— Скажите нам, вы приняли все меры для спасения корабля?
Голос у вождя был сух, слегка скрипуч. Комфлот, однако, не смутился, он честно заявил, что люди стойко боролись за спасение эсминца, но сильный шторм сделал свое цело.
— Что касается руководителя операции комбрига Горшкова, — подчеркнул Кузнецов, — то к нему у меня претензий нет и в гибели «Решительного» он невиновен.
— Это как же понимать, корабль погиб, а виновных нет? — съязвил Молотов, глядя на комфлота.
— Есть виновник, Вячеслав Михайлович, — тихо произнес Николай Герасимович. — Это я, командующий флотом. Я в ответе за все, что делается на кораблях.
— Тогда вас и надо наказать, — грубо бросил Молотов.
Сталин, однако, усмехнулся в усы.
— Под суд никого отдавать не будем, — сказал он. — Но в другой раз вы, товарищ Кузнецов, так легко не отделаетесь!
У комфлота отлегло на душе.
Через месяц он снова прибыл в столицу как делегат XVIII съезда партии. Сталина он увидел совсем другим… В перерыве, когда Кузнецов и Штерн{Штерн Григорий Михайлович (1900–1941) — генерал-полковник, Герой Советского Союза. В 1937–1938 гг. главный военный советник в Испании, в 1941 г. начальник Управления противовоздушной обороны РККА.}, начальник Управления противовоздушной обороны, беседовали в сторонке, к ним подошел Сталин и вручил Николаю Герасимовичу листок. Это был рапорт Фриновского, он просил освободить его от обязанностей наркома «ввиду незнания морского дела».
— Теперь вам придется выступить на съезде, — сказал Сталин.
— Я готов, у меня есть мысли, — сдержанно ответил Кузнецов и вернул вождю рапорт Фриновского.
«Я шел к трибуне, изо всех сил стараясь совладать с волнением, — признавался Николай Герасимович. — Говорил я об агрессивных замыслах японской военщины, о ее провокациях на границе. Затем рассказал о нашем Тихоокеанском флоте, заверил делегатов, что моряки готовы до конца выполнить свой долг перед Родиной…»
Кажется, все прошло хорошо, и утром Кузнецов собирался уезжать во Владивосток. Однако в час ночи за ним из Кремля пришла машина.
— Вас срочно требует товарищ Сталин! — объявил ему дежурный комендант — высокий, стройный, с карими задумчивыми глазами.
Он открыл дверцу машины, Николай Герасимович сел на заднее сиденье, недоумевая, зачем он так срочно потребовался вождю. Но странное дело — он был спокоен, словно ехал не в Кремль, а в театр.
Черная, как ворон, «эмка» неслась по ночному городу. Но вот открылись Боровицкие ворота, и машина въехала в Кремль.
Когда Кузнецов открыл массивные двери кабинета, то услышал голос вождя:
— Садитесь, пожалуйста. — Сталин кивнул ему на кресло. — Поближе ко мне, а то на съезде я вас хорошо не разглядел.
— Он у нас скромный, — улыбнулся Молотов, подавая вождю какие-то бумаги. — Но на язык сей флотоводец острый, не смолчит, если этого требует дело.
«И тут Вячеслав Михайлович меня уколол, — грустно подумал Николай Герасимович. — Отчего вдруг он так сердит?..»
— А чего стоит командир, который не может постоять за себя и за то дело, кое ему поручено? — воскликнул Жданов, кончиками пальцев пощипывая усы. — А такие у нас на военном флоте есть, и ставят их командирами кораблей напрасно. Проку от таких горе-руководителей мало. Они напоминают мне отсыревшие патроны: пшикают, а взрыва нет.
— Что-то ты, Андрей Александрович, ударился в философию, — весело заметил Сталин. — Видишь, наш гость уже покраснел. — И, не дождавшись реакции комфлота на свои слова, спросил: — Как вам служба на Тихом океане, по душе?
— Еще как по душе! — улыбнулся Кузнецов. — Я долго служил на Черноморском флоте, жил в Севастополе, Но во Владивостоке совсем иные масштабы. Там обилие бухт, заливов, островов. А названия бухт? Патрокл, Улисс, Диомед — впечатление такое, будто привезли их с собой попавшие сюда древние греки. А остров Русский? Вы бы видели, как он красив…
Николай Герасимович легко и свободно говорил о том, что легло на душу, и кажется, его слова пробудили в вожде светлые чувства, ибо слушал он комфлота внимательно, слегка улыбался, потом взял трубку, набил ее табаком и хотел было закурить, но отложил в сторону. Николай Герасимович сидел так близко, что видел на его рябоватом лице оспины, уже проступившую седину в усах и веселинки в глазах. А когда вождь стал задавать ему вопросы о флоте, о кораблях, о том, как, по его мнению, работает наркомат, голос у него был тихий, словно он устал за день.
