— Освобождение крестьян проведено неправильно, — часто говорил он. — Крестьяне освобождены, но они не имеют достаточно земли. Обычно крестьянская семья численно велика и состоит из десяти человек, но участок земли мал. Из‑за земли сыновья ссорятся с родителями, и им приходится отправляться в город в поисках работы, где они ее не находят. Окончится война, сыновья вернутся и поженятся. Чем же они тогда будут кормиться? Возникнут ссоры и беспорядки. Крепостные крестьяне жили лучше. Они получали свое пропитание и необходимую одежду. Теперь крестьянин не получает ничего и должен платить еще подати. Его последняя скотинка описывается и продается с торгов».
Если не знать, что это рассуждает Распутин, то можно подумать, что это рассуждает сам Столыпин.
Похожесть их мыслей в этом отношении заметила даже недалекая, по мнению современников, Анна Вырубова. В своих воспоминаниях она замечает: «Государь не раз гова ривал Государыне: «В наших пределах я вижу двух настоящих государственных мужей — Столыпина и Григория Ефимовича». В другом месте она вспоминает, как поражался и удивлялся Государь мудрости рассуждений Распутина о крестьянских реформах, так чудесно совпадающих с рассуждениями Столыпина. Отсюда можно предположить — наверное, поэтому Николай Второй так широко и твердо поддерживал Столыпина в его реформаторской деятельности. А сам Столыпин в это время и не подозревал, что его мысли и начинания царь сверял с мыслями старца. И как знать, если б не личная его неприязнь к Распутину, как повернулась бы судьба России. Но в то время даже и помыслить было невозможно, чтобы высокородный, высокопоставленный дворянин, если он знает честь и достоинство, каким был Столыпин, сотрудничал бы с простолюдином. Да еще таким, как Распугин. Между тем столкновение и размолвка этих двух бесспорно великих, каждый по-своему, людей резко отрицательно отразилась на судьбах России и всего народа.
Но было бы ошибочным считать, что личные взаимоотношения этих двух гигантов зависели только от них самих. Нет. В том, как сложатся взаимоотношения Распутина и Столыпина, были заинтересованы две диаметрально противоположные стороны: царь и еврейская община. Царь незаметно подталкивал Распутина и Столыпина друг к другу, понимая, что если эти двое найдут общий язык, то Россия от этого только выиграет. Он не раз говорил Распутину: «Тебе, Григорий Ефимович, надо бы со Столыпиным встретиться». Почти такие же слова он не раз говорил Столыпину: «Тебе, Аркадий Петрович, надо бы встретиться с этим человеком». При этом он, конечно же, рассчитывал на сотрудничество двух умных людей. Но… Сотрудничества Столыпина и Распутина не получилось. И тут настал момент, когда надо признаться, что старец оказался мудрее Столыпина, он правильно понял деликатные намеки царя. А Столыпин, похоже, не понял или не захотел понять. Принять он принял старца, побеседовал с ним, но взаимопонимания они не нашли, симпатии между ними не возникло. Мало того, Столыпин выразил свою неприязнь к старцу. И когда об этом узнала императрица, судьба его как премьера была предрешена.
Другое дело — вторая сторона — еврейская община. Она всячески старалась «перетащить» Распутина к себе.
Имея в виду совершенно противоположные царю цели: ни в коем случае не дать сблизиться к сотрудничеству Распутину и Столыпину. Во — первых, потому, что потеряй они Распутина, они потеряли бы выгодное для себя влияние на царя и царицу. Вот они и тащили Распутина изо всех сил в свои сети, не скупясь на деньги и дорогие подарки.
В этом «перетягивании каната» между царем и еврейской общиной победила еврейская община. Желая всяческого ослабления государственности России, они люто ненавидели всякого государственного деятеля, который старался на благо страны. Возненавидели они и Столыпина. И приложили все силы, чтобы его убрать с государственной арены. К сожалению, царь вольно или невольно подыграл им в этом. Подыграл себе во вред и сам Столыпин, не сумевший пойти против своей совести и гордости, не пожелав сотрудничать с Распутиным.
Распутин очень сожалел, что Столыпин не принял его всерьез. Но он никогда, до последнего дня не терял надежды, что «подберет» себе‑таки премьера, который захочет иметь с ним дело. Таким ему показался скромный, честный и благородный Коковцев, преемник Столыпина. Но тот пошел еще дальше. Вообще потребовал удаления старца из Петербурга. За что тоже поплатился карьерой.
Почти десятилетняя борьба их кончилась победой Распутина.
