– Аларикс! Все, все мертвы; а ты…
– Т-с-с-с, – засипел германец. – Воды…
Тень пропала и скоро вернулась с римской флягой. Аларикс жадно приник к сосуду, глотая красное ароматное вино.
– Разбавленное, – хмыкнул он. – Римляне как женщины: портят водой такое золото.
– Тихо, молчи. – Она увидела рану, пропитанную кровью шкуру – ее пошатнуло. Но Верда быстро пришла в себя.
– Тихо, – властно и твердо сказала она. – Я скоро. Только не вздумай умирать, слышишь?
Вино живительным бальзамом ненадолго согрело суставы, и Аларикс провалился в целебное забытье. Его короткий сон потревожили шум костра и девушка с кувшином пряных трав. Она улыбнулась – светловолосая, стройная, с огромными голубыми глазами, упрямой струной губ.
– Зашью рану.
– Так зашивай, мне надо спешить. – Аларикс попытался встать.
– Куда? Ты говорить не можешь.
Она впервые за свои шестнадцать зим почувствовала себя счастливой. Счастливой от того, что спасает единственную надежду племени, надежду, которая нужна как воздух. Она упивалась властью над этим беспомощным великаном, таким далеким и недоступным раньше – и близким, родным сейчас. Она живо принялась за дело, недаром ее бабка, одноглазая Гурнара, еще в детстве поведала ей секреты заговоров, настоев трав, залечивания ран. Верда зашила большущую, с ровными краями дыру, наложила противно пахнущую мазь, обвязала сверху мхом, заставила выпить душисто-горячий настой – как мать у постели ребенка, металась Верда вокруг Аларикса. Ночь, день, ночь… или день? Он спал, пил, пил, спал. Иногда, в бреду от бессонницы, ей казалось, что не вырвать из цепких лап смерти этого беспомощного, исхудавшего исполина; слишком бледен был Аларикс, и плохое, неровное дыхание колыхало его могучую грудь. Тогда она с утроенной силой гнала зловещие мысли, порывисто, с демоническим блеском глаз срывала с себя одежду и, прислонившись к самому большому дереву, просила духов о чуде.
Ночами Верда не спала, окружая наспех сооруженный шалаш кольцом костров, через которые не решались прыгать волки. К утру, измотанная, она ложилась рядом с мокрым от жара, терпко пахнущим германцем и, стыдясь саму себя, просовывала руку под шкуру, впервые гладя мужское тело: «Мой, мой, мой…» Римский короткий меч всегда лежал рядом. Три дня и две ночи метался Аларикс от мира живых к миру мертвых; наконец, очнувшись, вперил в нее тяжелый, давящий взгляд серо-стальных глаз – духи леса услышали девушку. Она сначала понемногу, потом все больше и больше совала ему в рот куски мяса, траву, мятых муравьев. На пятую ночь германец учился ползать, на седьмую, как новорожденный, пошел, а через долгие десять дней после битвы отвыкшая рука встретилась с родным мечом.
– Тяжеловат, – хмыкнул Аларикс. И тут Верду прорвало. Сквозь безудержные рыдания слышался шальной хохот, сменяющийся всхлипываниями. Потом она рухнула без чувств на подстилку, где и проспала беспробудно от рассвета до заката под благодарным взглядом германца.
– Где тело отца?
– О нем позаботились, – ответила девчонка.
– Наши?
– Ушли вглубь леса.
– Римляне? – выпытывал Аларикс.
– Разбили лагерь за озером. Нашим нужен вождь, – с робкой надеждой заглянула она в глаза.
– А мне – римлянин, – отрезал Аларикс. – Послушай, женщина, племени не нужен вождь, не отомстивший за отца. Ты спасла меня. – Он погладил ее волосы. – Иди и скажи остальным, чтобы ждали. Скажи всем, – палец Аларикса уткнулся ей в нос, в голосе зазвенел металл, – пусть будут готовы. Пусть гонцы обойдут племена, старейшины соберут советы и не теряют римлян из вида. Я, Аларикс из рода Теодориков, знаю, как победить. А кто тебе не поверит, – страшно сверкнул глазами германец, – я сам скоро буду. Луна два раза нальется и опадет. Иди, – отправил кивком в сторону леса. Потом внимательно посмотрел, шершавой ладонью провел по щеке.
– Иди, красивая, как весенний лес, женщина сейчас мне только помешает.
Скупая ласка вождя придала смелости.
– Иди, – выкрикнула, передразнивая, Верда. Ее губы задрожали, кулачки сжались. – Я спасла тебя, и в награду требую положенного.
Германец нахмурился.
– Хм, и какую же награду ты хочешь от потерявшего все? – Горько усмехаясь, Аларикс подошел вплотную. Глаза в глаза.
– Сына. Сына от вождя, – не веря словам, слетевшим с языка, покраснела девушка.
– Я еще не вождь.
– Ты им будешь.
– Ты что, видишь будущее? – недоверчиво закачал головой германец.
– Да, – серьезно ответила Верда. Вождь застыл, рука легла на ее плечо. Она прижалась и шепнула: «Мой…» Он растерянно смотрел, не зная, как поступить. Медленно провел рукой по ее спине – одежда зашелестела вниз, открывая острые груди с коричнево-розовыми сосками, упругий живот и треугольник – пушок волос. Верда легла, раскидав стройные ноги, и закрыла глаза. Германец, раскачиваясь, тараном проникал в распахнутые ворота под шапкой-треугольником. Девушка схватила его за шею, Аларикс прижал ее к себе узлом рук – они одновременно вскрикнули. Лес подхватил этот крик и понес дальше.
На следующее утро он старательно обошел поле боя вместе с Вердой, собрал оружие, включая римское, вырыл большую яму и накрыл ее сверху кучей хвороста.
– Ладно, мне пора. Иди, красивая, я не забуду, что ты сделала.
Она уткнулась ему в грудь.
– Все напуганы. Только ты можешь объединить оставшихся.
– Сейчас – нет. Они суеверны, и разговоры ни к чему не приведут. Вот когда они услышат о победах…
– Но – как? Ты один, – напомнила Верда.
– Я ухожу, чтобы не быть одному. Если я сейчас вернусь, начнутся бесконечные советы старейшин, болтовня, все передерутся, и римляне передавят последних, как зайцев. Я должен прийти хоть с небольшой, но победой; а кто пойдет за проигравшим, неудачником среди равных? – объяснил германец.
– Ты не только силен, но и умен.
– Приходится. Я бы с большим удовольствием дней пять провел здесь, на тебе.
Она стала пунцовой – германец расхохотался.
– Ладно-ладно, ухожу.
Шаг, второй…
– Вождь, – тихо произнесла вслед Верда, – я не знаю, когда ты вернешься. Может, – она опустила глаза, – для верности мы еще раз попробуем… ну, чтобы наверняка?
Вождь широко улыбнулся. Верда была намного смелее, чем в первый раз, и долго скакала на изумленном германце. Неугомонная распоясавшаяся девчонка так заездила Аларикса, что он только на следующее утро смог покинуть лагерь.
Глава вторая. Славься, великий Рим!
Клавдий ликовал. За пару десятков лет скитаний по миру во славу Рима он не помнил такой трудной битвы. Даже себе, щадя самолюбие, не хотел признаться: был момент, что, казалось, все. Только он, да, пожалуй, опытнейший Ксандр, затаив пульс, поняли, на каком тонюсеньком волоске сегодня висела победа; и, слава богам, ветер качнул этот волосок в сторону Рима. Клавдию было за пятьдесят – прямой нос, решительная, тонко-сжатая линия рта, волевой, резко очерченный подбородок. Высокий, худощавый, похожий на старую, но еще крепкую мачту – в нем чувствовался стержень, присущий людям, рожденным править. Вошел Ксандр.
– Ну, проси чего хочешь – в разумных пределах, разумеется. – Клавдий сделал широкий жест. – Да, кстати, ты опять переведен в офицеры – приказ будет позже. В армии ты второе лицо, после главнокомандующего.
– Не стоило. Я лишь исполнил свой долг.
Высокий плечистый Ксандр сам мало походил на римлянина – скорее, на варвара – невольно поймал себя на мысли консул. Твердый взгляд, широкие плечи, вечно хмурое, обветренное лицо – старый рубака, который ничего, кроме как воевать, и не умеет.
– Ну, твоя скромность равняется твоей доблести. На таких, как ты, и держится армия.
– И на таких, как ты, консул.
– Да, Ксандр, да. Эти боровы в сенате, торгующие должностями, когда-нибудь погубят Рим. Дайте, боги, не дожить до этого дня. Слушай, старина, я мог бы похлопотать – безбедная старость и усадьба в Испании тебе обеспечены. А? Что скажешь, вояка?
– Нет, консул, – закачал головой Ксандр. – Я старый солдат и покою предпочитаю лязг мечей. Когда-нибудь, в прекрасный солнечный день, я сгину где-нибудь на краю земли, не зная за что. По приезде в Рим – да продлит Юпитер его дни! – позаботься о моих стариках; о себе я позабочусь сам. Но, конечно, немного деньжат никогда не помешает – любовь стоит дорого.
Консул усмехнулся.
– Военная касса к твоим услугам. Рад был воевать с тобой.
– И я, консул, – расчувствовался солдат.
– Выпей вина – говорят, самое лучшее.
Ксандр отхлебнул.
– А ты чем займешься?
– Искупаюсь в славе и уйду на покой.
– Я думал, ты более честолюбив, – сказал Ксандр.
– Лет пятнадцать назад – может быть. А так… Не хочу повторить судьбу Цезаря. Мне надоели эти бесконечные походы, осточертела и визгливая суета Рима. Я устал носить орла по миру, разбивая все новые и новые народы, которые, впрочем, вполне прекрасно живут и без Рима. Двадцать лет я был карающей рукой империи – хватит, пора на отдых. Буду разводить виноград…
