Сани Филиппа проезжали мимо по улице, а Филипп шагал за санями. Увидев Колычева, Филипп едва не споткнулся.
— Егорыч, помедли, — крикнул Филипп вознице.
Сани остановились. Филипп тоже остановился. Неужели этот детина — его племянник Ванька?.. Колычев словно почувствовал спиной взгляд Филиппа и оглянулся, отпуская кузнеца.
— Не узнал, Ваня? — робко спросил Филипп.
— Дядя Фёдор?.. — удивился Колычев и вдруг помрачнел. — Быстро же ты прискакал, — с ненавистью сказал он.
— Э-э… Ты о чём? — растерялся Филипп.
С саблей в руке, словно собирался рубить, Колычев приблизился к Филиппу, разглядывая лицо дяди.
— Слух прошёл, что государь тебе грамотку написал. На Москву позвал, — испытующе сказал Колычев.
— Ну, было… — недоумённо согласился Филипп. — Что же с того?
Филипп не мог понять, почему племянник не рад ему. Даже наоборот — будто осатанел, встретив.
— Говорили, ты десять лет на Соловках в скиту провёл, — горько сказал Колычев. — Я думал, открестился ты от соблазнов. Видно, мало десяти лет.
Колычев со щелчком вогнал саблю в ножны. Всё ему было ясно.
— От каких соблазнов? — глупо переспросил Филипп.
Кузнец, оставленный воеводой, через голову сердито стащил с себя кольчугу, кинул её в снег и ушёл в кузницу.
— Скажи, не знаешь, зачем тебя позвали? — презрительно скривился Колычев. — Вся Москва знает. Митрополит сбежал, государю новый нужен. Вот он о тебе и вспомнил. А ты и рад, стрелой прилетел.
Филипп знал о бегстве митрополита. И допускал, что государь предложит ему митру. Филипп не видел в этом ничего дурного. Свой же государь зовёт — не Жигимонт. И вера своя. И сам он за своей совестью греха не знает. Отчего не послужить богу и царю?
Но Колычев не ждал ответа. Он отвернулся от Филиппа и пошагал к своему коню, стоявшему у коновязи. Дёргая плечами, Колычев принялся вытаскивать из торока мешок.
— Ты чего, озверел, Ванька? — рассерженно крикнул Филипп в спину племяннику. — Чего мелешь? Двенадцать лет не виделись, а ты!.. — Но Филипп оборвал упрёки, пытаясь угадать причины злости Ивана. — С Настей, что ли, нелады? Детки болеют?
Колычев, не взглянув на Филиппа, пошёл к брошенной кольчуге.
— Нету Насти, дядя, — бросил он через плечо. — И деток нету.
Филипп опешил.
— Господь с тобой! — выдохнул он, — Что стряслось?
Колычев подбирал кольчугу и засовывал её в мешок.
— Настю опричные снасиловали и задушили, — убийственно-просто пояснил Колычев. — А подворье моё сожгли вместе с детками.
— К-как?.. — обомлев, еле выговорил Филипп.
С мешком, набитым кольчугой, Колычев вернулся к коню и стал привязывать мешок к луке седла.
— Ошибочка вышла, — с издёвкой сказал он. — Государь кромешников к моему соседу послал, а служивые ворота перепутали. Ошибочка — не грех. Со всяким бывает. Вот так, дядя. — Колычев разматывал уздечку с перекладины коновязи. — Иди, служи государю. А я на войну уезжаю. Надеюсь, убьют, больше не свидимся.
Колычев решительно взлетел в седло.
— Ваня!.. — жалобно окликнул его Филипп.
— Что — Ваня?! — заорал Колычев, и его конь испуганно заплясал. — Ты к государю бежишь, а я от него! О чём мне с тобой говорить? Прощай, дядюшка, служи верно! Хороший пёс всегда в цене!
Колычев поднял коня на дыбы прямо перед Филиппом, и Филипп шарахнулся. Колычев ожёг коня плетью и поскакал прочь.
Проследив за последними санями, возле угла двойной шатровой башни топтался новгородский купец Данилыч. Он тщательно прятал за пазуху изрядно похудевший кошель. Затянув кушак потуже, Данилыч пошагал по дощатому настилу сквозь проезд башни.
— Варнаки дорожные и то дешевле обходятся… — ворчал Данилыч.
Но в пустом и полутёмном проезде вдруг появился всадник. Гулко бухали о доски копыта коня. Всадник загородил Данилычу дорогу.
Данилыч сощурился, разглядывая всадника. Это был опричник Плещеев. Он не спеша слез с седла. Данилыч опасливо попятился.
— Я ведь шапку у тебя по-русски попросил, — укоризненно сказал Плещеев.
Левой рукой Плещеев снял со своей головы шапку и уронил её на помост. А правой рукой глубоко и точно с силой всадил нож Данилычу под ребро. Данилыч словно застыл от изумления, раскрыв рот.
