Да тут еще жена Елена Ивановна, вроде бы последовательница Блаватской, оккультизм предполагает рассматривать, как жизненную силу. Голова кругом пойдет.
Надобно, вообще-то, чтобы не кругом шла, а поступательно — и в некотором нужном молодому советскому государству направлении. Пес с нею с Еленой Ивановной — дело, как говорится, семейное, вот с Андреевым нужно разобраться. Это и предстояло сделать террористу с богатейшим послужным списком, Адольфу Тайми, не чурающемуся, кстати, всяких потусторонних явлений.
Именно поэтому он и работал с Глебом Бокием.
Казалось бы, что тут такого — художник, перебравшись заграницу, принялся критиковать новый строй в России. Мало ли таких художников! Плюнуть на него и забыть. Однако отчего-то не забывают. Или денег у него, как у дурака фантиков, или что-то иное, отличающее его от всех прочих диссидентов.
С деньгами понятно: не Савва Морозов, не Рокфеллер или Морган. Тогда, может быть, он что-то такое знает, чего другим не ведомо? Антикайнен задумался, вперив взгляд в коричневую стылую Ладожскую воду.
Тойво Вяхя тоже молчал — сегодняшнее путешествие тоже не доставляло ему никакого удовольствия. Антикайнена он уважал, также уважал и Тайми. Оба в его глазах были знатными борцами с самодержавием. Так уж сложились звезды, что Партия поставила его на передовую линию, где за плечами — Советский Союз, а впереди — вражеская буржуазная Финляндия. Или — наоборот, в зависимости, в какую сторону он перевозит революционеров. Вяхя хорошо ориентировался на Карельском перешейке, с детства знакомый с приграничным лесом, реками и озерами.
Он был прост в своем мышлении, но это отнюдь не означало, что примитивен. Именно поэтому у него так ловко получалось обходить все пограничные кордоны с обеих сторон, находить новые маршруты, каждый раз ставя в тупик профессиональных борцов с нелегальными переходами из России в Финляндию и наоборот.
- Эх, кончается наш промысел, - сказал, вдруг, один из рыбаков.
- Почему? - бездумно спросил Антикайнен.
- Того и гляди замерцает — и рыба спать уйдет, - пояснил тот.
Он имел ввиду, вероятно, первые морозы, которые за несколько дней скуют все реки и озера ледяной коркой. Это, порой, сопровождается Северным Сиянием — мерцанием, как его иной раз называли.
Тойво почему-то запали в голову слова о «мерцании». Также почему-то казалось важным, что рядом с ним сейчас человек Бокия. И мысль о пропаже денег во время бойни «Револьверной оппозиции» тоже как-то не давала покоя. Черт, в чем же загвоздка, что он никак не может усмотреть во всем этом?
Возле Коневца они втроем перелезли на другой баркас, в котором точно такие же плетеные корзины уже были полны рыбы. Ладога не штормила, но хмурилась — на воду даже смотреть было холодно и страшно. Обратный путь для двух Тойво должен был состояться другим маршрутом. Адольф возвращаться в Россию пока не намеревался.
Рыбаки их высадили по пути, свернув к камышам. Так что пришлось всем нелегалам промочить ноги, добираясь до суши. Там их пути расходились: Вяхя отправлялся к Савонлинне, Тайми — к Турку, ну, а Антикайнен, понятное дело — к Выборгу.
Уже прощаясь с товарищами по переходу, Тойво, вдруг осенило.
- Мерцание, Тынис, Бокий, Рерих — все понятно! - сказал он в великом волнении.
Тайми покрутил пальцем у виска, а Вяхя пожал плечами.
- Вот она — третья сторона, вот кому все это нужно! - не в силах молчать, снова сказал Антикайнен.
- Ну, и кто же эта сторона? - усмехнувшись, спросил Адольф.
- Глеб Бокий — вот кто.
Выборгские каникулы прошли так, что в стылом финском городке, вдруг, образовались и синее море, и белый песок под пальмами, и полная оторванность от всего мира. Всему этому чуду было одно название — Лотта.
Где-то полыхала война, где-то бились лбами веня-ротут (русские крысы) и ляхтярит (мясники) под сдержанные смешки своих вождей и, так сказать, лидеров. Где-то создавалась Новая история, участь которой, на самом деле, уже была предрешена: искажение, забвение и запрещение вовсе.
Но ни Тойво, ни Лотте до этого не было никакого дела. Продуктовый набор оказался самым правильным подарком, потому что именно он помог снять комнату с окнами на площадь, в скором времени будущую именоваться Красной, а также расположить к себе родителей Лотты. Хотя, на самом деле, правильным подарком было золотое колечко.
Финны быстро восстановили все акты гражданского права, в том числе и заключение брака. Тем самым они исключили возможность заключить такой брак между Тойво и Лоттой. В России было просто: пошел в контору, заплатил десять рублей новых денег, поставил подпись в конторской книге — и все, муж и жена. Хоть в каждом городе женись.
Но после перенесенных в Буе злоключений и мытарств, Лотта даже слышать о Советской России ничего не хотела. Впрочем, и Тойво ничего говорить не хотел. О своем нынешнем статусе в Советском Союзе он молчал, как рыба, которую принес с собой. Щедрые рыбаки наделили каждого из нелегалов по хорошему сигу, и от такого подарка никто, конечно, не отказался.
Молодость и любовь — что еще нужно миру, чтобы получить хороший разгон? Во всяком случае, старость и ненависть — это уже тормоз, который замедляет мир на пути к Радости и Счастью.
Но самое важное во всем этом - чтобы никто не мешал. И зачастую этого очень тяжело добиться. Не в лесу живем, право слово, люди вокруг — и среди них обязательно найдутся те, кто сунут нос в чужой вопрос.
Будучи реалистом, даже на отдыхе Тойво был настороже. Да по другому-то и быть не могло — враги кругом. Каждый счастливый отпускной день он убеждал себя: «не враги, враги на фронте остались». Но тут же говорил сам себе: «не друзья».
Семья Лотты, потеряв свой маленький бизнес, ненароком потеряла и свой круг общения. Отец еще как-то пытался держаться, плюнув на условности и довольствуясь любой поденной работой, которая подворачивалась. Ему надо было находить средства для содержания семьи, ему некогда было отвлекаться на условности общественного мнения и прочей чепухи.
С матерью дела обстояли не так просто. Она никак не могла смириться с тем, что быть виноватым — вовсе не означает быть виновным. Ни она, ни другие члены ее семьи не были виновны ни в чем. Но перед обществом она чувствовала себя виноватой. Была в тюрьме — какой стыд! Это ее мучило, также не давало покоя то, что теперь ей уже сложно было поддерживать какие-то