В этой борьбе с премьерами, вернее, в борьбе за «хорошего» премьера Распутин предстает в прелюбопытнейшем свете. Несмотря на явную к себе неприязнь двух совершенно замечательных премьеров — Столыпина и Коковцева, он их искренне уважал. Он даже готов был уступить им, покинуть Петербург, оставить в покое царскую семью, как того требовали они. И он уехал‑таки к себе в Покровское по требованию Коковцева. Но… Императрица слышать не хотела о том, что старец должен удалиться из Петербурга. Она становилась в позу против всякого, кто на этом настаивал. И добивалась того, что все, кто позволял себе гонения на старца, сами были изгнаны. Так попал в немилость Столыпин — Алекс сумела подобрать ключи к своему Ники, чтобы тот возненавидел Столыпина, и тот был отправлен в отставку; Коковцева, которого царь увольнял, почти сгорая от стыда и неловкости перед ним. И оба эти скверных поступка царя были совершены отнюдь не по настоянию Распугина, но по настоянию императрицы.
А сам Распутин‑таки подчинился требованиям Коковцева и удалился из Петербурга. Потому что уважал премьера. За его честность в делах, перед народом, за его исключительную порядочность. За ту пользу, которую он приносил России. В этом Распутин видел высшие достоинства руководителя государства, когда «подбирал» премьера.
Своеобразной иллюстрацией его строгого подбора премьеров, если не принимать во внимание навязанных ему циником Симановичем и К°, может служить эпизод с попыткой Витте вторично стать премьер — министром. А дело было так.
После долгого молчания вдруг позвонил Витте. Симанович аж подпрыгнул на стуле: Вигте для Симановича был своим в доску и весьма нужным человеком. Кроме того, он помнил, как тот помог ему на первых порах зацепиться в Петербурге.
Обычным своим барским тоном, стараясь — боже упаси! — не унизиться, в осторожных выражениях Витте дал понять Симановичу, что хочет его видеть. И немедленно.
Тот на радостях, что в нем нуждается такая особа, побежал к нему вприпрыжку. И сразу был принят графом. Закрылись в кабинете, и Витте поинтересовался, может ли он положиться на коллегу, довериться вполне в своем деле. Симанович постарался убедить графа, что сохранит в тайне их встречу и разговор. Граф начал с того, что желает помочь евреям в их борьбе за равноправие. Но для этого ему надо вернуться на государственную должность. Не может ли он, Симанович, устроить ему встречу с Распутиным. И что надо сделать так, чтобы старец помог. После недолгого совещания, свидетельствует Симанович, решили, что через супругу Витте, которая будет выступать под вымышленным именем «Матильда», они задобрят Распутина. Самый верный путь — это оказание помощи людям, которые будут приходить с записками Распутина. На том и порешили.
Но это одна сторона дела. Вторая — организация встречи с Распутиным. Надо устроить так, чтобы никто не знал об этой встрече. Решено было, что Симанович снимет чужую квартиру, где смогут встретиться тайком Распутин и Витте. Для конспирации Витте будет именоваться Иваном Федоровичем.
Тут же обсудили, чем лучше заинтересовать старца, какую сторону занять в политике. И оба решили, что луч ше всего встать на сторону противников войны, выступать за мир с Германией. Так и сделали. Распутин страшно оживился, когда Витте изложил ему свой план на случай, если снова станет премьер — министром. Обещал поговорить с царем. И ровно через две недели они снова встретились тайком. Распутин вынужден был огорчить претендента: царь боится оппозиции Старого двора. Они ему голову снесут, как только узнают о том, что он намерен назначить премьером Витте. (К тому времени Витте попал в немилость к Гневной. — В. Р.).
В каких выражениях Распутин передал Витте нежелание царя назначить его премьером, истории пока не известно. По Симановичу — это была округлая такая фраза со ссылкой на боязнь царя, что с ним сделают то, что сделали с сербским королем Александром, — просто убьют. Поэтому он боится назначать Витте.
По Валентину Пикулю, Распутин сказал Витте со свойственной ему манерой переиначивать слова и понятия: «Нет, Витя, не быть тебе премьером».
Сам же горделивый, самовлюбленный, нахрапистый граф Витте, заслуженный еврейский ходатай, не любил распространяться на этот счет. В своем двухтомнике, где он неутомимо расхваливает самого себя и свои заслуги на посту премьер — министра и великого замирителя в войне между Россией и Японией, скромно упоминает о том, что, мол, была встреча с Распутиным, где шла речь о моем возвращении на пост премьер — министра. В какой форме происходил разговор Распутина с царем относительно этого его «возвращения», можно только гадать. Одно известно доподлинно, что главным мотивом ходатайства Распутина было то, что Матильда старательно помогает людям по его запискам и что он, Распутин, встречается с Витте, и что царь может на него положиться. О самом же главном мотиве — о том, что Витте за мир с Германией, Симанович не упоминает. Можно предположить, что прямодушный Распутин сказал все же царю о приверженности Витте миру с Германией. И царь усмехнулся себе в усы и отверг предложение старца. И старец остался доволен таким его решением, потому что — видит Бог! — он выполнил свое обещание, но не в его воле всегда проводить назначение. Кроме того, он уже понимал, что из себя представляет прощелыга Витте. И стоящие за ним.
