– Двадцатый, если я не ошибаюсь, ваше величество.
– Не ошибаетесь, Петр Аркадьевич, не ошибаетесь. Трудный век наступает…
Столыпин промолчал.
– Или вы иначе считаете?
Он встряхнул закружившейся от всяких мыслей головой:
– Я схитрил бы, ваше величество, утверждая обратное.
– Не надо хитрить… Хитросплетений вокруг меня и без вас хватает.
Мысли кружились в голове Столыпина, но он и на этот раз смолчал. Государь не стал настаивать на дальнейшей откровенности, а заговорил о том, ради чего и пригласил саратовского губернатора:
– Познакомиться мне с вами, Петр Аркадьевич, давно хотелось, но не придворное любопытство движет мною. Сейчас даже не крестьянские дела, которым вы так привержены. Война! Саратов – это последний поклон России, дальше Азия. Дальше путь к восточным берегам. Просьба моя простая, господин губернатор: проводите там, на Волге, наших доблестных воинов со всем надлежащим почетом.
Николай II сам замолчал, наверно, раздумывая, стоит ли продолжать. Умный и из этих слов все поймет.
– Ваше величество! Я еще до приезда сюда думал об этом и уже отдал кое-какие распоряжения. Срочно отбывая в Саратов, не премину воспользоваться вашими советами, а потому всеподданнейше…
Он поднял голову и встретил внимательный, выжидательный взгляд.
– …и по-человечески свято обещаю – проводить наше доблестное воинство со всеми подобающими почестями!
Аудиенция еще некоторое время продолжалась. Разговоры были о том о сем, даже и о делах семейных, но в голову уезжавшего Столыпина вколотилось именно это, главное. Проводы! Нагнавший на выезде из Царского Села барон Фредерикс остановил на пару минут свою карету и известил:
– Государь восхищен вами! Честь имею и я присоединить свое уважение!
Право, даже сидя в карете, он прищелкнул кавалерийскими шпорами.
У Столыпина шпор не было. Он просто снял перед главным царедворцем фуражку и тоже повторил:
– Честь имею, барон!
Барон Фредерикс повернул обратно, к шлагбауму Царского Села, а Столыпин поспешил на вокзал.
Поезд хотя и назывался курьерским, но шел вдвое медленнее пассажирского. Сплошным потоком тянулись на Саратов воинские эшелоны. Еще было только начало марта, холодно. Теплушки застилало дымом железных печек. Топотали от холода и ржали не привыкшие к тесноте и долгим переездам кавалерийские кони. На открытых платформах торчали зачехленные пушки и горы снарядных ящиков. Казалось, вся Россия сдвинулась с места и прет куда-то…
Едва попав на первую саратовскую станцию, Столыпин продиктовал телеграммы с пометкой: «Всем, всем губернским властям: «Каждый воинский эшелон встречать на станции со всеми подобающими почестями, с духовой музыкой, с флагами и хлебом-солью, а также с радостными лицами и криками «ура!»
Сам же он уже охрип от холодных степных ветров и речей, с которыми обращался к русскому воинству на многочисленных остановках.
Воинские и железнодорожные начальники хотели было пропустить вперед поезд, в котором ехал губернатор, но он категорически воспротивился.
Так что дорога от Москвы до Саратова заняла двое суток.
Бессонных, надо сказать…
В просторном спецкупе постоянно толкались командиры отправлявшихся на восток частей, а разве можно было им, идущим на смерть, отказать в последнем гостеприимстве?..
Лето 1904 года выдалось скверное. Губернатор обещал государю восторженные марши встречь уезжавшим на восток войскам. Это их еще на подъезде к Саратову встречали зарева горевших помещичьих усадеб и толпы женщин и детей, кричавших:
– Верните нашего тя-ятьку!..
– Нам е-ести нечего!..
– Воюйте са-ами!..
– Поле пахать некому!..
В теплушках, теперь уже по-летнему распахнутых, ехали мужики, которых позабирали и увезли из здешних деревень. Однако ж кто-то еще оставался, раз в округе светили в ночи помещичьи усадьбы?
Подполковник Приходькин с ног сбился, разыскивая зачинщиков. Но по деревням копошились только старики да белобилетники – кто без глаза, кто без ноги, а кто и вовсе без царя в голове. Приходькин, уж на что крепкая душа, в приливе отчаяния признался:
– Я толку воду в ступе! Какое может быть следствие, когда все поголовно против войны… и против наших вельмож?.. Нам воевать придется здесь, на Волге. А войска уходят на восток, нам их не дадут. Выход?.. Вызывать сюда казаков!
