— Хрѣшное. По что такъ?
— Срамота. Продали его молодцы наши, шепнулъ старикъ.
— Почему продали! Кому? изумился Лысый.
— Боязно мнѣ это говорить тебѣ, Иване, ты сболтнешь съ-дуру. А меня атаманъ заѣстъ, а то и изведетъ.
— Зачѣмъ я буду болтать. Ховори, небось…
— Ну ужь скажу. Батька Петрыня, Тарасъ, подъ топоръ угодилъ не зря. Его выдали. И это дѣло атаманскихъ рукъ. Тутъ Устя на душу грѣхъ взялъ. Когда, года два почитай, атаманъ Шило былъ убитъ подъ Камышиномъ, Тарасъ, какъ водится по его эсаулову званью, сталъ атаманомъ въ его мѣсто. А тутъ присталъ къ намъ парень Устя.
— Атаманъ? спросилъ Лысый.
— Нонѣшній. Ну, да… Вотъ присталъ это Устя. Парень чахлый такой, малосильный, худой. Словно не мужикъ, а дѣвка. Но съ лица красавецъ, глазища какъ у чорта горятъ, голосомъ ласковый, ухватками что тебѣ бѣсъ. Такъ вотъ въ душу и наровитъ тебѣ вползти. Ты не гляди — теперь онъ каковъ. Теперь осмѣлѣлъ, всѣхъ подъ себя подобралъ. А тогда онъ тише воды, ниже травы былъ. Правда, все будто горевалъ, не смѣялся, вина въ ротъ не бралъ, да и теперь не беретъ. На дуванѣ тожь бывало себѣ свою часть не бралъ.
— Что-жь такъ. Дуванъ на всѣхъ поровну.
— Ну не бралъ. Раздѣлятъ все промежь себя Тарасъ съ молодцами. А Устѣ ничего не надо. Вздыхаетъ, сидитъ, да горюетъ.
— А отчего онъ хоревалъ?
— Кто-жь его знаетъ. Много душъ можетъ загубилъ, прежде чѣмъ въ бѣгахъ быть. Почемъ знать! Да нѣтъ, гдѣ ему? Онъ малосильный. А такъ, стало быть, горе какое, а дикому не сказывается.
— Я слышалъ, онъ изъ дворянъ? замѣтилъ Лысый.
— Ни. Враки. Видалъ я и дворянъ не мало.
— А съ лица, да руки тожъ: хладкія да бѣлыя…
— Кто его знаетъ. Нѣтъ. Кто онъ и откуда и почему въ разбойныя дѣла пошелъ, — никому не вѣдомо, Иване.
— Ефремычъ, поди, знаетъ.
— Никто, тебѣ говорю, не знаетъ. Какъ было все сокрыто, такъ и теперь.
— Ну, Однозуба знаетъ…
— Да ты помалкивай и слушай. Я тебѣ про Тараса скажу.
— Ну, довори.
— Вотъ, значитъ, явился незнакомый это человѣкъ, ничего про себя не говоритъ, съ виду красавецъ парень, глазища страстъ, но безбородый, лядащій, худъ и малъ-малешенекъ, будто вотъ красная дѣвица. Явился тотъ незнаемый парень и присталъ къ шайкѣ Тараса.
— Это кто такой?
— О чортъ, дуракъ! Да Устя же! Атаманъ! взбѣсился дѣдъ. Про кого же я сказываю?
— Ну, ну… повинился Лысый. Я значитъ… того…
— Тарасъ его, стало, взялъ. Обходился съ нимъ ласково. — Съ Петрынемъ они — что тебѣ братья родные. Тарасъ держалъ у себя его, въ походы мало бралъ, что и Петрыня, будто ровно обоихъ берегъ. Но вотъ разъ, подъ Дубойкой, какъ наскочили наши брать да разорять расшиву на рѣкѣ, да нарвались на многолюдство и горячая драка завязалась у молодцовъ съ купецкими батраками — Устю кто-то и съѣздилъ шашкой по головѣ. Рубецъ и до сю пору видать. Видѣлъ небось?
— Рубецъ? Видѣлъ. Не здорово. Такъ малость самая прочиркнуто по лбу.
