К Рождеству Христову он успел прийти в Акко — столицу Иерусалимского королевства. Сам же град Русалим вот уже пятьдесят лет принадлежал агарянам, с тех пор как его завоевал славный в битвах султан Саладин. Алексий пока еще с ужасом думал о тех днях, когда придется ему идти по землям сарацинским. Но они всё приближались и приближались, эти дни и эти земли. Встретив Рождество в так называемой «временной» столице королевства Иерусалимского, через два дня он поспешил дальше, желая успеть к празднику Крещения на берега Иордана, чтобы в самый богоявленский день там и окунуться, где принял из рук Иоанна Предтечи таинство Крещения сам Спаситель.
Шел он теперь уже не берегом моря, поскольку от Акки дорога на Назарет сворачивала влево. Снежок, выпавший еще раз на утро после Рождества, скрипел под ногами легким морозцем, заставляя шагать бодрее. И в первый день нового, 6746 года, в полдень, открылась ему гора, а на ней — Назарет, городок, в котором Богородица вынашивала в своем теплом чреве Спасителя, в Назарете Он рос и воспитывался после возвращения из Египта. Здесь Алексия поселили в странноприимном доме Назаретского митрополита, принадлежащем греческой Церкви. К своему удивлению, он встретил тут двух русских паломников, хотя и не монахов, оба они происходили из Смоленского княжества, одного звали Юрием, другого, однорукого, Михаилом. У него отсутствовала правая рука, но он очень ловко при этом крестился остававшеюся от нее култышкой. Михаил и Юрий сразу же повели гостя к колодцу, из которого обычно брала воду Приснодева Мария. Над ним возвышалась церковь, построенная самой василиссой Еленой.
Потом они втроем ходили к развалинам синагоги, здесь Господь читал иудеям свои толкования Священного Писания, и отсюда они Его выгнали, полные ярости и желания сбросить Христа с вершины горы.
Дом Богородицы теперь находился в пределах латинского монастыря, но их, русских, туда пустили за некоторую плату, и Алексий сподобился постоять некоторое время в тех скромных клетях, где Деве Марии явился Архангел Гавриил. Они находились под главной частью Благовещенского храма, и для того чтобы войти сюда, с Алексия тоже хотели взять несколько монет, но их у него уже не оказалось, он возмутился, и его впустили просто так.
Еще они ходили в древодельню Иосифа Обручника, здесь и сейчас какой-то плотник-агарянин, не обращая ни на кого внимания, обтачивал доски. Алексий тихонько уселся в углу и пытался представить себе, как маленький Иисус сидел тут и смотрел на работу Иосифа. Тут Алексию пришла мысль, что поскольку в те времена вообще казнь на кресте была в обиходе, то и Иосиф, возможно, получал заказы на изготовление крестов. И маленькому Иисусу доводилось, в таком случае, видеть, как выстругивается орудие Его будущей казни… Впрочем, обстругивали ли их вообще-то, те кресты казнильные?.. Скорее всего, сколачивали абы как, ведь это же не домашняя утварь, не корабль и не колесница. Лишь для нас крест стал и кораблем, и колесницей в жизнь вечную.
Пять дней жил Алексий при митрополичьем доме, без дела не сидел — помогал и дрова колоть, и печь рухнувшую перестраивать. В один из дней Юрий и Михаил водили его на то место горы, откуда злобные жидове алкали сбросить молодого Иисуса и откуда Он чудесным образом избавился от проклятых. Стоя тут, Алексий думал об Александре, моля Бога о том, чтобы и ему, если случится попасть в поганые вражьи руки, суметь так же чудесно избежать гибели. Еще он думал о том, был ли снег тогда, когда иудеи хотели сбросить отсюда, с горы, Иисуса. Сейчас все кругом было покрыто снегом, белым, чистым, так что казалось, будто ты стоишь не среди палестин иудейских, а где-то на русской сторонушке, на холме над Клещиным озером.
В ночь на шестое января, сразу, как только отслужили богоявленскую службу, Алексий, Михаил и Юрий отправились к Иордану. Шли весело, немного подкрепляясь хмельным красным вином, Алексий опьянел, и, когда в темноте проходили мимо очертаний горы Фавор, ему показалось, будто на вершине появилось некое зарево, будто кто-то жжет костер и отблески озаряют дым. Он несколько раз потом оглядывался, и вновь ему казалось, будто он видит там, на Фаворе, костер. А спросил у спутников своих — они ничего такого не видели.
На рассвете пришли. Иордан нес свои мутные воды среди спящих пальм, занесенных снегом. Оказался он не таким широким, как представлял себе Алексий, и совсем не таким прозрачным.
Когда они стали разоблачаться, пошел крупный и влажный снег. Было холодно и сыро, и поначалу даже как-то не очень хотелось лезть в воду, но, когда запели «Во Иордане крещающуся Тебе Господи…», нежелание улетучилось, и все трое почти одновременно вошли в ледяные струи Господней реки, зашли по пояс и с криками «Слава Тебе, Господи Иисусе Христе!» трижды окунулись. После этого уже не хотелось вылезать на берег, и однорукий Михаил первым, весело хохоча, поплыл на другой берег, лихо сажая одной левой, да так, что когда Юрий да Алексий пустились за ним, то едва догнали. Доплывя до другого берега, Алексий воскликнул:
— Боже крепкий! Хорошо-то как!
