Воины тотчас подскочили к туркменским ханам и сняли с них веревки. Как только они поднялись на ноги, Гурген-хан со стоном произнес:
— За что, хезрет-вели?.. Аллах свидетель, мы не причинили ни одному персу зла...
— Молчи, собака! — вскрикнул хаким. — Ты еще спрашиваешь— за что! Сколько ты моего риса проглотил, собака? Сколько ты получил за охрану астрабадских дворов?! А чем ты отплатил за это?! Ты не достоин жрать мой рис и охранять мои владения... Взять!
Четверо воинов подскочили к Гурген-хану, в мгновение ока свалили его на землю, накинули на ноги петли, а концы веревок отдали двум всадникам. Хаким прищурил глаз и взмахнул рукой.
— Бисмилла!
Всадники поскакали в разные стороны. Неимоверно длинные веревки, раскручиваясь, зашипели на песке, как змеи. Гурген-хан отчаянно хватался руками за воздух, взбрыкивая ногами, но вот обе веревки вытянулись в струну, раздался душераздирающий вопль и тело, разодранное на две части, поволоклось по земле.
Всадники с растерзанным человеком скрылись — одни за Гургеном, другой — за порыжевшим холмом...
— Назар-Мерген-хан, — сдавленно выговорил хаким, — у тебя было время найти себе оправдание. Чем же ты оправдаешься передо мной, а? — Хаким злорадно засмеялся.— Страж из тебя такой же, как из того, чей труп сегодня съедят шакалы. Но ты моложе Гурген-хана... Ты меньше поглотил моего риса. Тебе я назначу более легкую смерть...
Назар-Мерген упал на колени, воздел руки.
— О, хезрет-вели, смилуйтесь хотя бы на минуту и выслушайте вашего подданного. Вы не пожалеете затраченное го времени на слова мои.
— Говори, — приказал хаким.
— Мне известно, что собака Кият и еще несколько старшин написали кавказскому генералу письмо, чтобы принял он их в подданство русского государя...
— Я знаю об этом, — хладнокровно отозвался хаким. — Говори — что еще хочешь сказать...
— Кият добьется своего. Русский царь примет его к себе, как приняли Пиргали-Султана...
— Так, наверно, и будет, если не помешаем, — опять согласился хаким и еще раз сказал:— Что у тебя еще — говори...
— Я помешал Кияту, — сказал Назар-Мерген. — Мои люди отправились в Астрахань, дабы с помощью доброго человека поехать к ак-падишаху и получить у него ханскую грамоту на имя Данияра, брата Мухаммед-Юсуп-хана. Ныне Данияр ваш верный подданный.
В тусклых глазах Мехти-Кули-хана появился хищный огонек. Лицо его внезапно подобрело.
— Действия твои стоят того, чтобы поговорить об этом как надо, — сказал хаким.— Ты поедешь ко мне в Астра-бад, Назар-Мерген... Дайте ему коня. — И хаким распорядился, чтобы войско возвращалось в Астрабад.
Спустя час, вновь переправившись через Гурген, пустив коней рысью, персы нагнали обоз с пленными. Связанные туркмены — мужчины и женщины — брели небольшими толпами. Слева и справа их постегивали всадники-персы. Детей везли в арбах. Мехти-Кули-хан подозвал к себе Назар-Мергена, спросил:
— Говорят, в Кумыш-Тепе живет дочь Кията с мужем. Нет ли их среди моих пленников?
— Нет, хезрет-вели, — со вздохом ответил Назар-Мерген.— Они уехали на той... Кият берет третью жену...
Мехти-Кули-хан насупился, сказал Гамза-хану:
— Прикажи, чтобы всех родственников Гурген-хана отделили от остальных пленников и отвели вон туда. — Он указал на неглубокую впадину, вокруг которой росла верблюжья колючка...
Гамза-хан тотчас поскакал вперед, и через некоторое время шестеро подростков, две старухи и одна молодая женщина были отведены к рытвине. Хаким подумал и сказал:
— Женщин не надо. Оставьте только юношей...
Жен Гурген-хана вновь погнали на дорогу.
— А этих порубите, — хладнокровно приказал хаким. — У меня не должно быть кровников.
Пятеро всадников тотчас подскакали к рытвине, где стояли дети растерзанного хана, оголили сабли и в минуту изрубили всех.
— Бисмилла, — опять довольно произнес Мехти-Кули-хан, когда палачи вернулись в строй. Проехав еще немного, он напомнил Гамза-хану:
— Как приедем в крепость, не забудь: надо послать в Султаниэ гонцов, чтобы шах истребил всех аманатов Гурген-хана. Ни у меня, ни у шаха кровников не будет...
Гамза-хан благосклонно опустил голову и вновь выпрямился.
Назар-Мерген всю дорогу от Кумыш-Тепе до Астраба-да ехал рядом со свитой хакима. Когда проезжали мимо пленных туркмен, он увидел и жен своих в общей куче и детей на арбе. Детишки — трое их, один другого меньше — заплакали при виде отца, запросились, чтобы он их взял. Назар-Мерген только прикрыл веки и задохнулся в жалости к своим детям. Долго он не мог развязать язык, попросить хакима, чтобы освободили его семью. Наконец, решился, сказал. Хаким взглянул на туркмена, усмехнулся и перевел взгляд на Гамза-хана.
