишь удалось разглядеть, что вор был высокого роста. В конце беседы кюре и бастайш переглянулись. Да, они поверили мальчику, но как доказать людям, которые уже роптали за дверями часовни, что это был не он?
Священник посмотрел на статую Святой Девы, перевел взгляд на взломанную кассу и покинул часовню.
— Я верю в то, что мальчик говорит правду, — объявил он небольшой толпе, которая ждала в крытой галерее. — Я верю, что он не грабил кассу. Более того, он пытался не допустить, чтобы ее ограбили.
Рамон, который вышел вслед за кюре, утвердительно кивнул головой.
— Тогда, — спросил офицер, — почему он не может ответить на мои вопросы?
— Нам известны причины, — твердо сказал Рамон. — И они достаточно убедительны. Если кто-то не верит мне, пусть выйдет вперед и скажет. — Он обвел взглядом своих товарищей: никто не проронил ни слова.
— А сейчас вот что, — начал кюре. — Где старшины нашей общины?
Трое бастайшей подошли к тому месту, где находился отец Альберт.
— У каждого из вас есть по ключу от кассы, не так ли? — Когда старшины подтвердили, кюре строго посмотрел на них и спросил: — Вы клянетесь, что эта касса открывалась только всеми вами вместе и в присутствии десяти членов общины, как того требует предписание?
Старшины поклялись вслух таким же торжественным тоном, каким их спрашивал кюре.
— Вы клянетесь, что последняя запись, сделанная в книге кассы, соответствует сумме денег, которая там была положена?
Трое старшин поклялись снова, и священник повернулся к офицеру:
— А вы, офицер, клянетесь, что это именно тот кошелек, который был у мальчика? Клянетесь, что его содержимое такое же, как и тогда, когда вы встретили Арнау?
— Вы оскорбляете достоинство офицера короля Альфонса! — возмутился тот.
— Вы клянетесь или не клянетесь? — закричал кюре.
Несколько бастайшей подошли к офицеру, молча требуя ответа.
— Клянусь.
— Хорошо, — продолжил отец Альберт. — Сейчас я пойду за кассовой книгой. Если этот мальчик — вор, содержимое кошелька должно быть таким же или большим, чем сумма, указанная в книге. Если в кошельке меньше монет, ему следует верить.
Бастайши одобрительно зашептались. Многие из них смотрели на Арнау; все они пили свежую воду из его бурдюка.
Отдав ключи от часовни Рамону, чтобы тот закрыл ее, отец Альберт отправился в свои комнаты за кассовой книгой, которая, согласно предписанию бастайшей, должна была находиться у третьего лица. Насколько он помнил, содержимое кассы не могло соответствовать количеству денег в злополучном кошельке, который Грау приготовил для начальника тюрьмы. Денег на кормление его заключенных тратилось гораздо меньше, чем их было в кассе. Этот факт послужил бы неопровержимым доказательством невиновности мальчугана. Подумав об этом, священник улыбнулся.
Пока отец Альберт искал книгу, чтобы затем вернуться в церковь Святой Марии, Рамон пошел в часовню и закрыл решетку на ключ. Неожиданно он заметил, как что-то блеснуло внутри нее. Не прикасаясь к предмету, который был им обнаружен, и никому ничего не сказав, он отправился к бастайшам, в ожидании кюре окружившим Арнау и солдат.
Рамон что-то шепнул троим из них, и они вместе вышли из церкви, стараясь, чтобы никто этого не заметил.
— Согласно кассовой книге, — заговорил отец Альберт, показывая ее троим старшинам, чтобы те подтвердили его слова, — в кассе было семьдесят четыре динеро и пять сольдо. Посчитайте то, что в кошельке, — добавил он, обращаясь к офицеру.
Прежде чем открыть кошелек, офицер покачал головой: там не могло быть семидесяти четырех динеро.
— Тринадцать динеро, — объявил он. — Но ведь у мальчишки мог быть сообщник, который забрал недостающую часть!
— А зачем этому сообщнику оставлять тринадцать динеро Арнау? — спросил один из грузчиков.
Это замечание было встречено одобрительным шепотом.
Офицер посмотрел на бастайшей. Он мог бы сказать, что все это случилось по неосторожности, из-за спешки или нервозности, но предпочел промолчать, потому что некоторые из грузчиков уже подошли к Арнау и стали похлопывать мальчика по спине, гладить его по голове.
— Но если это был не мальчик, то кто тогда? — только и спросил он.
— Я думаю, что знаю, кто это был, — услышали бастайши голос Рамона, который вышел из-за главного алтаря.
За ним следовали двое грузчиков, с которыми он успел поговорить; они с трудом тащили крупного мужчину.
— Это он! — воскликнул Арнау, как только увидел этого человека.
Мальоркиец всегда отличался склочным характером. Когда старшины общины узнали, что у него была сожительница, его прогнали. Ни один бастайш не мог иметь внебрачные связи, а его жена тем более. В этом случае грузчика изгоняли из общины.
— Что говорит этот ребенок? — закричал мальоркиец на всю галерею.
— Он обвиняет тебя в том, что ты ограбил кассу бастайшей, — спокойно ответил отец Альберт.
— Он лжет!
Священник поймал взгляд Рамона, который сделал едва заметное движение головой, и громко произнес:
— Я тоже тебя обвиняю!
— Это ложь!
— У тебя будет возможность доказать это в котле, в монастыре Святого Креста.
При совершении преступления в церкви, согласно Своду правил о мире и перемирии, невиновность должна была быть доказана испытанием в кипящей воде. Мальоркиец побледнел. Оба офицера и солдаты с удивлением посмотрели на кюре, но тот подал им знак, чтобы они молчали. В то время уже не применялось испытание кипятком, но все-таки в некоторых случаях священники прибегали к угрозе окунуть части тела подозреваемого в котел с кипящей водой.
Отец Альберт прищурил глаза и посмотрел на мальоркийца.
— Если ребенок и я лжем, то, разумеется, ты вытерпишь кипяток руками и ногами, не признавшись в преступлении.
— Я невиновен, — заикаясь, бормотал мальоркиец.
— У тебя будет возможность доказать это, — повторил кюре.
— Если ты невиновен, — вмешался Рамон, — объясни нам, каким образом твой кинжал попал внутрь часовни.
Мальоркиец повернулся к Рамону.
— Это все подстроено! — быстро ответил он. — Кто-то подбросил его туда, чтобы обвинить меня. Мальчишка! Конечно, это все он!
Отец Альберт вновь открыл решетку часовни Святейшего и появился оттуда с кинжалом.
— Это твой кинжал? — спросил он, поднося его мальоркийцу.
— Нет… Нет!
Старшины общины и некоторые грузчики подошли к кюре и попросили у него кинжал, чтобы осмотреть его.
— Ну конечно же, его, — сказал один из старшин, держа в руке кинжал.
Шесть лет назад из-за частых ссор, происходивших в порту, король Альфонс запретил грузчикам и свободным людям, которые там работала, носить нож с широким лезвием и подобное этому оружие. Единственным разрешенным оружием был тупой нож. Мальоркиец отказался соблюдать королевский приказ и частенько демонстрировал великолепный острый кинжал, чтобы похвалиться своей независимостью. Только под угрозой, что его выгонят из общины, он согласился отнести кинжал кузнецу, и тот затупил лезвие.
— Лжец! — возмутился один из грузчиков.
— Вор! — закричал другой.
— Кто-то выкрал его, чтобы обвинить меня! — протестовал мальоркиец, вырываясь из захвата двух мужчин, которые держали его.
В этот момент появился третий из грузчиков; по просьбе Рамона он обыскал дом мальоркийца.
— Вот! — крикнул он, поднимая вверх кошелек и передавая его кюре, который в свою очередь протянул его офицеру.
— Семьдесят четыре динеро и пять сольдо, — сообщил офицер, пересчитав содержимое.
По мере того как офицер считал, кольцо бастайшей все плотнее сжималось вокруг мальоркийца. Никто из них не мог иметь столько денег! Когда подсчет был закончен, они набросились на вора. Посыпались оскорбления, пинки, тумаки, плевки. Солдаты еле сдерживали натиск, а офицер, растерявшись, беспомощно посмотрел на отца Альберта.