Губернатор, слывший либералом, вынужден был согласиться со своим верным служакой. Незримой стихийной силе следовало противопоставить силу организованную, воинскую. Полиция и местная жандармерия ничего не могли поделать. В поисках скучающих без дела казаков он и отправился на низа, в Царицын, который входил все в ту же громадную Саратовскую губернию. Там, вдали от фронтовых дорог, было потише, да и на самом низу, в Астрахани, оставалось скучающее казачество: на восток пока не гнали. А казак есть казак, ему сподручнее в седле, чем у казачки под юбкой. Столыпину удалось договориться с атаманами, которые обещали прислать на даровые хлеба своих молодцов.
С этой же целью он предпринял и другую поездку – в Казань, которую тоже пока не захлестывала антивоенная волна: все-таки в стороне от главных дорог. Основной крестьянский пожар полыхал на Саратовщине да в соседней Самарской губернии. Столыпин собирал карательную армию и для соседа-губернатора, в конец растерявшегося.
Под собственный крик души: «Ты делаешь то же самое, что и ненавидимый всеми Плеве!.. Очнись, несчастный!»
Но очнуться, не потеряв губернии, он не мог. Да и не в угоду Плеве предпринимал свои вояжи. Почти без охраны, подполковник Приходькин возражал, страшал, умолял, но он оставался неумолимым:
– Ну, что могут сделать десять, даже двадцать полицейских, которые будут скакать за моей каретой?.. Используй лучше их по своему назначению.
Приезжая в тот или иной уезд, он собирал окрестных помещиков во главе с предводителем дворянства и задавал один и тот же вопрос:
– Почему не жгут мои усадьбы? Я, между прочим, здесь такой же помещик.
Ответы были везде почти одинаковые:
– Так вы, ваше превосходительство, либерал. Вас мужики любят. А кто полюбит нас?..
– Полюбят и вас, господа, – пробовал утешать он растерявшуюся помещичью братию. – Если, конечно, вы под озимые сдадите часть своих земель в аренду. Да не жадничайте. Польготнее условия. Может, кто и за наличные негодный кусок землицы выкупит, свой хутор заведет. Если так, сроки уплаты растяните. Семенами под озимые помогите. Вот и выйдет любовь!
– Да, но от нас требуют всей земли! Какого-то черного передела! – кричали перепуганные, отнюдь уже не екатерининские вельможи. – Все отобрать и поделить! Как это можно?!
Уже не губернатор, а саратовский помещик отвечал:
– Если встанет вопрос, чтобы я отдал, безвозмездно, половину своих поместий, во имя спокойствия оставшейся половины, я не колеблясь сделаю это.
Сопровождавший его в одной из поездок земский чиновник прежних времен, не уволенный из жалости, после возвращения рассказывал своим коллегам:
– Батюшки-светы! Даже не верится, что я-то, грешный, жив остался… Приезжаем, это, в село Ключи, там как раз моя землишка, – что следоват быть? Шапки долой, лишь робкий шепот: «Ваше превосходительство!.. Барин наш родимый, выслушайте несчастных!..» Как в таком разе не выслушать? Так нет же! Наш молодой либерал-губернатор стоит в кругу орущих холопов и лишь кивает головой: да, да, я поговорю с хозяином, чтобы он сдал землю в аренду на более лучших условиях… А хозяин-то – вот он я! Слава богу, там управляющий всем заправляет, меня в лицо не знают, а то бы разорвали на части… Да что говорить – срамота одна!
Старый ретроград находил сочувствующих даже из числа земского чиновничества. И продолжал витийствовать:
– Еще хуже вышло в селе Большая Капель. Сами знаете, земли там принадлежат княгине Гагариной. И что же? Требования еще больше: раздать всю землю, потому-де что все равно управляющие разворовывают. Поделить – и вся недолга! Дерзость предерзостная.
Уже в адрес самого губернатора:
«Баяли, он за крестьян? Хутора на помещичьих землях замышляет?..»
«Приструнить бы…»
«Какое там! Сам такой же мироед!..»
«Можа, в колья карету взять?..»
Откуда что и нашлось – колья-то и в самом деле в руках замелькали. Плетни вокруг, долго ли кол дернуть? А у нашего либерала и охраны, почитай, нет, двое полицейских. Да я в карете дрожу, как лист старый, осиновый… И что же делает губернатор? От кареты опять идет в этот круг, образованный кольями… и… Слушайте, слушайте, господа! В доподлинности даже я стесняюсь его речь воспроизвести … примерно так:
«Ах вы… мать вашу, мерзавцы! Я намедни договорился с княгиней Гагариной, чтоб она на добрых условиях сдала вам землю, а вы разбоем хотите взять?.. Так не х… не получите! Выблядки вы, бездельники, а не крестьяне. Тогда и мне по х… до вас! Казаков пришлю!»
Ближний кол вырвал – да как саданет в толпу… просто страсти господни! И дальше материт:
