Вскочив в седло, он водрузил на голову шлем и крикнул:
– Давай, парень, не поминай лихом, больше помочь тебе нечем, пробирайся к своим, а нам пора! – и, повернувшись к своим спутникам, скомандовал:
– Вперед.
Напоследок, пред тем как умчаться в степь, он уже на скаку еще раз обернулся и крикнул: – Может, еще свидимся, ежели что, запомни – Гориком меня зовут.
– А вы-то кто сами будете? – только и успел крикнуть Радмир.
– Мы люди княжи, Олега Киевского дружинники, – услышал он в ответ.
Радмир остался один посреди огромного поля рядом с трупами двух убитых врагов и павшего Сивки.
Загнав чуть ли не до смерти свою молодую серенькую лошадку, Зорко спешил в Дубравное – поселок, где жили Радмир и сам Зорко. Невер жил в располагавшемся дальше, верстах в пяти за рекой поселении, называемом Поречным, и поэтому именно туда его отправил Радмир, чтобы предупредить своих. Лесостепь заканчивалась, и юному гонцу все чаще приходилось преодолевать препятствия в виде оврагов, пересекать несколько небольших лесных массивов. Это затрудняло движение, и Зорко терзал себя мыслью, что не успеет вовремя.
– Как там Радмир? – беспокоился Зорко о своем верном друге. – Остался в самой гуще врагов, да и Неверу ехать в два раза дольше, успеет ли?
Вождай, к которому так спешил юный гонец, был в Дубравном кем-то вроде старейшины. Он руководил всеми общими делами поселения и пользовался заслуженным уважением родичей. Но самым главным в роду, в состав которого входило шесть поселений, был Пореченский воевода Борята.
В молодости Борята не раз ходил с вольной ватагой храбрецов в набеги на соседей, так что боевого опыта ему было не занимать. Говорят, что в приятелях у него в ту пору были и варяги-русы, от которых он набрался умения, так необходимого в сражениях и походах, и научился ловко орудовать не только привычными для каждого славянского мужика топором или копьем, но и настоящим варяжским мечом. Но позже, обзаведясь женой и детьми, Борята остепенился и вскоре принял на себя обязанности главного родового лидера, и теперь его волновали не походы в дальние земли, а ставшая главной в его жизни цель – забота о сородичах.
– Лишь бы Невер поспел к воеводе, а уж тот сумеет собрать ратников да оборонить поселения от степняков.
Вот еще один лесок, дорога огибала его, но чтобы срезать путь, Зорко повернул коня в самую гущу деревьев. Перескочив через поваленное дерево, он спустился в овражек, пересек его и выехал на открытую полянку. Именно в этот момент в грудь ему ударила стрела.
Зорко с ужасом глядел то на торчащий из его тела наконечник стрелы с черным оперением, то на выскочившего из за деревьев хазарского всадника. Степняк на всем скаку пронесся мимо и рубанул мальчишку своей острой кривой саблей. Зорко, из последних сил пытаясь защитится, прикрылся рукой, но стальной клинок отсек ему кисть и разрубил тело от плеча до самого сердца.
Умер Зорко быстро, единственной его мыслью перед смертью была мысль о том, что он так и не успел предупредить своих родичей.
Радмир шел уже несколько часов, почти не останавливаясь для отдыха, преодолевая препятствия и преграды на своем пути. Сначала он пытался бежать, но раненая нога давала о себе знать и каждый шаг отдавался нестерпимой, жгучей болью по всему телу. Как же ему не хватало верного Сивки, который домчал бы его до дома за несколько часов. Радмир стиснул зубы, его глаза едва не наполнились слезами, когда он представил, как тело его верного коня, брошенного посреди степи, терзают полевые вороны, выклевывают глаза, рвут на части его мертвую плоть.
– Прости меня, Сивушка, прости, – повторял юноша, не давая воли предательским, горячим слезам, которые так и рвались наружу. – Мне нужно спешить, мне нужно к своим. Успеют ли Невер и Зорко? – эта мысль не давала покоя молодому радимичу и заставляла его, терпя боль, продвигаться вперед.
Он вышел на заболоченный участок и, не рискнув идти напрямик, двинулся в обход. Несмотря на желание поскорее добраться до родных мест, Радмир, наученный горьким опытом, вел себя предельно осторожно, не выходя на открытые места без предварительного осмотра и разведывания местности. Теперь он воочию убедился, как поспешность и неосторожность могут не только погубить самого человека и его близких, но и не позволить выполнить возложенную на него задачу.
