жизнью. Снова был ухожен сад, под его деревьями бегали и смеялись дети, в кухне пахло пирогами, которые пекла Маруся, бывшая прислуга, к тому времени вернувшаяся в город из своей далекой деревни, куда она убегала от смутных времен.
Вернулась она с годовалым сыном, которого там нагуляла, и жили они, как и прежде, во флигеле, помогая Наталье по хозяйству.
Зарплаты Геннадия хватало для ведения хозяйства, да и Наталья окончила бухгалтерские курсы и работала у Геннадия в управлении делами.
… Весной улочка утопала в сирени. Так же возле домов желтела мать и мачеха, одуванчики. Хотелось любить!
А Геннадию, с его революционной неуемностью, хотелось городского водопровода.
– Представляешь, – жарко говорил он Наталье,– в каждом доме будет вода, ванна, душ! И туалет не на улице, а дома! И фонтан на центральной площади! И десять бань.
– Построй! – равнодушно сказала Наталья.
– Денег нет, – вздохнул Геннадий,– какие-то копейки из центра дали, их на одну насосную хватит.
Помолчали.
– Наташ! – решился Геннадий, – ты как-то рассказывала о своих драгоценностях. Там сколько, примерно?
– Не знаю, – насторожилась Наталья. – А тебе зачем?
– А вот, что они лежат, и пользы никому не приносят?!
– Принесут, когда надо! – Наталья уже начала догадываться, куда он клонит.
– Никогда не принесут! Сама подумай! Вот что-то надо будет купить, куда ты понесешь свои бриллианты?
– В ломбард!
– Ага! А потом, кто сидит в ломбарде, спросит: откуда камушки? Убила кого, или своровала?
– От мужа, от купца достались!
– Так. А теперь почему не отдала их государству, когда была замена царских денег на новые?
– Две копейки дало бы мне государство! Или вообще бы отобрали.
– Так. А не хотите ли вы поступить за это в тюрьму?
– Да за что, Ген! Что я сделала?
– Уголовное преступление ты сделала. Скрыла от народа свои богатства.
– К чему ты это, Ген? Пойдешь меня в милицию сдавать?
– Нет, Наташа, хочу я тебя спасти и пользу народу принести!
План Геннадия был такой: Наталья несет свои драгоценности в городской комитет. Нашла, мол, в своем купеческом доме, когда разбирала чердак. Раньше о них не знала.
Геннадий вызывает милицию, составляют протокол: о добровольной сдаче драгоценностей для вклада в городское хозяйство. Конечно, есть опасность, что деньги уплывут в центр и городу не достанутся, но тут уж они постараются!
…Две ночи не спала, мучилась Наташа. Даже Геннадию в его революционных домогательствах было отказано.
– Нет, думала она,– невозможно отдать такое богатство! Случись что, по колечку, по сережке через барыг продам, пусть хоть за полцены, но это ж какие деньги! А что, если придет черный день?! А дети?! Ведь это может быть их наследством!
Геннадий вздыхал, но ходил молча. А потом он разразился такой пламенной речью про строительство новой жизни, про то, что сначала надо думать о том, для чего они живут, а живут они для того, чтобы дети их зажили, наконец, в счастливой стране, в которой будет водопровод. И Наталья сдалась!
***
Водопровода дом не дождался. Потому что начались уже тридцатые годы. Из домов стали пропадать люди. Городок, как и его дом, вздрагивали по ночам. Потому что пропадали люди в основном ночью.
Ночью пропал и Геннадий. Пришли и увели. Куда, зачем, – не сказали.
Дом опустел, замолчал, замолчал и городок.
***
Как-то незаметно прошло еще три года. Так же тихо стояли на улочке дома, тихо стоял и не совсем еще старый купеческий дом, и только детские голоса во дворе говорили о том, что жизнь идет.
А больше ничего не поменялось в захолустном городке. После ареста Геннадия куда-то рассосалась и его команда, на смену им пришли скучные серые дяденьки во френчах и косоворотках и уже не молоденькие девушки, а пожилые тетки стучали по пишущим машинкам в канцелярии.
Водопровода, конечно, как не было, так и не стало, громадная столовая в здании дома инвалидов просуществовала четыре месяца по причине ее полной невостребованности – ну не хотел народ уходить из своих кухонь и сидеть за общим коммунистическим столом.
Теперь в доме жили только двое взрослых – Наталья и ее бывшая прислуга Маруся. Зато комнаты заполняли веселым смехом трое детей, сын Маруси – Васька и двое Натальиных – Света и Володя.
Это была единственная радость среди скучной драматичной жизни. Жить стало трудно. До недавних пор единственным кормильцем был Геннадий, а небольшие Натальины сбережения давно растаяли.
Дети уже могли одни оставаться дома и ходить в школу вполне самостоятельно, поэтому Наталья устроилась на швейную фабрику в расчетный отдел, а Маруся пошла туда же швеей.
Стало легче. И надо же было Марусе сбиться со столбовой дороги, по которой шел весь Советский народ. Стала она тайком по вечерам шить бюстгальтеры! Сначала для соседок и подруг на фабрике, а потом, народ прослышал об этом, и заказы посыпались, как из рога изобилия.
Бюстгальтеры в стране были дефицитом, а если и были, то самых популярных размеров – второго и третьего. А куда было деваться дамам с пудовыми грудями, или вообще на размер больше, каких в городке было большинство!
Причем каждый заказ приходилось шить по индивидуальной мерке, с примерками и претензиями клиенток!
Жить стало, совсем, хорошо! Пока однажды в дом не постучали. И увезли Марусю, как когда-то Геннадия, только не как врага народа, а за хищение социалистической собственности! Хотя какое хищение? Маруся и нитки и материал покупала в магазине
… Ваську, вместе со своими детьми, стала растить Наталья.
А в воздухе между тем запахло войной.
До городка новости, и плохие и хорошие, доходили поздно, и как-то глухо. Но вот и швейную фабрику вдруг перевели на пошив солдатского нательного белья – рубах и кальсон.
… Где-то сгинул, не подав ни единой весточки, Геннадий, отбывала в сибирских лагерях Маруся. Притаился в захолустном городке купеческий дом.
… Перед самой войной дети окончили школу. Василий тут же поступил в ближайшее военное училище. Володю забрали в армию. Светлана провалилась в медицинское училище и осталась при маме, поступив ученицей швеи на фабрику.
… Дом молчал. И остались в нем опять только две женщины.
***
Пять долгих лет метели зимой заметали сугробами дом, а весной осыпались на крышу белые лепестки яблонь, а летом стоял сад пустой и дети не бегали между деревьями, выросли дети и ушли на войну. А из дома на фронт, и с фронта домой писались и отправлялись письма.
«У нас, сынок, все хорошо, все по-прежнему. Вот только-то и печаль у нас со Светой, и по тебе и по Ваське нашему. Но мы ему тоже пишем и про твои письма рассказываем. Ты, сынок, не беспокойся за нас, лучше береги себя, война кончится, и опять будем вместе! Немного весной покосился забор, но мы позвали дядю Колю – соседа, и его поправили. Сам же дом стоит, он еще крепкий. Огород не сажали, зачем