А когда плыли назад, к своим одежам, оставленным на берегу, казалось, будто плывут не в зимнем студеном потоке, а в горячих струях. Босыми ногами побежали по снегу, будто по раскаленному солнцем песку. Солнце выглянуло из-за тучи и озолотило мокрые и разгоряченные тела троих русских паломников, задыхающихся от счастья. Большим убрусом растирали друг друга досуха, особенно власы, допивали остатки вина, и, когда прощались, Алексий снова чувствовал себя пьяным.
— Ну, ступай себе, Алёша, — сказал на прощанье Михаил. — Так вот вниз побредешь вдоль Ердана, никуда не сворачивая, покуда не дотечешь до Мертвого моря. Отсюда до него, как говорят, не больше, чем от Смоленска до Вязьмы. А как дойдешь, сворачивай направо, оттуда до Русалима совсем близко, верст эдак тридцать или сорок.
— А ежели встретятся тебе агаряны, — добавил Юрий, — их не робей, а говори им: «Салям аллейкум!», что значит: «Мир вам!» Показывай вперед и говори: «Алькодес», это они так наш Русалим называют. А на себя показывай и говори: «Русия», и еще говори им: «Алля юхалик!», то бишь «Храни вас Бог!». Глядишь, и не тронут тебя. Ну, ступай с Богом, Ляксиюшко.
С тем и расстались. Монахи пошли назад в Назарет, а он вдоль Иордана. Простудиться уже не боялся. Кто ж простужается после крещенского купанья! Разве что скрытый нехристь. Наоборот — снова хотелось раздеться и туда-сюда сплавать, да только надобно было идти.
Весь день шел он, останавливаясь лишь чтобы подкрепить силы куском хлеба и глотком вина. И до самого вечера не попадалось ему жилья. Только когда совсем стемнело и он уж отчаялся, вдруг увидел довольно большой дом, окруженный богатой изгородью. Подошел к воротам, набравшись смелости, постучался, но когда ему открыли — обомлел. Грозного вида агарянин взглянул на него и строго спросил о чем-то на страшном своем наречии. Алексий в ответ пробормотал разом все, чему научил его Юрий:
— Салям аллейкум, алля юхалик, Русия, Алькодес…
Он ждал, что после этого его в лучшем случае прогонят, а в худшем убьют, но грозного вида агарянин вместо этого вдруг низко поклонился и знаком показал страннику, что его приглашают в дом. Каково же было его изумление, когда в доме он увидел иконы и кресты, красноречиво свидетельствующие о том, что хозяева дома — христиане. Да, так оно и оказалось. Тыча себя в грудь и повторяя: «Русия! Русия! Христианин! Алля юхалик!», он показывал, что на груди у него тоже есть крест. Набежали домочадцы — женщины, мужчины, юноши, девушки, — что-то лопотали, наконец усадили гостя за стол и стали предлагать разные кушанья. Он ел и чувствовал, что проваливается в непреодолимый сон. Так и уснул за столом, с лепешкою в руке.
На другое утро Алексий проснулся рано-рано и обнаружил себя в удобной постели. Он встал, помолился вполголоса, побежал на реку и переплыл туда и обратно, в точности как вчера. Вылезая на берег, увидел обитателей дома, высыпавших поглазеть на то, как он купается в ледяной воде. Они восторгались им. Повели в дом, стали снова угощать, а когда он собрался было в путь-дорогу, грозный хозяин разозлился и стал показывать, что не пустит гостя. Алексий подумал, что торопиться ему некуда, до Пасхи еще ох как далеко, и решил немного пожить у гостеприимных агарян-христиан.
Днем он снова ходил купаться в Иордане и вечером тоже. Хозяина дома звали Бутросом, что на местном наречии означало Петр. Он пытался знаками объясняться с Алексием, и кое-какая беседа у них получилась. Бутрос просил Алексия приучить его сыновей, Фатеха и Саргиса, к купанию в холодной воде, и со следующего дня началось учение.
Через неделю в сопровождении Саргиса и Фатеха русский паломник отправился дальше к заветной цели своего путешествия. Спутники были его сверстниками, оба веселые и добродушные, они даже принялись, в свою очередь, изучать язык своего гостя, и чем дальше шли, тем легче им было объясняться между собой. Их отцу Бутросу понравилась мысль, чтобы сыновья следовали с русичем тем же пешим ходом, что и он, до самого Алькодеса, как называли Святый Град все агаряне. Смешной был Фатех, с бельмом в глазу, лицом черный, и все время смеялся. Это он придумал такую шутку: что значит Иерусалим? Это как бы такое агарянское приветствие русичу: «Эй, рус, салям!» «Вернусь домой — надо будет не забыть рассказать про это», — весело подумал Алексий.
