- Да, говорят, самому божественному Октавиану Августу…
- Точно! Прочел префект – и сразу за Марцием. Кто, говорит, так-перетак вашу мать и бабку подвесил этого парня? Быстро вернуть все, как было и разобраться. Вот они и разбираются. Пока повозку подгоняли, Марций ко мне: докладывай, опцион, кто притащил сюда этого Иешуа и распорядился его вешать.
- А ты чего? – спросил ветеран.
- А чего я? Мне приказ передал этот местный, из вспомогательных войск, Иуда Искариот. Подпись и печать префекта на месте. Только я теперь так прикидываю, что они, похоже, поддельные. Но это пусть там, наверху, разбираются. Так-то парни.
- Это что же выходит, - пробормотал ветеран, - выходит, этот Иешуа может быть потомок Октавиана Августа? Вот из-за чего такой тарарам…
- Цыц, - одернул его Лонгин, - это не нашего ума дело, откуда здесь побочные дети божественного Августа взялись и с кем они гуляли. Так что потише тут, а то смотри, местные уже уши наставили. Иди, кстати, шугани их отсюда. Мне и так мне уже влетело от Марция за непорядок. Шляются тут всякие.
После доклада Марция и предъявления приказа с довольно искусно подделанными подписью и печатью, я очень хотел поговорить по душам с неким Иудой Искариотом, офицером вспомогательных войск. Но этому желанию не суждено было сбыться: к вечеру вегилы доложили, что означенный Иуда мертв. Собственно, речь шла о довольно грубой имитации самоубийства. Трудно поверить, что человек может дважды ударить себя стилетом в живот, а потом самостоятельно повеситься на ветви дерева неподалеку от торгового тракта… Солдаты, ездившие к тетрарху Ироду Антипе вместе с Иудой, конечно, ничего не знали. Оставался еще шанс, что сам тетрарх что-либо разведал, поскольку его сеть осведомителей простиралась на всю провинцию. Я решил, что это неплохой повод нанести Ироду визит, а заодно отдохнуть неделю-другую в собственном поместье.
Рано поутру, оставив Марция своим заместителем, я с полусотней охраны, отбыл в Галилею. Также я взял с собой Иешуа, и, на всякий случай, местного лекаря, Иосифа. Неудачно угодивший на крест философ еще не вполне оправился, с трудом мог говорить, а порой впадал в беспамятство.
Таким образом Каиафа, явившийся в преторию незадолго до полудня, чтобы узнать о местонахождении тела казненного назареянина, наткнулся на неприветливого центуриона. Марций имел от меня строгий приказ разговоров с местными жрецами не разводить, так что вопрос, почему в одной из трех могил нет тела, остался без ответа.
Как мне доложили позже, бравый центурион предложил Каиафе на выбор: или выметаться из претории самостоятельно, или быть вышвырнутым. Понятно, что жрец выбрали первое.
Затем явилась заплаканная молодая женщина, некая Мария из Магдалы, приходившаяся Иешуа то ли женой, то ли подругой, и тоже стала спрашивать про тело. Марций и ее хотел было выгнать, но потом пожалел, тем более, на счет разговоров с симпатичными местными девчонками я ему никаких особых указаний не оставлял. Конечно, запрет на разглашение служебной информации действовал и в этом случае, но не настолько строго.
Центурион пригласил ее посидеть в саду и перекусить, а за едой объяснил приблизительно следующее:
- Вот ты сама подумай, куколка, зачем живому человеку лежать в могиле?
- Незачем, - согласилась Мария.
- Правильно мыслишь, - одобрил он, - теперь рассуждаем дальше. Если этот твой парень жив, то куда ему идти?
- Так он жив? – недоверчиво спросила она.
- Слушай, красотка, ты человеческий язык понимаешь? Я сказал «если». Так куда бы он пошел?
- Не знаю…
- Вот, дуреха. А родным сказать, что я, мол, жив? Родные-то у него в Галилее, так?
- В Галилее, - согласилась Мария.
- Вот! – центурион многозначительно поднял палец к небу, - так что я на его месте пошел бы в Галилею.
- Так он отправился в Галилею? – с надеждой спросила женщина.
- Ну почему ты такая глупенькая? – со вздохом спросил Марций.
- Прости, центурион, я женщина простая, спасибо тебе за еду и за приют. Пойду и я в Галилею.
- Да ладно, тоже мне, большое дело, - он пожал плечами, - деньги-то у тебя есть? Понятно. Вот тебе тридцатка. Бери, не стесняйся. Разбогатеешь – отдашь...
Эти тридцать сестерциев после отдал центуриону я. Иногда следует поощрять благородные поступки, но, впрочем, к делу это не относится.