— Вотъ какъ его поранили тогда, Тарасъ за нимъ ходилъ, какъ нянька, либо мать родная. Онъ лежалъ, а опосля все дома сидѣлъ, покуда не прошло совсѣмъ; а Тарасъ отъ него не отходилъ. И вотъ тутъ темное дѣло вышло. Собрался Устя въ Астрахань къ знахарю, вишь, башку показать. Съ нимъ Петрынь! А за ними увяжися и атаманъ Тарасъ. Мы сидимъ, ждемъ, а ихъ нѣту… Мѣсяцъ, все нѣту… Пріуныли молодцы. А тамъ пріѣхали Устя съ Петрынемъ и говорятъ: Тарасъ нарѣзался на начальство, взятъ, а намъ бѣжать велѣлъ. Прошелъ мѣсяцъ, другой, узнаемъ мы, Тарасу голову отрубили. А у насъ атаманомъ объявился ужь не сынъ его, а Устя. Понялъ?
— Понялъ, отозвался Лысый и закачалъ головой.
— А понялъ какъ Тарасъ въ острогъ и подъ топоръ потомъ угодилъ? воскликнулъ Бѣлоусъ.
— Понялъ.
— Анъ врешь Не понялъ. Потому, это дѣло по сю пору никто еще не разобралъ. Тарасъ былъ не дурень какой. А его, Иване, Устя съ роднымъ сыномъ — продали. Съ головой выдали воеводѣ. Во свидѣтеляхъ были на его разбойныя дѣла и душегубства. А загубивъ — вернулись, и Устя атаманомъ самъ, сталъ. Ему ничего еще, а Петрыню на томъ свѣтѣ за отца будетъ не гоже.
— Да, не гоже. Отецъ вѣдь, родитель.
— Такъ вотъ ты, Иване, въ примѣръ Тараса себѣ и не ставь. Его продали. Да еще родной сынъ! заключилъ рѣчь Бѣлоусъ и поднялся. Прости. Я запоздалъ. Заругаютъ. Старикъ взялъ кадушку съ рыбой и удочки и тихо побрелъ въ поселокъ. Ванька Лысый съ ружьемъ двинулся далѣе, но зашагалъ медленно и все охалъ да вздыхалъ, да головой трясъ.
Среди приволья, но и глуши дикаго края, за тридцать и сорокъ верстъ отъ всякаго жилья, только и былъ одинъ этотъ поселокъ или «притонъ», какъ сказываютъ добрые люди про житье всякой вольницы, «сволоки» со всѣхъ краевъ матушки Руси. Поселокъ этотъ звался по имени атамана: Устинъ Вражекъ или Яръ. Прежде звали это мѣсто Стенькинъ Яръ за то, что любилъ здѣсь отдыхать и подолгу сиживать таборомъ, въ лѣтніе мѣсяцы самъ Стенька Разинъ со своими молодцами. Въ этомъ самомъ мѣстѣ, сказываютъ, въ пучинѣ рѣки бурливой утопилъ онъ свою любезную, красавицу, персидскую княжну родомъ. И этимъ возблагодарилъ, якобы отъ себя, матушку Волгу за все, что она дала казны золота да серебра.
— На, молъ, матушка, ничего я для тебя не жалѣю!..
Вотъ уже съ годъ, что проявился этотъ новый лихой атаманъ, именемъ Устя, сначала скитальничалъ съ ребятами своими и жилъ, гдѣ случится, а теперь поселкомъ цѣлымъ примостились его молодцы по Яру межъ трехъ горъ, около древней развалины. Мѣсто прозвалось уже само собой по имени атамана. Да на долго-ли? Добѣжали уже вѣсточки объ шайкѣ атамана Усти и въ Саратовъ, и въ Камышинъ. Сначала концы хоронили, какъ слѣдъ былъ, да откупались отъ вора воеводы. А нынѣ посмѣлѣли, концовъ не хоронятъ, да и воевода въ Саратовъ другой присланъ съ Москвы, откупа не беретъ, хоть Устя и засылалъ не разъ въ воеводское правленье по сту и болѣе рублей.
