за бортом, наводя на него слабые бугорки волн, которые тут же гасли, не успев толком удалиться от корабля.
Его величество молча стоял на палубе, положив руки на бортик, для чего ему при высоком росте приходилось заметно нагибаться. Громада берега надвигалась, чернее с каждой секундой. Только на гребне горы виднелась колоннада дворца наместника, издали напоминая руины античного храма.
Спустили шлюпку. Матросы налегли на вёсла и минут через десять пришвартовались в совершенно пустом порту.
— Заходи, бери что хочешь, — буркнул Никс, которому не нравилось отсутствие часовых на пристани. Ну хоть бы инвалид какой подбежал!
Уже стояла ночь. Их никто не окликнул. Вдвоём император и Бенкендорф шли по тёмным, абсолютно пустым улицам. Ни извозчика. Ни полицейского. Город спал.
Горели фонари правой стороны. И те через один. Впрочем, света хватало. Но безлюдная мостовая самого торгового города империи производила впечатление чего-то нереального. Государь спешил, вскидывая плечи и стараясь шагать как можно шире. Александр Христофорович держал руку на эфесе сабли. Он давно уже понял, что охранять Никса не имеет смысла. Нужно просто следовать за ним, не отставая, и если придётся ввязаться в драку, то не сплоховать.
Наверное, воры были, но, приглядевшись из подворотни к двум воинственным фигурам, почли за благо не вылезать. В России не принято публиковать уголовную хронику, но от Воронцова Шурка знал, что Одесса — город лихой. За время осады Варны случилось два убийства и несколько ограблений.
Пешком государь дошёл до дворца, где жила императрица со старшей дочерью Мари и небольшой свитой. Никс был угрюм, всю дорогу молчал, а когда разжимал губы, цедил, что его выжили с осады, что он никому не нужен и всем в тягость.
— Твой Воронцов сам всё знает.
Александр Христофорович только кусал губу: уехали дня на два. Беда! Пожар! Всё рухнет без царского пригляда!
— Ваше величество, — наконец осмелился он. — Ну что там случится?
Спрашивать об этом не стоило.
— А «Рафаил»? — взвился Никс, будто генерал лично сдал бриг туркам. — Да надо мной вся Европа будет смеяться! Уже смеётся!
Молодой ещё. Ну, сдали. Ну, туркам. Горько, но перетерпим.
— В Англии уже во всех газетах пишут, — пожаловался государь, — что русские моряки спустили флаг перед турками.
В Англии и не то пишут. Бенкендорф вспомнил, как Воронцов по секрету показал ему британскую карикатуру. Там особенно зло нападали на Россию. И особенно яростно защищали Порту. Пока государя рисовали верхом на двуглавом орле, орущем обоими клювами: «War! War!» — ещё ничего. Но тут появился бильярдный стол, вокруг которого сгрудились все монархи Европы. С одной стороны молодой русский царь с киём забивал шары в лузы. С другой… никого не было. Сбоку в ужасе прыгал султан в шароварах и феске и рвал на себе волосы. А напротив с флегматичной улыбкой сидел премьер-министр герцог Веллингтон и опирался на кий.
Любому, кто смотрел картинку, становилось ясно, что мы играем не с турками.
— Ты только государю не показывай, — попросил Воронцов.
Но тот и сам всё знал. А случай с «Рафаилом» окончательно растерзал сердце. Бесполезно и говорить, и ободрять. Единственный, кто утешит, — в высшей степени сухопутная и невоинственная Шарлотта. Муж явится хмурый, злой, готовый кобениться по любому поводу, а ему так обрадуются, что хоть святых заноси! Станут ластиться то с одного, то с другого бока, и через полчаса помину не будет ни о «Рафаиле», ни о попранной «морской чести».
А он, Бенкендорф, устал. Ей-богу, устал. И от царских капризов тоже. Спутники простились на ступенях дворца. Никс продолжал не пойми на кого дуться. Вдруг в окне второго этажа мелькнул огонёк, послышались голоса, и в самой глубине дома Мари пронзительно завопила:
— Папа!!!
Бенкендорф отошёл на несколько шагов и обернулся. Его величество, стоя под фонарём, поспешно расстёгивал мундир и по одной вытаскивал спрятанные помятые палки с поникшими бутонами — вёз от Варны, здесь таких нет.
* * *
Алексей Самойлович Грейг был добрый, расторопный служака, и в мирные дни его можно было принять за хорошего хозяина большущей усадьбы — корабли в Николаеве строились, город процветал, моряки уплетали макароны с мясом, лес по Днепру поставлялся бесперебойно, паровые машины для кренгования судов на верфях внедрялись, хотя бы из любопытства: как пойдёт? Шло не худо. Император остался в полном восхищении. Адмирал сросся с Николаевом, как подводное чудовище срастается с рифом, на котором сидит.
Однако тот, кто ближе знал холодноватого, лишённого внешней бури чувств Грейга, догадывался, что за честолюбивая, авантюрная натура таится под его белым мундиром. Он мечтал о такой громокипящей славе, которая затмила бы не только имя его отца, знаменитого екатерининского флотоводца, но и самого Ушакова, Нельсона, Джонса и Дрейка, вместе взятых.
Случай представился. И что же? Турки ускользали, не желая вступать в битву.
— Вы же сами видите, друг мой, — говорил Алексей Самойлович молодому соотечественнику, — наши противники не желают схватки на море. Мы господствуем полностью. Если бы проливы были закрыты для иностранных военных судов так же, как они закрыты для наших торговых, не вставал бы вопрос: кто в доме хозяин?
Джеймс Александер устраивался в кресле и вытягивал ноги на подставленный низкий табурет. Капитанская каюта на «Париже» была просторной и отделанной с тем тонким вкусом, который отличал императорские суда. Морёный дуб, бронза и даже стеклянные колпаки на приделанных к стенам светильниках. Еду неизменно подавали на серебре — фарфор при качке бился.
— Если у вас все корабли такие…
— Не обольщайтесь, это флагман. Здесь квартирует император. И если сам он готов похлебать из деревянной миски, то для своей дражайшей половины закажет райскую птичку на китайской тарелочке.
Оба англичанина засмеялись. Александер всеми силами уходил от политических разговоров. Грейг же, напротив, старался выведать побольше, ибо подозревал, что наблюдатель что-нибудь да знает о намерениях своего кабинета.
— Государь неоднократно говорил, что мы не намерены ронять Турцию. Вообразите, что за великое переселение народов начнётся на наших южных границах, если Константинополь падёт. Нам просто не прокормить столько беженцев!
Джеймс кивал. Вообще-то он, в отличие от начальников в Лондоне, хорошо понимал, что русским вовсе нет выгоды в крушении Порты. И куда потом всё это девать? Брать заботы по управлению чужими землями на себя? Своих дел мало?
— Но, если война пойдёт успешно, вы попросите, по крайней мере, Молдавию и Валахию?
Грейг пожимал плечами.
— Не факт. Свободный проход через проливы. Более государю ничего не надо.
Александер делал недоверчивое лицо.
— Вот уже сто лет как русские притворяются крайне миролюбивыми и отгрызают у турок по куску земли.
— Назовите хоть одну войну, которую мы начали первыми.
— Эта.
— После Наварина