Выпроводив женщину, центурион улегся в саду, и сладко задремал, но вскоре был разбужен дежурным декурионом. Оказывается, пришел какой-то Симон Кифа и тоже спрашивает про тело.
Это уже было слишком. Марций прошел к воротам, молча заехал просителю в рыло и вышвырнул его вон. Затем отдал декуриону приказ поступать с любыми возможными претендентами на тело галилейского философа таким же образом, после чего вернулся в сад, где и проспал до вечера.
... Мы прибыли в Кесарию на закате. Разместив своих бойцов, смыв с себя пот и дорожную пыль, наорав на каптенармуса, чтоб быстрее обеспечил парней жратвой и вином, и сделав еще несколько неотложных дел, я отправился к себе.
У ворот я сделал знак домашней страже - готу Грондиле и франку Эгмунду - чтоб не шумели. Люблю устраивать жене маленькие приятные сюрпризы. Юстина лежала на тростниковых циновках в саду у бассейна, рядом с большим масляным светильником, завернувшись в легкое покрывало и деля свое внимание между блюдом с персиками и знаменитой поэмой Лукреция «о природе вещей». Меня она не заметила, пока я не положил рядом еще один свиток - список не менее знаменитой поэмы Эмпедокла с тем же названием. Ничто из подарков не вызывает у Юстины большей радости, чем редкие книги древних мыслителей... Она порывисто вскочила на ноги и повисла у меня на шее, не слишком заботясь о соскользнувшем покрывале.
Я успел подумать «какая же она красивая, моя Юстина». А потом думать уже не хотелось. Мы оба слишком соскучились друг по другу. Хорошо, что дети уже легли спать - вряд ли в этот момент мы могли подать им пример разумного и взвешенного поведения. Где-то через час я крикнул, чтобы принесли холодного вина с водой. Потом мы плескались в бассейне, пили вино, болтали о всяких пустяках, а вокруг была ночь, наполненная треском цикад. Так мы с Юстиной и заснули в саду, наблюдая проплывающие по бархатно-черному небу звезды и планеты, которые, согласно воззрениям сирийцев и персов, управляют судьбами людей и стран...
Утром нас уже дожидался посланец от Ирода Антипы с приглашением на симпозион (а говоря попросту, по-римски, на обед в кампании) и просьбой взять с собой галилейского ритора, если, конечно, он достаточно здоров для этого. Иешуа был достаточно здоров. Они с Иосифом уже втянули в какой-то философский спор Менандра, ученого грека, которого Юстина купила 6 лет назад в Антиохии для обучения детей. Наша дочь Октавия с интересом слушала, а наш сын Ливий предпочел баловаться с самодельной пращей. Некоторые всадники не одобряют упражнения своих детей с этим «плебейским» оружием, и совершенно напрасно. Я сам видел, как камень, умело пущенный из пращи с 30 шагов, сминает нагрудник и ломает ребра.
Поправив сыну хват пальцев на ремне пращи, я одним ухом прислушался к спору ученых мужей. Речь шла о богах. Почему-то в этих диких краях религия всегда в центре диспутов, как будто в мире мало других, более важных предметов. Между делом я процитировал из Стация: «первых в мире богов создал страх», и на меня тут же набросились все трое спорщиков, засыпав меня апориями и софизмами, так что лишь необходимость собираться на симпосион к Ироду спасла меня от потери рассудка.
Впрочем, и на симпосионе разговор быстро попал все в то же русло.
- Вообще-то я совершенно не удивлен, что понтифики синедриона пошли на крайние меры, чтобы от тебя избавиться, - сказал Ирод Антипа, - взять хотя бы эту историю про богача и верблюда, которую ты так кстати рассказал прямо у ворот иерусалимского храма.
- Какую историю имеет в виду тетрарх? – удивленно спросил Иешуа.
- О том, что проще верблюду пролезть сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в рай.
- Люди вечно все путают. Я только объяснял, что если человек всю жизнь, как верблюд, таскает на себе свое богатство, то у него не остается времени просто быть счастливым.
- Нечто подобное говорил Эпикур, - вставил я, - счастлив тот, у кого есть лишь то, что необходимо, а излишнее богатство обременительно. Но при чем тут рай?
- Не при чем, прокуратор, - охотно согласился Иешуа, - но многие люди уверены, что раньше смерти счастья им не видать. Говоришь им про «здесь», а они думают про «там». А я говорю: если они «здесь» не умеют быть счастливыми, то как бог сможет сделать их счастливыми «там»?
- Если бог вообще хочет их делать счастливыми, - заметил Ирод, - в чем я лично сомневаюсь. Упомянутый прокуратором Эпикур учил, что богам вовсе нет дела до людей, а в храме учат, что бог награждает только тех, кто угождает ему, выполняя предписания.
