В передней Боссе и Констан слышат громкий вскрик. Дверь распахивается. Появляется бледный император, его бьет дрожь.
— Боссе, зайдите.
Камергер входит в комнату. Жозефина лежит на ковре — у нее нервный приступ. Затем она теряет сознание.
— Боссе, хватит у вас сил поднять императрицу и отнести ее в спальню по внутренней лестнице?
— Думаю, да, государь.
— Хорошо. Пошли.
Боссе повинуется, с помощью Наполеона поднимает Жозефину и уносит ее на руках. Император берет со стола светильник и открывает дверь гостиной, откуда через темный коридор есть выход на малую лестницу, ведущую вниз, в покои Жозефины. Затем он передает светильник «хранителю портфеля», который ждет на малой лестнице:
— Жакар, освещайте нам дорогу.
Наполеон приходит на помощь Боссе и подхватывает императрицу за ноги, а камергер держит ее за плечи. Но шпага путается у него между ногами, Боссе чересчур крепко прижимает Жозефину к груди и, к великому своему удивлению, слышит, как неисправимая креолка, которая отнюдь не лишилась чувств и для которой комедианство — вторая натура, вполголоса бросает:
— Вы слишком сильно меня сдавили.
Она, разумеется, сочла обморок необходимым атрибутом сцены… Как только женщины приводят императрицу в чувство, император уводит Боссе к себе в кабинет и в смятении принимается ходить по комнате. Слова «с трудом и без связи» срываются у него с губ. Камергер слышит, как он сдавленным голосом взволнованно восклицает:
— О, это ужасно, ужасно! Интересы Франции и династии совершают насилие над моим сердцем. Развод стал для меня неизбежным долгом, но я от всей души сожалею об этом. Я думал, характер у нее сильнее. И был не готов к такому взрыву горя.
На Святой Елене император вспомнит об этом страшном вечере — и мы должны передать слово ему.
— Она была в отчаянии, — рассказывал он обер-гофмаршалу Бертрану, — наполовину поддавшись горю, наполовину ломая комедию (значит, он не дался в обман!), трое суток притворялась больной и устраивала сцены. Но решение мое основывалось на рассудке, на государственных соображениях, и я остался непоколебим. Жозефина не могла сказать, что принесла мне в жертву свою молодость, как обычно женщины говорят мужьям. Когда я женился на ней, она была вдовой с детьми. Она не родила мне детей, да и не могла родить. Корвизар говорил мне, что после нашей свадьбы у нее не было месячных и что она ломала для меня комедию на этот счет: она была креолка, а, значит, рано познала мужчин, потом сидела в тюрьме, и все это подействовало на нее; одним словом, мне пришлось решать.
В тот же день 1820 он продолжает:
— Тем не менее императрица была кое в чем виновата передо мной, Она говорила, что я слаб, что я импотент. А это всегда делает мужчину смешным. Она утверждала, что развод ничего мне не даст.
* * *
На следующее утро Жозефина встала, как обычно.
Когда дежурные дамы входят в спальню, они застают императрицу бледной и расхристанной. Ничего не подозревая, они объясняют болезненный вид своей госпожи тем, что она плохо спала из-за вчерашнего недомогания. Сразу после туалета она посылает за Гортензией. Молодая женщина немедленно прибегает, и, теперь уже не пытаясь удержать рыдания, Жозефина объявляет ей, что жребий брошен.
— Тем лучше! — восклицает Гортензия. — Мы все уедем, и тебе станет спокойнее.
— Но что будет с вами, моими детьми?
— Мы уедем вместе с тобой, брат поступит, как я, и впервые в жизни, вдали от света, в семье, мы познаем счастье.
Жозефина несколько успокаивается. При мысли, что Гортензия и Евгений будут рядом, развод представляется ей не такой уж страшной перспективой.
Несомненно, именно поэтому Наполеон в то же утро видит жену «принаряженной с обычным кокетством».
— Я приняла решение и согласна на развод, объявляет она.
Вечером Гортензию зовут к императору. Она направляется в императорский кабинет, готовая пойти на что угодно, только бы не выказать слабость. Предполагая, что падчерица примется умолять его переменить решение, Наполеон принимает ее «сухо».
— Вы виделись с матерью, говорили с ней. Я принял решение. Оно бесповоротно. Вся Франция за развод, она открыто требует его. Я не могу противиться ее желаниям. Поэтому меня ничто не поколеблет — ни слезы, ни просьбы.
