Однако крестный путь Жозефины продлится до 15 декабря, дня, избранного для казни.
* * *
На третий день после страшного вечера, когда муж наконец осмелился возвестить ей о своем решении, Жозефине предстоит отправиться на благодарственный молебен в соборе Парижской Богоматери, одну из последних церемоний, на которой она будет присутствовать в качестве государыни. Точнее сказать, в качестве полугосударыни, потому что императрица отправляется в храм как простая зрительница. Она не улыбается даже при виде изнеженного Жерома в наряде из золотистого атласа с таким пышным воротником и султаном из перьев, что, когда он едет в карете рядом с императором, парижане принимают его за женщину.
Стоит жестокий мороз, и Жозефина, сидя на трибуне между королевами Испанской и Вестфальской, вся дрожит от холода. Впрочем, не только от холода, но и от воспоминаний о том, что происходило здесь пять лет тому назад. В самом деле, благодарственный молебен служат в честь помазания и коронования. Пять лет назад под теми же сводами она восприняла елеопомазание из рук папы, пять лет назад ее короновал сам Наполеон: он «пристроил» маленькую корону, «подвигая» и «сдвигая» ее с такой нежностью, что она чувствовала, как из глаз ее на сложенные руки падают слезы радости; сегодня же ей кажется, что теперь она всегда будет плакать только от горя.
Следующий день, день празднества, устраиваемого в ратуше, дается ей особенно мучительно.
Приехав туда по приказу императора, она тем не менее сразу оказывается как бы в пустоте. У лестницы ее встречают Фрошо[124] и Жюно, ослушавшийся, кстати сказать, своего повелителя, — и больше никого. Г-жа Жюно и прочие дамы, которые должны по протоколу сопровождать монархиню, улетучились. Жозефина механически, как автомат, поднимается по нарядной лестнице, и в тот момент, когда она — несомненно, в последний раз — садится на трон, глаза ее наполняются слезами.
Наконец прибывает император. Она смотрит на него, догадываясь, что именно ему обязана своим одиночеством. Когда она встает, чтобы присоединиться к нему для обычного «смотра», Бертье, спешащий вслед за Наполеоном, неуклюже запутывается в шлейфе ее мантии и даже не извиняется. Для всех ее уже нет. Жозефина улыбается, «словно заметив неловкость», но глаза ее опять полны слез и губы дрожат.
Затем во время бала все монархи располагаются на эстраде в порядке, предусмотренном этикетом. На императоре, королях, императрице и королевах парадные одеяния. Жозефина сверкает бриллиантами. Короли — Саксонский, Вестфальский, Вюртембергский и Неаполитанский — едва осмеливаются разговаривать. Они чувствуют, что при малейшем слове, которое может быть истолковано как намек на сложившуюся ситуацию, Жозефина, сидящая рядом с императором, разразится рыданиями.
Но празднества продолжаются. Все делают вид, что ничего не знают.
10 декабря, в воскресенье, Законодательный корпус прибывает в Тюильри. В своей речи император объявляет наконец публично о своих намерениях.
— Франция, — говорит он, — нуждается в ограниченной, но прочной монархии. Мы и наша семья готовы пожертвовать ей самыми дорогими нашими привязанностями.
Рубикон перейден.
11-го Бертье дает праздник в честь иностранных государей. Когда Жозефина приезжает в замок, все уже на охоте. При выходе из кареты ее встречает только один адъютант, предлагающий ей руку. Видя, что она вот-вот расплачется, офицер лепечет сочувственные слова. Она цепляется за них, повторяя:
— Ведь правда, вы не забудете меня, что бы ни случилось? Что бы ни случилось, правда?
Она догоняет охоту. Глаза у нее совсем покраснели, но все притворяются, что причина тому — мороз. За обедом веки у несчастной так набрякают, что Наполеон с намеренной веселостью объявляет:
— Я хочу, чтобы все веселились. Не желаю ни стеснительности, ни этикета. Мы здесь не в Тюильри.
Вперед, улыбаясь, выступает Бертье. Сейчас все посмеются — и всласть: он вызвал труппу «Варьете», которая представит «Каде-Руссель, учитель декламации», пьесу Ода, в исполнении Брюне, которая вот уже год не сходит с афиш на Бульварах.
Это ужасно!
Гости чувствуют себя как на иголках. Главный герой непрерывно твердит, что хочет развестись, чтобы иметь потомство.
— Для такого человека, как я, весьма горестно не иметь наследника своей славы, — вещает он. — Ей-богу, я разведусь и женюсь на молодой женщине, от которой у меня будут дети.
Затем, все более холодея, окружающие слышат прямо противоположное мнение:
— Что такое моя жена — я знаю, но откуда мне знать, какой будет та, на ком я женюсь?
