— Жестко с тобой спать-то, Марфа Федоровна, — вздохнул атаман. «Как ты постель стелешь да туда ложишься — вроде сахарная вся и сладкая, рукой тебя коснешься — так ровно огонь у тебя сама знаешь где, а на поверку — из камня ты сделана, и сердце у тебя железное».
— Нет, Ермак Тимофеевич, — проговорила женщина, — оно у меня — как у всех, — и болит, и мучается. Однако ж родители меня учили, что долг и честь в жизни — всего выше, а мой долг сейчас, — перед детьми моими».
Он внезапно опустился на колени, и потянулся к Марфе. Та положила руку на его седоватые волосы и шепнула: «Уж перегорело все, атаман. Как молода я была — так пылало, сам помнишь, должно быть, а сейчас — уголья одни остались, и никому их не разжечь более.
Даже тебе», — Марфа поцеловала его в лоб.
— Ну, как знаешь, — он помолчал, — однако ж если надо тебе что — так я для тебя и семьи твоей все сделаю, Марфа, что в силах моих.
Женщина подняла его руку и прижалась к ней мягкой, гладкой щекой. «Тако же и я атаман, тако же и я», — шепнула она.
Поднявшись, все еще держа на руках Петеньку, Марфа посмотрела, как Ермак садится на вороного жеребца и медленно проговорила: «Не могла я иначе, грех это — человека-то обманывать».
— Молодец, — Кольцо потрепал дьяка по плечу. «Теперь перепиши начисто, и скажи мне — найдется у тебя оголец какой сию грамотцу передать? В тайности, понятное дело».
— За золото — чего ж не найтись? — ухмыльнулся дьяк.
— Водку пьете? — раздался сзади голос Ермака. Кольцо мигнул дьяку и тот исчез — мгновенно, будто и не было его.
— Налей мне, — велел атаман, садясь.
Ермак выпил, не закусывая, и тут же потянулся за бутылкой. «Скажи-ка мне, Иван Иванович, — жестко усмехнулся Ермак, — ты блядей на Москве пробовал уже?»
— Да когда? — удивился Кольцо. «То с дружиной, то с царем, то по острогам народ собираю».
— Ну, пойдем тогда, попробуем, — Ермак выпил второй стакан и оценивающе посмотрел на водку. «Только, пожалуй, сначала еще закажем».
— Случилось что? — озабоченно спросил Кольцо, махнув рукой целовальнику.
— А? — переспросил Ермак. «Нет, ничего не случилось. Весел я сегодня, Иван, вот и все».
Карие глаза Ермака чуть увлажнились, он разлил принесенную водку и повторил: «Весело мне, атаман, как никогда в жизни еще не было».
Федосья быстро, оглядываясь по сторонам, взбежала в свою горницу и закрыла дверь на засов. Сердце колотилось так, что, казалось девушке, звук этот слышен всем вокруг.
Грамотца была спрятана в шелковом рукаве летника, и жгла Федосье запястье — огнем.
Она прислонилась к двери и внимательно прочитала записку. «А почерк красивый, — вдруг подумала она. Девушка зажала грамотцу в руке и прижала ладони к пылающим щекам, вдруг вспомнив те стихи, что она читала еще маленькой девочкой.
«Твои глаза, — как сияние луны, — прошептала она, вдруг поняв, что еще никто и никогда не посылал ей таких писем. «Матушке, как она молода была, сэр Филип сонеты посвящал, — вспомнила Федосья. «И картины с нее рисовали».
«А мне сэр Стивен никогда такого не пишет, — горько подумала она и тут же одернула себя:
«Да как ты смеешь! Разве ж, на войне будучи, есть время ему до тебя? Вот повенчаемся, будем жить вместе, он мне все это и скажет. Наверное, — подумала Федосья, и вздохнула.
— Федосья! — постучала в дверь младшая сестра. «Там рыбу привезли, принять надо, пойдем».
Девушка оглянулась и сунула грамотцу в шкатулку — промеж писем жениха. «А если матушка увидит? — спросила она себя, спускаясь во двор. «Да как? Ежели меня нет, так она и в горницы мои не заходит, она всегда говорит, что невместно сие. И стучится, коли дверь, закрыта.
Может, показать ей грамотцу? Да зачем, кормит она, еще, не приведи Господь, волноваться зачнет, с молоком что случится. Нет, просто встречусь с ним, как я и отписала, скажу ему, что сговорена я, да и все. Хороший человек, нельзя ж его просто так отталкивать, слова не посылая в ответ».
— Федосья! — Лиза дернула ее за рукав. «Ты чего в небо уставилась — на нем рыбы-то нет, она тут вся». Девчонка развернула бумагу и, приготовив перо, важно кивнула возчикам: «Ну, показывайте».
Кольцо развернул принесенный огольцом ответ боярышни и хмыкнул: «Хорошо, что читать-то я умею, как раз сие сейчас и пригодится. А то невместно было бы кого еще в это дело вмешивать».
