— Он еще пожалеет, что не отказал.
— Вы с братьями стали моими друзьями. Клянусь, что когда-нибудь вам воздадут великие почести, а ты будешь сидеть рядом со мной.
— Да, — шепнула она, — если мы все не погибнем из-за тебя.
— Я не забуду. Если тебя когда-нибудь будет некому защитить, обратись ко мне, и я протяну тебе руку.
— Не утешай меня, — сказала она. — Во всяком случае нам уже поздно идти на попятный. А теперь прячься.
Хадаган не отходила от юрты весь следующий день. Отца с братьями она увидела только после захода солнца. Когда они садились ужинать, лица у них были озабочены.
— Таргутаю скоро придется отказаться от этой охоты, — сказал Чимбай. — Его люди говорят ему, что мальчик сдался бы, если бы был еще жив.
— Пока мы не убедимся в этом, — сказал Сорхан-шира, — парню придется попотеть в его шерстяной постели. — Хадаган встала и принесла еще один кувшин. — Много пьешь, дочка.
— Я не для себя, папа. Дам Тэмуджину, когда появится возможность вылезти.
Отец ухмыльнулся.
— Мы достаточно сделали для него. Пересидит без еды одну ночь.
Ей не хотелось спорить с ним. Охота скоро закончится. Мальчик уйдет, и им нечего будет бояться.
В ту ночь Хадаган крепко спала и проснулась, только когда услышала привычный шум мутовок. Постель отца была пуста. Она снова закрыла глаза и задремала, как вдруг шум снаружи прекратился.
Сорхан-шира ворвался в юрту.
— Вставайте, — сказал он. Братья Хадаган сели в своих постелях. — Нам велено подождать снаружи. Таргутай приказал обыскать стан.
Хадаган с братьями стояла у юрты. Тайчиуты занимались обыском, продвигаясь к ним. Ей следовало бы догадаться, что Таргутай поищет в жилищах, если мальчика не найдут. Он станет подозревать, что кто-то прячет Тэмуджина.
В отдалении несколько человек спешились у юрты дяди. Двое рылись в сундуках, что были в кибитке, остальные вошли в юрту.
Пятеро тайчиутов подъехали к их жилищу. Хагар вцепилась рукой в плечо Хадаган. Сорхан-шира сидел возле повозки, спокойно заостряя наконечник копья. Руки Хадаган дрожали, она заставила себя успокоиться.
Отец встал и прислонил копье к повозке, когда тайчиуты спешились.
— Теперь здесь посмотрим, — сказал один из них.
— Бесполезно, — откликнулся Сорхан-шира. — Но раз Таргутай приказал, мы подчиняемся.
— Может, и бесполезно, — согласился тайчиут, — и я устал слушать, как ругаются женщины, когда мы ворошим их пожитки.
— Заходи, друг.
Сорхан-шира повел людей в юрту. Хадаган боялась пошевельнуться или посмотреть на лица братьев. Тайчиуты ни за что не поверят, что Тэмуджин заполз под шерсть без ведома Сорхана-ширы.
Она услышала, как в юрте что-то перевернулось.
— …помер уж, — услышала она голос отца. — С колодкой он бы давно попался.
— Тогда бы тело нашли, — откликнулся тайчиут.
— Он, наверно, утонул, — сказал Сорхан-шира. — Лежит себе на дне Онон-эке, опутанный водорослями, или течением унесло.
Что-то грохнуло опять, раздался скрип открываемого сундука.
— И все же, — заметил другой тайчиут, — Таргутай думает, что кто-то сжалился над ним.
Сорхан-шира засмеялся. Хадаган удивилась, как естественно звучит его смех.
— Такой человек заслуживает смерти, — сказал отец.
— Я его сам жалел, — признался тайчиут. — Что-то в нем есть от Есугэя, а багатур был хорошим человеком до того, как бездумно дал себя отравить врагам.
Хадаган услышала, как что-то звякнуло на очаге.
— Признаюсь, я тоже жалел его, — сказал Сорхан-шира. — Это вполне естественно, к тому времени, когда его перевели к нам, силенок у него оставалось мало.
— Хватило, чтобы пристукнуть сторожа.
Сорхан-шира рассмеялся.
— Мальчишка, ростом вдвое ниже этого слабака, сладил с ним даже в колодке. Садитесь на подушки, отдохните немного — вы заслуживаете выпивки за свое беспокойство.
— Мы вернемся и выпьем в другой раз, — послышался бас. — Таргутаю будет спокойней, когда он услышит, что стан обыскали. Тогда закончится охота на этого проклятого мальчишку.
Двое вышли, чтобы обыскать повозки, стоявшие возле юрты. Хадаган не подняла глаз, когда отец вышел из юрты с тремя остальными. Их сапоги промелькнули в направлении повозки.
— Посмотри-ка здесь, — сказал бас.
У Хадаган перехватило горло. Хагар стиснула ее плечо еще крепче.