Бертье последним отдает себе отчет в том, насколько страшный промах он совершил, выбрав такую пьесу. Все слышат, как он, исполняя приказ императора, смеется во все горло. Затем, внезапно заметив испепеляющие взгляды, которые бросает ему властелин, он приходит в себя и по привычке принимается грызть себе ногти «до крови».
Жозефина еле сдерживается.
— Давно ли дают эту пьесу в Париже? — осведомляется Наполеон у Бертье.
— С год, государь, — лепечет тот.
— И она имеет успех?
— Огромный.
— Очень жаль. Знай я об этом, я запретил бы ее. По-моему, господа цензоры только и делают что глупости.
Архиканцлер Камбасерес, Маре, министр императорского двора, и государственный министр Реньо де Сен-Жан-д'Анжели, секретарь по актам гражданского состояния членов императорской фамилии, готовят официальную церемонию. Статья 7 статута императорского дома оговаривает, что «членам императорской фамилии любого пола и возраста развод воспрещен», но это деталь, «относящаяся скорее к вопросам политики, чем гражданского права», никем не принимается в расчет. Все будет урегулировано на торжественном заседании, где в присутствии всех членов императорской фамилии Наполеон и Жозефина сообщат о своем решении, которое министрам останется только зарегистрировать.
Тем временем граф Реньо де Сен-Жан-д'Анжели, получивший специальное поручение обдумать, на какой ранг будет иметь право изгнанница, зарылся в архивах и ищет прецедент. Есть, конечно, случай с Иоанной Французской, которую ее муж Людовик VII заживо похоронил в монастыре, но это решение непригодно для экс-императрицы. Есть еще одна августейшая разводка — королева Маргарита Наваррская, знаменитая королева Марго, первая жена Генриха IV, которую, разумеется, не заточили в монастырь, напротив, ей даже позволили присутствовать на коронации ее соперницы Марии Медичи. Это тоже прецедент, правда, по другой причине, и совершенно не применимый в данном случае. Сен-Жан-д'Анжели выходит из положения, порекомендовав его величеству самому выбрать решение, поскольку все остальные «различны для разных эпох и случаев, видоизменявшихся с каждым царствованием».
* * *
И вот приговор.
14 декабря императорская фамилия созвана на девять вечера. В Париже проливной дождь и ураганный ветер.
У себя в спальне Жозефина, пока ее причесывают, бросает время от времени взгляд на роковую бумагу, где написана речь, которую ей вскоре предстоит произнести на церемонии. Но буквы сливаются у нее в глазах. К тому же она изменила холодный, тщательно взвешенный текст, который подготовили Камбасерес и Маре, — с ним можно и ныне ознакомиться в Национальном архиве. Она отказывается заявить, что «с горьким чувством» приносит требуемую от нее жертву. Нет, она жаждет «славы», уготованной тем, кто идет на это ради «блага отечества».
В тронном зале уже теснятся сановники короны и принцы Империи, получившие вот такое приглашение:
«Имею честь уведомить ваше превосходительство, что императору угодно, чтобы сегодня, в четверг, 14 декабря, вы прибыли к девяти часам вечера в тронный зал Тюильрийского дворца».
Докладывают о ее имп. выс. Госпоже Матери императора, об их кор. вел. короле и королеве Голландских, их кор. вел. короле и королеве Неаполитанских, ее вел. королеве Испанской, его имп. выс. вице-короле Италии Евгении, их имп. выс. князе и княгине Боргезе. Не смог явиться по вызову только Иосиф, король Испании. Все занимают места в большом кабинете. В ожидании приговоренной Бонапарты ликуют. Члены семьи Богарне с трудом сдерживают слезы.
Входит Жозефина, почти сразу за ней Наполеон. Она пересекает тронный зал, вступает в кабинет. Одета она очень просто: белое платье, в волосах лента, никаких драгоценностей. «Она бледна, но спокойна» и опирается на руку королевы Голландской, поспешившей ей навстречу. Евгений, скрестив руки на груди, стоит рядом с императором и так дрожит, что присутствующие боятся, как бы он не упал.
Встает Наполеон.
— Вас собрали здесь для того, чтобы вы выслушали решение, которое мы с императрицей вынуждены были принять. Мы разводимся. Только Бог знает, чего стоило моему сердцу подобное решение. Но нет такой жертвы, принести которую у меня недостанет мужества, коль скоро мне ясно, что оно — на пользу Франции. Хочу добавить, что я никогда не имел повода сетовать на мою возлюбленную супругу, напротив, я могу лишь воздать хвалу ее преданности и нежности; она украсила мне пятнадцать лет жизни, и воспоминание о них никогда не изгладится из моей души.