Он прочел записку и задумался, потирая темную бороду: «В подмосковной ихней, значит. Ну что ж, оно и удобней, конечно. Тут где с боярышней встречаться? На улицу ее одну не выпускают, даже в церковь, небось, и то с матерью ходит, а забор у них на усадьбе — в три роста человеческих, и вона — как мы заехали, так кобели меделянские с цепей рвались, нас облаивая. И охрана вся с ручницами и саблями. Не хочется-то головы лишаться, боярышни не попробовав. Ну, вот и попробую. А потом уже никуда не денется — надо будет венцом это дело покрыть. Правильно сказал государь — Ермак Тимофеевич не вечный. Будет моим сибирское воеводство, будет. А потом и в бояре можно будет выйти, царь своими милостями не оставит».
Он вытянулся на лавке, закинув руки за голову, и посмотрел на бревенчатый потолок горницы. В углу, у печи, шуршали тараканы. Было тихо, дружина уже спала и Кольцо вдруг усмехнулся: «Ну, ничего, вскорости у меня уже Федосья под боком лежать будет. Сладкая она, сразу видно, да горячая. Девка молодая, прекословить мне не будет, ну а скажет чего — плети отведает, у меня с этим просто».
— Матушка, — Федосья постучалась в дверь Марфиной опочивальни. Мать сидела за столом с пером в руке. Она перевернула бумаги, и, улыбнувшись, сказала: «Заходи, что там у тебя?»
«Может, сказать все же?», — отчаянно подумала Федосья, глядя на улыбающееся лицо матери. «Постарела как, — горько поняла девушка, увидев резкие морщины в уголках красивого рта. «Нет, зачем, и так, как батюшка преставился, у нее хлопот полон рот, почто ее волновать-то еще и этим? Сама все сделаю, не ребенок же я».
— Матушка, — Федосья присела, — как у вас сейчас забот много, со сборами моими и Федиными, и Петенька вон еще грудной, — она кивнула на колыбель, — так, может, я девочек возьму в подмосковную? Лето уже на дворе, и жаркое, вон какое, что ж им тут-то сидеть. А я за ними присмотрю, не волнуйтесь. И на реку с ними буду ходить, и в лес».
— Да я вот тоже о сем думала, — мать погрызла перо. «Да и тебе, наверное, погулять охота, — она усмехнулась, — а не на поварне-то стоять день-деньской».
Федосья покраснела.
— Опять же, — ласково проговорила мать, — как повенчаешься, так уже не погуляешь. Мужа обихаживать надо будет, пасынки твои, и Федор, хоша и в школе, но приедут к вам зимой, как отдохнуть их распустят, а ты, может к тому времени, и понесешь уже.
Девушка помолчала, и, вздохнув, перебирая в руках подол сарафана, ответила: «Да и мне тоже с сестрами-то побыть хочется, теперь год я их не увижу»
— Да, — мать поднялась и глянула в окно. «И вправду, вон какая жара на дворе стоит, ровно и не июнь. Дождей с Красной Горки не было уже. Ну, сбирайтесь, езжайте, месяц там побудьте, а то и более. Ключницу с вами отправлю, а охраны там достанет. Но ты там смотри, за девчонками присматривай, Лизавета, — та домовитая, да спокойная, а двойняшки, сама знаешь, лихие у нас. Ну и занимайся с ними, конечно».
Феодосия улыбнулась, и, вдруг, поднявшись, обняла мать. «Все хорошо будет, матушка, — сказала девушка, целуя нежный, белый лоб, обрамленный черным платом. «Все будет хорошо, не волнуйтесь».
— Оно и верно, — пробормотала Марфа, глядя в спину дочери, — пускай их лето побалуются-то, на то и детство, чтобы веселиться». Она вздохнула и продолжила шифровать.
Девчонки, подпрыгивая, сбежали вниз по косогору к реке, и закричали: «Купаться, купаться!».
У излучины, на берегу белого песка, была устроена свежесрубленная, еще пахнущая смолой купальня. «Вот тут и плескайтесь», — распорядилась Феодосия, раздеваясь. «Течение быстрое, глубоко, не приведи Господь, еще случится что».
Параша первой прыгнула в темную, свежую воду и блаженно улыбнулась, переворачиваясь на спину: «Хорошо-то как!»
— Тут места мало, — капризно заявила Марья, снимая рубашку. «И закрыто со всех сторон, не поплавать вдоволь».
— Зато без рубашки можно, — улыбнулась Федосья, закалывая на голове толстые косы. «Вода, какая теплая», — Лиза осторожно, аккуратно попробовала ее ногой, и тут же, завизжав, полетела с мостков вниз — младшая сестра толкнула ее и плюхнулась следом.
— Совсем голову ты, Марья, потеряла, — обиженно заявила Лиза, вынырнув. «Я себе косы замочила».
Лазоревые глаза девочки засияли смехом, и она, фыркнув, ответила: «На то и купание, чтобы промокнуть».
— А ну не смей! — велела Лиза, но было поздно — Марья и подплывшая к ней Параша стали брызгать на старшую сестру водой.
Они вдруг прервались и Лиза восторженно сказала: «Какая ты, Федосья, красивая!»