Прежде Устины молодцы за хлѣбопашцевъ выдаваемы были воеводой своему начальству въ округѣ, а нынѣ новый воевода смѣется и сказываетъ:
— Знаемъ мы какой они хлѣбъ сѣютъ и жнутъ. Тотъ, что мимоѣздомъ подъ руку имъ попадается.
Хаты, избушки, да хибарки Устинова Яра разбросались середи зелени, кустовъ и деревъ. Поселокъ не вытянулся въ рядъ, какъ на Руси православные живутъ, костромичи, туляки или иные какіе. Здѣсь слободы иль улицы нѣтъ. Кто гдѣ примостился, тамъ и спрятался: либо въ чащѣ ельника, либо на пригоркѣ, либо на самомъ пескѣ у берега. А кто залѣзъ выше всѣхъ и со двора его сотня-другая шаговъ подъему.
Строенье тоже плохое; не на долгій, а на короткій вѣкъ кладено и лажено было. Вѣдь не нынѣ-завтра, надо собираться, придется и тягу дать съ насиженнаго мѣста на новыя мѣста, гдѣ поглуше, иль гдѣ начальство сговорчивѣе, гдѣ войску царскаго меньше.
Около иныхъ хатъ есть и огороды. Гдѣ баба есть, тамъ непремѣнно огородъ. Но большая половина молодцовъ холостая, не только женъ, но и любезныхъ нѣтъ. Да и атаманъ къ тому же этого не любитъ. Можно бы сейчасъ въ округѣ скрасть дюжины двѣ красныхъ дѣвокъ и зажить по-христіански, сѣмейно и любовно. Да атаманъ Устя не любитъ этого. Чуденъ онъ. Дѣтей, малыхъ ребятъ любитъ, завсегда ласкаетъ и сластями кормитъ. Махонькихъ чужихъ младенчиковъ на рукахъ няньчитъ, а красныхъ дѣвицъ духу слышать будто не можетъ. Завелась одна такая, ворованная изъ Сенгилея, у молодца Ивана Чернаго, такъ атаманъ велѣлъ прогнать, а то утопить пообѣщался.
Однако въ нѣкоторыхъ хатахъ есть бабы, есть и молодухи и малыя ребята. Кто съ семьей своей пришелъ въ шайку, бѣжавъ изъ города, или изъ села какого, атаманъ запрета не кладетъ. Дочка при отцѣ — иное дѣло.
Самъ атаманъ живетъ хорошо. Хата у него не простая. Онъ въ каменномъ домѣ, будто въ городѣ. Такъ приладилъ онъ себѣ въ развалинѣ жилье, что диво. Половина, что разрушена отъ времени, такъ и осталась, а другую, что еще стояла, поправили, окна да двери приладили и вышло у атамана три горницы. Ни дать, ни взять, Правленье городское какое, или Земскій Судъ, или домъ господскій.
Стѣны бѣлыя, потолки высокіе, окна широкія. Свѣтлицы вышли — хоть самому воеводѣ жить въ нихъ, а не атаману разбойниковъ.
Вокругъ дома подъ окошками и у крылечка, всякая лѣтняя забава — горохъ да бобы, арбузы да тыквы, подсолнухи высокіе, двѣ большія яблони, что сами ужь здѣсь выросли или еще отъ старыхъ временъ остались. Можетъ и впрямь когда тутъ монастырь былъ: пустынники насадили.
У атамана мордовка старая, да злющая, именемъ Ордунья, прозвищемъ Однозуба — все хозяйство ведетъ и обѣдъ стряпаетъ. Она и огородъ и бахчи развела на диво, она и въ горницахъ всему хозяйка. Бываетъ и на атамана наскочитъ со зла и крикнетъ, но атаманъ Устя ей не перечитъ. Она ругается, а онъ смѣется.
По дѣламъ атаманскимъ у Усти въ помощь есть молодецъ Орликъ или Орелка, да онъ все въ разъѣздахъ да въ розыскахъ. А во дворѣ всегда при Устѣ старикъ Ефремычъ, прозвищемъ «князь», изъ солдатъ Пандурскихъ. Ефремычъ на мѣсто якобы эсаула помощника, если надо что кому приказать, взыскать, прослать куда. Онъ же и грамоту знаетъ, одинъ на весь поселокъ.