— Стоит ли тратить силы? — спросил отец. Рука его сжимала копье, он сунул его в шерсть и вытащил.
Трое тайчиутов осклабились.
— У нас приказ.
Они стягивали шерсть с повозки и бросали ее на землю. Сорхан-шира прислонился к колесу, дергал себя за вислые усы, а куча шерсти все росла. Хадаган чувствовала, как сжимает ее плечо рука, и смотрела на застывшее, осунувшееся лицо Чимбая.
Один из тайчиутов вздохнул, выпрямился и отер пот со лба.
— Жаркая работенка, — пробормотал Сорхан-шира, — в такой-то денек. — Тайчиут кивнул. — И напрасная, скажу я вам. Кто может выжить в такую жару да под такой горой шерсти?
Сбросили еще охапку шерсти, скоро повозка опустеет.
— Он прав, — сказал тайчиут двум другим, вернувшимся из юрты. — Тут все.
— В юрте все вверх дном, — пожаловался Сорхан-шира, — а теперь и шерсть оставите на земле.
Тот, что говорил басом, пожал плечами.
— Не могу помочь, дружище. Нам надо закончить засветло.
Все пятеро пошли к своим лошадям. Хадаган взяла отца за руку и сжала.
— Работы много, — прошептал он. — Хадаган, эту шерсть и наши пожитки надо привести в порядок, а потом вы со старой Хагар сварите ягненка. Сыны, пошли со мной. Пора отправлять в путь нашего подопечного.
Сорхан-шира вернулся только ночью и послал Чимбая за Тэмуджином.
— Таргутай разозлился, — сказал он, — но он убежден, что выпорхнувшая птица либо серьезно ранена, либо сдохла. Его также утешило то, что ни один из его сторонников не пригрел несчастного.
Хадаган подумала, что теперь они в безопасности. Тэмуджин станет свободным. Она не верила, что увидит его снова. Жизнь, которую ему предстоит вести, не легка. Тэмуджин может исчезнуть, стать всего лишь еще одним безымянным изгоем, поглощенным степью.
В сопровождении Чимбая вошел Тэмуджин. Лицо мальчика было красным и оцепенелым; удивительно, что жара вообще не прикончила его.
— Собирается дождь, — сказал Чимбай.
Сорхан-шира кивнул.
— Тем легче будет нашему подопечному улизнуть. — Он положил руку на плечо Тэмуджину. — Тебя чуть не убили. Да и нас бы развеяли, как пепел. Сегодня я чуял, как ко мне подкрадывается смерть.
Чилагун дал Тэмуджину два бурдючка с кумысом. Мальчик засунул их за рваный кушак, а Хадаган протянула ему мешок.
— Там вареная баранина, — добавил Сорхан-шира. — Выходи на берег и иди вниз по течению реки. Ты найдешь неоседланную рыжую кобылу под деревьями сразу за второй излучиной. Мои люди подумают, что она заблудилась, а поскольку она старая и яловая, никто не станет ее искать. — Он подал мальчику две стрелы и лук. — Еда у тебя есть, охотиться не надо. Найди свою семью и освободи нас от своего присутствия.
Он не дал, Тэмуджину ни огнива, ни седла. Луком с двумя стрелами не очень-то оборонишься, но Хадаган не возражала. Опасность почти миновала.
Тэмуджин кинул на плечо мешок и протянул руку Сорхану-шире.
— Когда-нибудь тебя вознаградят за то, что ты сделал.
Чимбай и Чилагун по очереди обнялись с Тэмуджином. Светлоглазый мальчик поклонился Хагар.
— Я благодарен и тебе, почтенная. — Он взглянул на Хадаган. — Помни мое обещание.
Она потупилась. Когда она подняла голову, Тэмуджин уже исчез.
Тэмуджин сказал: «Я был не больше насекомого, спешащего забраться подо что-нибудь, и эта гора стала моим убежищем. Я был не больше жука, ползущего по земле, и дух, который обитает здесь, подарил мне жизнь».
Дай Сэчен сказал:
— Ты становишься взрослой, дочка.
Бортэ замерла, зная, что за этим последует.
— Ты выросла в моей юрте. — Сердито смотревший на нее отец был пьян и лежал в постели. — Тебе семнадцать, Бортэ — сколько тебе еще ждать?
Она взглянула на брата. Анчар склонился над стрелами, которые шлифовал. Шотан молча возилась у очага.
Бортэ сказала:
— Я буду ждать, пока мой жених не приедет за мной.
— И когда это будет? — со вздохом вопросил Дай. — Я был терпелив. Я слушался тебя и отказывал твоим поклонникам, имеющим много стад, потому что не выносил твоих слез.
— Я обещала, — ответила она. — И ты обещал. Тэмуджин ждет, пока не сможет предложить мне лучшую долю.
— Ты обманываешься, дочка. Он умер или забыл тебя.
— Ты бы уже сейчас была замужем, — проговорила Шотан. — Красота твоя не вечна.