тут и радовались тем яствам, которые достали с большим трудом и за большие деньги или приготовили сами. А что сказать о тех, кто оставил надежное укрытие, вроде евреев моего дяди, — и только для того, чтобы вернуться сюда на этот праздник?!
За столом вместе с нами сидело еще несколько человек, и некоторые были в шляпах. Антон не придумал это. Но то были самые пожилые люди. Сидели с нами и молодые, к разговорам которых я особенно старался прислушаться, хотя не все понимал. Но кое-что мне объяснял пан Раппопорт. Главным рассказчиком был человек, только что бежавший из Треблинки. Его рассказ был ужасен — словно человек вернулся из ада. Он во всех деталях описывал, как немцы убивают там евреев, которых грузят на поезда здесь, в Варшаве, заверяя их, будто они едут в Германию на работы. Посреди этого рассказа пан Юзек положил вилку — он не мог есть. Но я шепнул ему, чтобы он ел, иначе у нас не будет сил ни на что, и он снова вернулся к еде, хотя видно было, что он жует чисто механически.
Потом он снова отложил вилку и спросил пана Раппопорта, как организована самооборона здесь, в районе «щеточников». Пан Раппопорт сказал, что у них пять боевых групп. В каждой такой группе порядка пятнадцати-двадцати парней, а также несколько девушек. Тут он поймал мой недоверчивый взгляд и сказал, что этих девушек нельзя списывать со счета, потому что они — из тех сионистских отрядов, которые перед войной готовились уехать в Палестину. Потом он добавил, что оружия на всех не хватает. И боеприпасов тоже. От силы винтовка или две на каждую группу. С другой стороны, есть достаточно гранат, бомб и самодельных бутылок с «коктейлем Молотова» из мастерской пана Клепфиша и его компаньонов.
Когда мы кончили есть, один из молодых парней начал учить пана Юзека обращаться с винтовкой и револьвером. Весь урок занял десять минут. Мне как-то не верилось, что после такого урока человек сможет пользоваться оружием. В основном он учил его правильно прицеливаться. Они исходили из того, что, если кто-то из бойцов будет ранен и не сможет стрелять или повстанцы захватят оружие у немцев, пан Юзек сможет присоединиться к бойцам. А пока он может помогать без оружия.
Меня они вообще не принимали в расчет.
В эту минуту в комнату вошел пан Просяк. Он отозвал нас в угол и посадил напротив. Но хотя ясно было, что он пришел сказать нам что-то важное, пан Юзек заговорил первым. И все из-за меня. Он пытался убедить его, что нужно помочь мне выбраться из гетто. Пан Просяк терпеливо выслушал его, покачал головой и сказал:
— Все мы в руках Божьих…
И я сразу понял (как, думаю, и пан Юзек), что никто здесь не будет заниматься судьбой польского мальчика, когда в любой момент может решиться судьба всех этих людей, что вокруг нас. Ведь было ясно, что лишь немногие из них останутся в живых — если кто-нибудь останется вообще. Не об этом он хотел говорить. Он пришел спросить меня об Антоне.
— Твой отец не пришел, — сказал он, глядя на меня. — Люди, которые имели с ним дело, говорят, что это на него непохоже. Что ты можешь сказать по этому поводу, юноша?
— Я знаю только, что он ушел по заданию польского подполья, — повторил я то, что уже говорил ему раньше. — Если он вернется, то обязательно придет в гетто. Он придет из-за меня.
— Как он узнает, что ты здесь?
Я объяснил ему, что если не случится беда и если Антон вернется в течение дня — а это очень вероятно, судя по прежнему опыту таких его отлучек, — то даже если он будет очень усталым, он постарается сразу же выполнить свой уговор с евреями гетто. А спустившись для этого в наш подвал, тут же все поймет.
— Как он поймет? — спросил пан Просяк.
Я сказал:
— Он знает, что этот вход в канализацию известен только мне, а значит, это я проник туда через этот люк и оставил его открытым, чтобы вернуться. Никто не может понять все это, кроме Антона.
Я не хотел рассказывать ему больше, да он и не спрашивал. Поэтому я добавил только, что, обнаружив открытый люк, Антон не сразу отправится в гетто. Сначала он пойдет искать меня в школу, потом у пана Корека и только потом подумает о пане Юзеке и зайдет проверить к моему дяде — хотя, возможно, еще до этого сходит к бабушке. И все это займет много времени. Кроме того, когда он уже отправится в гетто, то не сможет идти обычным нашим путем, потому что этот туннель теперь завален взрывом. Но он конечно же найдет другую дорогу и в конце концов обязательно придет.
— Мы беспокоимся не только из-за патронов, — сказал пан Просяк. — Есть еще одно дело, за которое он взялся и даже получил задаток в фунтах стерлингов, золотыми монетами. Нам сказали, что в этом деле на него тоже можно положиться. Сейчас, когда ты здесь, юноша, я могу рассказать и тебе.
И он рассказал нам, что среди евреев, которые пришли в гетто на праздник с нашей стороны, есть группа богачей, которые уплатили Антону, чтобы он вывел их обратно. И он обещал им, что наймет грузовик на складе строительных материалов и этот грузовик будет ждать их на Гжибовской, возле выхода из туннеля канализации, сегодня вечером, ровно в половине восьмого. То есть за полчаса до начала комендантского часа. Он также взялся договориться со своей знакомой крестьянской семьей, что они примут эту группу в своей избе, в лесу, в таком месте, где можно будет помыться и переодеться. Эти евреи останутся там на всю неделю, потому что возвращаться в город всей группой было бы очень опасно. Они смогут вернуться только по одному, своим ходом, а там уже у всех у них есть укрытия и хорошие бумаги, а у некоторых — даже надежные рабочие места. Все это дело стоит, конечно, больших денег, но они очень богатые люди. И если в момент выхода из канализации их не засекут немцы или польские полицейские, то все должно пройти гладко. Но, конечно, лишь в том случае, если Антон придет вовремя.
Я хорошо знал этот выход. Именно там мы с Антоном выходили по ночам, когда в гетто было еще полно евреев. И хозяина