— Вы вольны поступать, как сочтете нужным, государь, — «холодно и спокойно» парирует Гортензия. — Вам никто не станет перечить. Раз так нужно для вашего счастья, этого довольно; мы сумеем пожертвовать собой. Не удивляйтесь только слезам моей матери. Было бы гораздо удивительней, если бы она не плакала после пятнадцати лет брака. Но, я убеждена, она подчинится, и все мы уедем, унося с собой память о ваших благодеяниях.
«Покуда я говорила, — рассказывает Гортензия, — лицо и поведение его изменились. Не успела я закончить, как увидела, что из глаз у него катятся обильные слезы.
— Как! — воскликнул он. — Вы все меня бросите? Значит, вы больше меня не любите? Иди речь лишь о моем счастье, я пожертвовал бы им, но она идет о счастье Франции! Лучше пожалейте меня; ведь, поступая так, я отказываюсь от самых глубоких своих привязанностей».
Теперь Гортензия тоже плачет.
— Соберитесь с мужеством, государь. Нам оно потребуется, чтобы перестать быть вашими детьми, но, клянусь, мы его проявим. Расставаясь с вами, мы будем думать, что перестали быть помехой вашим намереньям и надеждам.
Наполеон напрасно спорит, доказывая, что Жозефина навсегда останется «его лучшим другом», а в Евгении он не перестает видеть сына; королева лишь повторяет;
— Государь, у меня есть долг перед матерью. Я ей понадоблюсь. Нам нельзя будет больше жить рядом с вами. Это жертва, но мы ее принесем.
5 декабря Гортензия выезжает навстречу брату, вызванному по телеграфу Шаппа, который действует вдоль дороги из Милана на Лион. Брат и сестра встречаются в Немуре.
— Что нас свело — хорошие или дурные вести?
Вот первые слова Евгения.
— Дурные.
Он сразу обо всем догадывается.
— Мать держится?
— Да.
— Вот и прекрасно! Мы все уедем и доживем жизнь спокойней, чем начали ее, но зачем меня женили на принцессе? Моя бедная жена — вот единственная, кого нужно жалеть. Она надеялась на короны для своих детей; она воспитана так, что придает этому значение; она думает, что меня вызвали, чтобы сделать наследником французского трона, но и она не потеряет мужества. Она так нежно любит меня, она такое совершенство, что знает: поступай хорошо и никогда не будешь несчастен.
Император принимает Евгения сразу по его прибытии в Тюильри, затем, после первого разговора, спускается с ним к Жозефине, где находится и Гортензия. У всех четверых глаза полны слез. Наполеон, хоть и не без искреннего огорчения, согласен расстаться с женой, но хочет сохранить подле себя тех, кого всегда считал собственными детьми. Евгений, как и Гортензия, считают это невозможным:
— Мы окажемся в ложном положении. Моя мать в конце концов станет вам в тягость. Наша семья, которую сочтут опальной, сделается мишенью нападок. Самые простые наши поступки начнут истолковываться как обдуманные планы. Ваши враги и те примутся нам вредить, прикидываясь нашими друзьями, а вам внушая несправедливые подозрения против нас. Лучше все бросить. Укажите нам место, где, вдали от двора и интриг, мы сможем помочь нашей матери справиться со своей бедой.
Тогда император находит довод, который побеждает их сопротивление:
— Евгений, если я могу быть вам полезен, если я заменил вам отца, не покидайте меня. Я нуждаюсь в вас. Ваша сестра не может меня оставить. У нее есть долг перед своими детьми, моими племянниками, Ваша мать тоже этого не хочет. Ваша преувеличенная щепетильность принесет ей лишь горе. Больше того, вы обязаны подумать о потомках. Останьтесь, или они скажут: императрицу бросили, прогнали: возможно, она того заслуживала. Разве не прекрасна назначенная ей роль — остаться рядом со мной, сохранить свой ранг и прерогативы, доказать, что она добивалась чисто политического развода, и заслужить новые права на уважение, признательность, любовь нации, которой она приносит себя в жертву.
Евгений и Гортензия соглашаются остаться — он вице-королем Италии, она королевой Голландской, по крайней мере, на время, поскольку бедная женщина, все больше и больше донимаемая мужем, предвидит, что ее, хоть и по совсем другим причинам, ожидает в конце пути развод. Пожаловав в Париж после 1 декабря, чтобы присутствовать при казни «этой Богарне», Людовик, к великой радости Гортензии, останавливается уже не на улице Черутти, а у г-жи Летиции. Это позволяет королеве (не покидать мать.
«Жертвоприношение стало делом решенным, оставалось его совершить», — напишет Гортензия.
Однако крестный путь Жозефины продлится до 15 декабря, дня, избранного для казни.