Левой рукой Плещеев снял с Данилыча треух и нахлобучил себе на макушку. Потом выдернул нож, развернулся, взял коня под уздцы и повёл к выходу, вытирая нож о бок полушубка.
Данилыч опустился на колени и молча упал ничком.
Плещеев вышел из башни и сощурился на облачное небо. Караульные стрельцы толпились поодаль. Сняв шапки, они поклонились Плещееву.
Монах в оборванной рясе ошарашенно глядел в маленькое высокое окошко подвальной каморы дворца. За окошком по деревянной мостовой шагали ноги людей. Вдруг монах бросился к скамейке, на которой, раскрытая, лежала большая книга, схватил эту книгу и загородил ею окошко. Страницы книги качались перед лицом монаха.
— Кто по… поклоняется зверю и обра… образу его… — впотьмах начал читать монах, — тот будет пить вино… вино ярости Божией…
Монах бросил книгу на земляной пол и кинулся в дальний угол каморы, где в киоте висела небольшая икона Спасителя. Монах достал её, забился в угол и, скорчившись, поднял обеими руками икону перед собой, страстно вглядываясь в лик.
— Пью вино ярости твоей, а сам ты где? — жарко прошептал монах, прижал икону к груди и начал озираться, словно кого-то искал. — Где ты ходишь? Или в ком ты воплотился?
Монах вновь поднял перед собой икону и требовательно поглядел Спасу в глаза.
— Почему весточку не подашь? — гневно спросил он.
Большая лавка, что подпирала дверь каморы, вдруг с шорохом чуть-чуть отъехала. Кто-то пытался открыть дверь.
Монах быстро вскочил на ноги, бережно поставил икону обратно в киот, на цыпочках подкрался к двери и стал прислушиваться.
На косяк внезапно легла человеческая ладонь, просунутая в щель. Кто это мог быть? Ладонь узкая, холёная, нежная, в перстнях… Такие ручки бывают у ангелов. А вдруг это дьявол принял обличье ангела и явился сюда, в подвал?.. Как отличить дьявола от ангела?
Ангел скорбит о грехах людских, ему больно. А дьявол ни о каких грехах не скорбит, ни о своих, ни о человечьих. Дьяволу — не больно!
Монах с силой навалился плечом на дверь и прищемил руку незнакомца. Закричит — значит, это не дьявол. Но за дверью молчали.
Монах давил, давил на дверь, а ответом была тишина. Нет, дьявол бы закричал, чтобы выдать себя за ангела, он же лукав! А вот ангел — терпит! Монах отскочил в сторону и резко распахнул дверь.
К ногам монаха через порог тихо упала чернокосая девушка в узком черкесском платье. Она обхватила колени монаха и зашептала:
— Прогони их, Ваня!.. Затемно пришли, надоели!..
Монах сопротивлялся объятиям девушки, пробуя освободиться, но не слишком ретиво. Ему нравилось, когда его так молят.
— Оставьте меня, изверги! — притворно-жалобно взвизгнул он. — Всю душу вы мне изъязвили!
Девушка мягко поползла вверх по монаху, целуя его грязную рясу. Обнимая монаха, она поднялась на ноги, а потом за обе руки ласково потянула монаха через порог к выходу из каморы.
В сумрачной дворцовой палате толпилась челядь, негромко переговариваясь и поглядывая на двери в царские покои. Внезапно под ногами челяди в полу откинулась крышка люка, ведущего в подвал. В люке появилась голова монаха. Монах озирался и словно не замечал, что смотрит между чужих сапог. Челядь испуганно раздалась по сторонам вдоль стен и вразнобой поклонилась.
Монах, кряхтя, выбрался из люка и устало пошагал по проходу дворца, не глядя ни на кого, точно был один. Вслед за монахом из подвала выбралась и чернокосая девушка.
Монах сутулился и волочил ноги. Челядь почти бесшумно толпой побежала следом. Дворцовые слуги укрывались за углами.
Один из челядинов осмелился выскочить вперёд и накинул на плечи монаха дорогой кафтан, потом попытался поймать руку монаха и просунуть её в рукав. Другой прислужник отчаянно кинулся на пол, стараясь обуть монаха в расшитые татарские туфли. Монах сунул в туфлю правую ногу и перешагнул распростёртого человека.
Монах шёл по дворцовым палатам, постепенно обрастая одеждой. И шаг его становился всё увереннее, а спина разгибалась. Чернокосая девушка отстала. За плечами монаха словно сами собой появились два телохранителя-рынды с серебряными топориками.
В большом зале со столпами, коробовыми сводами и маленькими окошками монаха встретили опричники. Здесь были и оба Басманова — Алексей и Федька, и Генрих Штаден, и Василий Грязной, и братья-близнецы Очины, и татарский царевич Кай-Булат, и беглый поп-расстрига одноглазый Вассиан. Отдельно стоял сам Малюта Скуратов, держа перед собой драгоценную царскую шапку.