— Говори с ним... — Он — твой душеприказчик! Гамза-хан молча выслушал Назар-Мергена, с готовностью ответил:
— Не бойся, хан... С жен твоих и детей я не дам упасть и волоску. Они будут жить беззаботно... Но получишь ты их не раньше, чем найдешь и привезешь мою дочь... Ее захватили люди Кията...
Назар-Мерген опустил голову. Ему ничего не оставалось, как согласиться с мудрым решением Гамза-хана. Перс больше не стал с ним разговаривать. Он нагнал свиту и поехал седло к седлу с хакимом...
В начале октября караван с русским послом, миновав Черные Пески, ступил на земли хивинского хана. Двухнедельный путь по дикой пустыне — нестерпимый зной, песчаные бури, сон в верблюжьем седле— всё осталось позади.
Муравьев выехал из песков изможденным до неузнаваемости. Он был в пестром халате и черном косматом тель-пеке. У него отросли усы и бородка, лицо загорело и обветрилось. Его нельзя было отличить от туркмена. Точно так же выглядел переводчик Муратов. Только Демка. остался «самим собой». Рыжая щетина по всему лицу и голубые глаза выдавали в нем российского парня.
Муравьева и переводчика караванщики и впрямь считали мусульманами, пока переводчик Сеид и старший каравана Хаким-Али-бай не выдали, что «эти трое — урусы», едут к Мухаммед-Рахим-хану. Случилось это, когда входили в царство мертвых песков. Впереди простирался путь в двенадцать фарсахов, и Хаким-бай предупредил Муравьева: «Будешь садиться в седло, очисть голову от черных мыслей, иначе призовешь джинов. С чистой душой войди в пески и чистым выйди». Муравьев ответил: «Помыслы мои чисты, яшули, и душой я чист».
Хаким-Али-бай усмехнулся: «Если ты чист, то зачем выдаешь себя за мусульманина?» Муравьев ничего не ответил, а караванщики, сидевшие у костра, неодобрительно зацокали языками. С той ночи капитан ощущал на себе презрительные взгляды спутников и боялся, как бы не напали на него. Но все обошлось благополучно. Выехав из песков и увидев впереди поля, зеленые кишлаки, арыки, чигири, мельницы, Муравьев облегченно вздохнул...
Караван, в котором ехали русские, сразу же разбрелся в разные стороны. Купцы повели своих верблюдов — каждый своей дорогой. Одни останавливались у родственников, другие спешили к знакомым. Сеид тоже объявил Муравьеву, что у него в кишлаке под Хивой живут родственники и повез урусов туда.
Кишлак состоял из десятка дворов. За высокими дува-лами всюду росли фруктовые деревья и сквозь зеленые кущи виднелись серые мазанки с навесами. В такой двор ввел русских Сеид. Путешественники выкупались в хаузе посреди двора и тут же на тахте, под ивами, прилегли отдохнуть. Никогда еще Николай Николаевич не спал столь сладко. Почти сутки длился его сон. Отоспавшись и надев на себя армейский мундир, он решил тотчас ехать дальше, в Хиву.
— Не спеши, Мурад-бек, — предупредил его Сеид. — Надо узнать, ждет ли тебя хан. Я послал ко дворцу людей, сказать о твоем приезде...
Муравьев прождал еще двое суток, а на третьи — Сеид исчез. Хозяин двора соврал капитану, что проводник уехал закупать хлеб, но через некоторое время всё же решился сказать истину.
— Ищут Сеида, — опасливо зашептал он. — Нукеры хана ищут. Голову хан хочет с него снять за то, что тебя привез...
— Какая несуразица! — возмутился Николай Николаевич. — Можно подумать, что я разбойником в ханство явился — Тотчас он распорядился вьючить верблюда и, спустя час, выехал на хивинскую дорогу.
Муравьев с переводчиком ехали на лошадях, которых купили тут же в кишлаке. Тюки с подарками хану везли на верблюде. Вверху на них раскачивался Демка. Встречные узбеки на конях, на ослах опасливо косились и качали головами: слух о том, что хан расправится с русскими, уже три дня носился в Хиве и ее окрестностях.
Верст за семь от Хивы, когда вдали уже были видны минареты и купола мечетей, Муравьева повстречал небольшой отряд конников. Сгорбленный старичок в чалме и молодой воин в шлеме и латах выехали вперед. Оба ласково улыбались.
— Хош гюлебсен, — прожурчал старичок, подъехав вплотную и разглядывая с любопытством русских. Муравьев по-тюркски ответил на приветствие. Видя, что русский офицер хорошо говорит по-мусульмански, воин в латах назвал себя по имени Ёш-Назар и представил старика, назвав его Атчапаром. Старик, в свою очередь, бесцеремонно объявил, что русские послы — его гости и попросил, чтобы ехали за ним.
