Около трех тысяч лет назад здесь, на фоне коричневого, едва покрытого лесом пейзажа, среди оливковых деревьев и дубов, рожала жена Маноя. Здесь она нарекла мальчика именем, которое на иврите означает «солнышко» (или происходит от слов «солнце» и «сила»).[11]
Как известно, есть большое сходство между Самсоном и другими «солнечными» героями, такими как Геракл, Персей или Прометей.[12] В Талмуде рабби Иоханан пытается «очистить» Самсона от прилипшей к его имени ассоциации с язычеством: «Самсон назван по имени Господа Бога и об этом сказано: "Ибо Господь Бог есть солнце и щит" (Пс. 83:12)…Господь Бог защищает весь мир целиком, Самсон же в своем поколении защищает Израиль».[13] А Иосиф Флавий в своей книге «Иудейские древности» утверждает, что имя Самсон означает «силач», и добавляет: «Ребенок быстро подрастал, и видно было, что он будет пророком; это доказывали его умеренность в употреблении пищи и необычайный рост его волос».
«И рос младенец, и благословлял его Господь», — рассказывает Ветхий Завет, а в Талмуде фраза: «И благословение его — в силе»[14] далее уточняется: говорится, что Бог благословил Самсона мужским органом: «…семя истекало из него рекой». Даже если раввины допустили здесь преувеличение, последующие рассказы о деяниях Самсона в общих чертах не расходятся с этим мнением. Однако не менее важно следствие этого благословения Божия: «И начал Дух Господень действовать в нем в стане Дановом, между Цорою и Естаолом».
Что же это «Дух Господень», начавший действовать в нем? Сознание высокого предназначения и миссии, возложенных на него, или некое вдохновение? Переведенный здесь как «действовать» ивритский глагол «раскачивать, пульсировать» явственно ассоциируется с «пульсацией сердца», что нарастает в минуты душевных бурь. И это биение, частое и бурное, исходящее от души, и от тела, и от всех деяний Самсоновых, будет врываться в повествование на протяжении всех глав, описывающих его жизнь. Иерусалимский Талмуд, пытаясь проиллюстрировать физические проявления этого «раскачивания», говорит, что, когда Дух Господень нисходил на него, размах каждого Самсонова шага был величиной от Цоры до Естаола, и волосы его звенели, как колокола, и звон их разносился во все пределы, от Цоры до Естаола.[15] Книга «Зогар»[16] предоставляет другое объяснение, пленяющее своей гибкостью: «Раскачивать. Когда Дух Господень приходил и уходил, приходил и уходил и еще не установился в нем навсегда, о чем и сказано: и начал Дух Господень раскачивать его, ибо все было в самом начале». Рабби Леви бен Гершон[17] со своей стороны предлагает другое, более трезвое толкование: «Будто раз хотел воевать с филистимлянами, а раз хотел воздержаться… — раскачивался, как колокол, туда-сюда…»
Однако мы, читая текст без всяких премудростей, убеждаемся, что Самсон начинает «раскачиваться колоколом» не ради некоей высокой цели и не по наитию свыше. Ведь что совершает этот юноша, когда Дух Господень начинает его раскачивать? Собирает ли войско, чтобы как можно скорее освободить народ свой от филистимлян? Ищет ли поддержку внутри своего племени? Пытается ли заручиться благословением первосвященника? Вовсе нет: Самсон пробуждается для любви.
«И пошел Самсон в Фимнафу и увидел в Фимнафе женщину из дочерей Филистимских».[18]
Он тотчас взбирается на гору, возвращается к себе в Цору и, обратившись к отцу с матерью, объявляет им: «Я видел в Фимнафе женщину из дочерей Филистимских, возьмите ее мне в жену». И хотя слово «любовь» не произнесено вслух, в заявлении Самсона гудит буря чувств. Трудно сказать, способен ли он сам в ту минуту разобрать путаницу этих чувств на отдельные нити — где тут любовь, что пробудилась в нем, а где новый мощный порыв «Духа Господня»… но что здесь удивительного? Любовь — первая любовь, великая и доселе не изведанная, — конечно же, способна пробудить в человеке чувство, что она только сейчас зародилась в мире и дух новизны раскачивает его колоколом.
Тем, кто удивляется столь быстро возникшей связи между назореем и женщиной, следует разъяснить, что монашество в еврейском понимании этого слова отличается от монашества христианского или буддийского.[19] Иудейский назорей (Числ. 6) обязан соблюдать три ограничения: ему запрещено пить вино (и есть все, что изготовлено из вина и винограда), брить волосы и осквернять себя, приближаясь к мертвому (последнее Самсону не воспрещается). Но запрет жениться, знакомиться с женщиной или вступать с ней в сексуальную близость на него не наложен.
Однако ошибается тот читатель, что предвкушает пряные сцены и пикантности из жизни сластолюбцев-монахов в стиле «Декамерона» или «Кентерберийских рассказов»: создатель библейского текста (который, как и большинство рассказчиков, обладает свойством гасить радости) тотчас спешит сообщить по поводу влечения Самсона к филистимлянке, «что это от Господа, и что он ищет случая отмстить Филистимлянам. А в то время Филистимляне господствовали над Израилем».
Не любовь, не влечение, не романтика и, главное, не свободная воля: Самсон тянется к филистимлянке лишь потому, что Бог ищет повода наказать филистимлян за то, что они поработили израильтян. По словам Ветхого Завета, это и есть единственная причина страсти, овладевшей Самсоном.
И все же такое изображение событий не может вычеркнуть из сердца читателя изумление от переживаний Самсона-человека, которые с такой очевидностью явствуют из этого рассказа. Ведь сам-то он не может воспринимать свою любовь как «поиски случая» для чего бы то ни было, даже если те исходят от самого Бога; его немедленное и решительное обращение к женщине из Фимнафы лишь доказывает, что он, Самсон, мужчина из плоти и крови, стремится к любви и нуждается в ней! Способен ли он понять, что его бурная любовь — всего лишь орудие, политическое и военное, в руках Господа? Способен ли человек вообще понять такое? Способен ли человек выстоять перед мыслью, что, как в детстве он не был «естественным ребенком» своих родителей, так и сейчас, когда стал мужчиной, естественное влечение к женщине ему задано свыше?
И, пока мы задаемся этим вопросом, в голову приходит безотрадная мысль, что герой нашего рассказа не догадывается и никогда не узнает, что не успел он еще родиться, а Бог уже предопределил его любовь и всю эмоциональную сторону его жизни.
«Возьмите ее мне в жену», — просит, даже требует Самсон у родителей, и по резкому тону сказанных им слов можно представить его упрямое, воинственное лицо. Но нельзя понять, что на самом деле скрывается за этой воинственностью и что она таит даже от самого Самсона. Интересно отметить, что в других рассказах о подобных ситуациях, повторяющихся в Ветхом Завете не раз, сын, прося взять ему в жены любимую девушку, обращается только к отцу. Самсон же просит об этом не одного отца, но и мать. С этой минуты и далее они почти всякий раз будут упоминаться вместе — его отец и мать. Библейский рассказчик будет вновь и вновь подчеркивать, что мать Самсона важна не менее отца.
Вместе и единодушно они говорят ему в ответ («отец и мать его сказали ему») то же самое, что обычно в таких ситуациях говорят родители своим Самсонам: «…разве нет женщин между дочерями братьев твоих и во всем народе моем, что ты идешь взять жену у Филистимлян необрезанных?»
То есть — почему ты не женишься на ком-нибудь из своих?
Ведь Самсон выбрал себе в жены не просто женщину чужую, дочь другого народа, но народа филистимского — злейшего, заклятого врага Израиля. Филистимляне владеют железным оружием и, пользуясь этим преимуществом, постоянно учиняют набеги на племена Израилевы, пытаясь завоевать их и поработить, а также не дают им развить собственное производство железа: «…ибо Филистимляне опасались, чтобы Евреи не сделали меча или копья»;[20] и в последние сорок лет, как уже говорилось в начале рассказа, они властвовали над сынами Израиля и измывались над ними. Известно также, что колено Даново, племя Самсона, обитавшее в пограничном районе, никак не могло утвердить собственные владения и пребывало в вечных распрях с филистимлянами и другими народами, превосходящими его силой. Эти бесконечные распри изнуряли племя, уменьшали его численность и оттесняли от центрального Израиля с его культурным, политическим и социальным влиянием.[21] (В этом контексте следует понимать и благословение, данное Иаковом перед смертью сыну своему Дану; в этом благословении — надежда и пожелание, не до конца реальные: «Дан будет судить народ свой, как одно из колен Израиля». И потом — возможно, с тяжким вздохом — Иаков добавляет: «На помощь Твою надеюсь, Господи!»[22])