— Вы сказали о красоте острова Русский, — заговорил Сталин. — Но там ведь кроме этого острова есть и другие манящие места, скажем, бухта Золотой Рог или залив Советская Гавань. И климат там, как в Ялте: Владивосток расположен почти на широте Батуми. Как-то я собрался съездить на Дальний Восток, но Вячеслав Михайлович запротестовал: мол, как же мы тут без вас, дел-то государственных хоть отбавляй. Что мне оставалось делать? — не то в шутку, не то всерьез спросил вождь.
— Вы уж сами решайте, товарищ Сталин, я еще не дорос давать вам советы, — смутился комфлот.
— Не дорос? — усмехнулся Сталин. — А кто предложил перевести торговый порт из Владивостока в бухту Находка?
— Так это же по моей, морской, части, — слукавил Кузнецов.
— Вот-вот, по морской части, — повторил Сталин и посерьезнел. — Очень дельное предложение! Видимо, мы пошлем туда товарища Жданова, он с месяц поживет там, все хорошо посмотрит, и мы решим, как нам быть. Я надеюсь, вы на месте поможете ему во всем разобраться? — В глазах вождя появилась хитринка.
— По долгу службы обязан это сделать, — отозвался Кузнецов.
Поговорили еще о хасанских событиях{Хасанские события — в июле-августе 1938 г. в районе озера Хасан (Приморский край, у залива Посьет) советские войска нанесли поражение японским войскам, пытавшимся захватить советскую территорию между Хасаном и государственной границей.}, потом вдруг Сталин спросил:
— Если мы предложим вам работу в Москве, что вы на это скажете?
Кузнецов на секунду смешался, но тут же взял себя в руки.
— Человек я военный, где прикажут, там и буду служить, хотя опыта работы в центре у меня нет.
— Понятно! — Сталин закурил трубку. — У вас есть вопросы? Нет? Тогда вы свободны.
Утром, едва над столицей полыхнула заря, словно в небе кто-то зажег костер, Кузнецов прибыл в наркомат. Там ему объявили, что он назначен первым заместителем наркома Военно-морского флота, несмотря на то что после отставки Фриновского нового наркома ВМФ еще не было. Все случилось так неожиданно, и поначалу Николаю Герасимовичу не верилось, что это происходит наяву. Даже Пегов заметил, что он чем-то взволнован, а когда узнал, то тут же поздравил.
— Я так за тебя переживал, но слава Богу, все обошлось… Ценит тебя вождь, а это немаловажно для твоей карьеры.
— О карьере, Николай Михайлович, я не думаю, а волнует меня то, как начну свою работу в центре и будут ли мной довольны. Человек я прямой, и если что не по мне, не побоюсь заявить об этом самому вождю.
— Ты все еще холостой? — спросил Пегов. — Надо бы тебе жениться, дружище, тогда и на работе будет легче дышаться.
Кузнецов захохотал.
— Ты чего? — удивился Пегов и даже заметно обиделся.
— Женат я, Николай Михайлович, вот что! Расписался в дни работы съезда, а точнее — тринадцатого марта!
— И кто же она? — Пегов присел в кресло рядом. — Ну-ка, поделись со мной, я же твой друг…
— Она очень симпатичная! — воскликнул Николай Герасимович. — Верой Николаевной величают. Москвичка! Девичья фамилия — Шетохина, а теперь стала Кузнецовой.
— Где ты ее приметил?
— В Главном морском штабе ВМФ, в конструкторском бюро. А живем мы с ней в гостинице «Москва», там, где и ты сейчас. Так что приходи сегодня вечерком, выпьем по рюмашке коньяка в честь моей женитьбы. Там и увидишь мою избранницу…
Заголосила «кремлевка». Кузнецов снял трубку.
— Жданов говорит, — раздался в ней басовитый голос. — Николай Герасимович, товарищ Сталин предложил мне и вам срочно выехать во Владивосток и Хабаровск. Нам надлежит проработать ряд вопросов, в том числе и ваше предложение по выводу торгового порта из главной базы флота в Находку.
Кузнецов было сослался на занятость, обилие бумаг, по которым надо принять решение, но Жданов перебил его:
— Бумаги подождут. И не вздумайте говорить о них товарищу Сталину, он вас не поймет.
— Когда выезжаем?
— Послезавтра, двадцать восьмого марта…
Флотские вопросы в ЦК партии курировал Жданов, от него многое зависело в строительстве кораблей и морских баз. Поэтому поездку с ним Кузнецов решил использовать на благо флота, и это ему удалось. В поезде, когда они ехали целую неделю, и там, на флоте, Николай Герасимович рассказал Жданову немало интересного о кораблях и людях, о том, чем «болеет» флот, что надо сделать в первую очередь, чтобы поднять его боеготовность. Жданов признался ему, что сам он — больше речник, чем моряк, но к морю неравнодушен. На Каме и в Перми он воевал в Гражданскую войну, потом немало лет проработал секретарем крайкома партии в Горьком.