Перед глазами то и дело вставал образ воина-руса, который сегодня спас его от рабства, обратил в бегство грозных врагов и дал ему, Радмиру, свободу. Как же ему хотелось быть таким же, какими были они, эти бесстрашные ратники, способные обратить в бегство превосходящего числом противника.
Обойдя болото, Радмир подошел к лесочку и, спрятавшись в кустарнике, стал осматривать местность. Ничего не вызывало тревоги, но инстинкт охотника подсказывал, что что-то не так, сердце предчувствовало беду. Тело Зорко, верного его товарища, лежало в кустах, и над ним уже вились мухи, и только кобылка Зорко, склонив голову над мертвым хозяином, храпя и втягивая ноздрями воздух, не давала назойливым насекомым садиться на окровавленное тело.
Радмир упал на колени перед мертвым другом и только теперь, поддавшись порыву, разрыдался, выплеснув наружу все то горе, которое терзало его весь этот страшный день. Но день еще не подошел к концу, он грозил новыми бедами и страданиями.
Через пару часов подъезжая к Дубравному на кобылке, когда-то принадлежавшей Зорко, Радмир увидел поднимающиеся над поселком клубы черного дыма.
Ведя за собой лошадь, он шел по развалинам родного поселка, осматривая трупы своих сородичей. Проходя мимо все еще горевших домов, Радмир слышал вой выживших после налета собак; у него уже не было слез, не было жалости к самому себе, была только неудержимая ярость, стремление во что бы то ни стало покарать всех тех, кто отнял у него все, что он имел, любил и берег. Подойдя к собственному дому, войдя в ворота, он увидел лежащее посреди двора тело отца. Тот лежал на спине с огромной раной в груди, очевидно оставшейся от удара хазарским копьем. Ветер трепал седую бороду мертвеца, а руки крепко сжимали простые крестьянские вилы – первое попавшееся оружие, с помощью которого отец пытался защитить свой дом. Тело матери юноша нашел лежащим посреди обгоревших остатков небольшого жилища и, увидев его, в ужасе отвернулся. Огонь сделал свое дело. Радмир впервые порадовался тому, что был единственным ребенком в семье и не имел братьев и сестер.
– Всех, кого не побили, в полон увели, – в ковылявшем мимо сгорбленном седом как лунь старике Радмир узнал своего соседа по имени Мураш.
– Налетели ночью, как саранча, стрелами да факелами крыши домов закидали. Отец-то твой – герой, двух воинов вражьих вилами побил, прежде чем его копьем-то проткнули. Быстро отмучился, – старик закашлялся, прикрыв сморщенной рукой опаленную бороду.
– А мать? Как она умерла? – сдерживая набежавшую слезу, сквозь зубы прохрипел Радмир.
– Мамка-то плохо помирала, стрелой ей в живот попали, она в доме-то укрылась, а дом возьми да вспыхни. Горел дом-то, а она бедная кричала долго, да потом умолкла. Вот так-то, внучек. – А ты-то, смотрю, уцелел, спрятался где, али как?
– Не было меня в поселке, вот и выжил, а ты сам-то как же уцелел, дедушка?
– Вон оно значит как. А я что, я-то в погребе отсиделся, успел спрятаться, да и кому я нужен старик горбатый.
– Отвернувшись, старый Мураш побрел дальше.
Юноша вышел за ворота. Клубы дыма от обгоревших стен, которые были когда-то его жилищем, не давали дышать. Обойдя соседей, он нашел лишь нескольких оставшихся в живых таких же, как Мураш, стариков и старух, которые поведали о набеге хазар, кто что видел. Они остались живы лишь потому, что степняки не придали им значения, не убили и не угнали в рабство, так как видели в стариках только никчемное, бесполезное сборище, не представлявшее ценности и угрозы.
Выпустив поводья серой лошадки, которая все время следовала за ним, испуганно озираясь по сторонам, юноша присел на край поваленного забора и опустил голову. Радмир сидел, склонившись над валявшимися вокруг него телами родичей, и сегодняшний день для него завершился, и вместе с ним завершилась старая его жизнь, а новая только начиналась.
