class="p1">— Пан Юзек, я не мог там оставаться. Это было как добровольно сойти в могилу. Я чувствовал, что задыхаюсь. Конечно, если бы у меня были маленькие дети, то, возможно, у меня не осталось бы другого выхода, но…
Он глянул на меня и понимающе кивнул.
— Ладно, оставайся здесь, Мариан, но держись все время рядом со мной. И без всяких фокусов. Я только надеюсь, что Антон появится скоро. Если мне суждено умереть здесь, я хотел бы умереть с чистой совестью.
По-моему, на самом деле он был рад, что мы снова вместе.
Немцы уже дошли до маленькой площади внутри гетто. Но как только они двинулись дальше, прогремел мощный взрыв. Площадь словно взлетела в воздух. Парни рядом с нами пришли в неистовый восторг. Они смеялись, кричали, плакали от счастья, обнимались. Я думаю, они никак не могли поверить собственным глазам и потому не отрывались от окон.
Действительно, там совершалось немыслимое.
Вообще-то евреи не в первый раз убивали немцев. В Варшаве это случалось и раньше. Но крайне редко. До предыдущего дня — первого дня восстания — происходили только одиночные нападения. А на этот раз шла настоящая война. Это был бой. Слывшие непобедимыми немцы, собравшиеся покорить весь мир, терпели поражение от кучки евреев. Разумеется, все понимали, что это временный успех. На короткое мгновение. Не думаю, что у кого-нибудь здесь были какие-то иллюзии. Но в тот момент никто не задумывался о будущем. Мы только смотрели, как уцелевшие немцы отползают с площади и собираются под стенами домов. А на площади лежат их убитые. А их раненые стонут и кричат. А остальные явно в панике. Палят без всякой цели во все стороны. Я и сам не верил своим глазам. Пан Юзек обнял меня и сказал:
— Если мне суждено умереть, Мариан, то после этого умирать будет легче.
Немцы отступили. Кое-как утащили своих раненых и отошли за ворота. Парни, которые были с нами, сказали, что это взорвалась мина, которую повстанцы заложили на площади еще раньше. Она управлялась электричеством. За приведение ее в действие отвечал один из этих парней, и теперь он очень гордился этим.
И тут поступил приказ покинуть наблюдательный пункт. Мы бегом пересекли улицу. Теперь немцы почти не стреляли. Но я задержался и не сразу побежал со всеми. А когда пан Юзек вернулся, чтобы забрать меня, и начал на меня кричать, я сказал:
— Там на тротуаре лежит труп немца. Видно, отбросило взрывной волной. Я хочу забрать его винтовку.
И мы побежали туда вдвоем.
Возле немца действительно валялась винтовка. Я схватил ее. От сильного волнения я чуть не забыл поднять патронташ. Мы вбежали в дом и присоединились к своим парням. Я все еще держал в руках винтовку, и они посмотрели на меня с завистью. А пан Юзек ничего не сказал. Но я не мог выдержать его взгляда и отдал винтовку ему. Я подумал, что ему она нужна больше.
Теперь нам приказали подняться на четвертый этаж, там есть пан Диамант, который покажет пану Юзеку, как обращаться с винтовкой. А мне в награду за то, что я ее добыл, дали две гранаты и бомбу. И гранаты, и бомба были самодельные. Каждая граната была сделана из полулитровой металлической банки, наполненной взрывчаткой. Мне объяснили, что их надо поджигать спичкой. Я хорошо бросаю камни. Осталось только дождаться, чтобы немцы вернулись.
Я сидел рядом с паном Юзеком и смотрел, как пан Диамант его учит. Он велел ему стрелять только по большим группам, а не по одиночным солдатам. Так он скорее попадет в цель. Потом он присоединил к нам еще двух парней и велел им взять винтовку, если пан Юзек будет ранен.
К нам поднялись несколько девушек. Они прошли между бойцами и раздали еду и воду. Я не был голоден, но все время пил.
Не знаю, сколько времени прошло до начала повторной немецкой атаки. Может, час. Или больше. Но они вернулись. На этот раз они не маршировали, как на параде, а пробирались по двое под прикрытием стен. Они взорвали ворота и ворвались на территорию гетто. Евреи начали стрелять из окон и швырять бомбы. Какое-то время я еще оставался рядом с паном Юзеком. Мне хотелось посмотреть, как он будет управляться со своей винтовкой. А он держался вблизи своего нового учителя, пана Диаманта, которого все здесь называли Авремеле. Перед войной этот Авремеле был солдатом в польской армии и поэтому хорошо знал, как нужно вести себя в бою. И все делал очень медленно, не торопясь. Парни все время подгоняли его: «Ну же, Авремеле, вон там еще один, чего ты ждешь?!» Но он ни на кого не обращал внимания. Целился не торопясь, но когда наконец стрелял, каждая его пуля попадала в очередного немца.
А пан Юзек, напротив, был слишком взволнован. Он буквально дрожал. И никак не мог разобраться, где у него левая рука, а где правая. А поскольку он был левша, эти руки у него постоянно путались — и когда он пытался удержать винтовку, чтобы правильно прицелиться, и когда пробовал взвести курок. Он даже не мог как следует разглядеть мушку. Мучился несколько минут, выпустил одну пулю, а потом сказал в отчаянии, что у него все мутится в глазах и он не может стрелять, и отдал винтовку одному из парней. Взамен ему дали две настоящие гранаты и две такие, как у меня, и мы вдвоем спустились на первый этаж, откуда швырнуть гранату можно было точнее.
Эти парни и девушки вокруг меня не были настоящими солдатами. И, возможно, не умели делать то, что сделали бы на их месте настоящие солдаты. Но они вели себя так, что было абсолютно ясно: они готовы умереть, лишь бы уничтожить еще несколько немецких палачей. Среди них было несколько молодых женщин. Одну из них звали, если я правильно помню, Двора. Она стояла на балконе второго этажа и стреляла в немцев, не нагибаясь. А они никак не могли в нее попасть, сколько ни старались. Как будто она была заколдована. И был там еще один парень, который попал своей бутылкой с «коктейлем Молотова» прямо в каску немца, и тот вдруг весь вспыхнул и стал вопить и кружиться на месте, как безумный. Ему бы лечь и кататься по земле, чтобы сбить пламя, но его немецкого ума на это не хватило. Я тоже швырнул две свои гранаты, и
