Середина любого плавания считается несчастливой, как и тринадцатый день. Если же оба совпадают, как случилось сегодня, для моряков это очень дурной знак. Один матрос, Тьерри-Люк Дюфи из Порт-о-Пренса, утром отказался покинуть каюту и заступить на вахту, утверждая, что сочетание этих сил свидетельствует о «вуду». (Вдобавок сегодня суббота, день «шабаша ведьм», согласно этому суеверию.) Дюфи сказал Лисону, что ночью слышал странный крик — не то кошачий, не то птичий. Обычно он покладистый малый, почти мой ровесник, у нас за плечами немало общих походов, между нами давно установились дружеские отношения, и я спустился в общую каюту, чтобы узнать, в чем дело. Дюфи сказал, что сегодня бесовской день и он работать не станет. Я выговорил ему за богохульные речи: того и гляди, он зажарит родную мать на костре и разделит ужин с бароном Субботой [47]. (У вудуистов этот высокородный джентльмен почитается дьяволом, однако же, как половина палаты лордов, носит цилиндр, дабы спрятать рога.) Дюфи посмеялся, но на работу выходить отказался.
Он ответил, что если верить в загробную жизнь, дьявола и власть тьмы — богохульство, то богохульствует весь христианский мир и почти все до единого на корабле. Каждый волен верить в то, что считает нужным, сказал Дюфи, лично он не знает, что это за бог, который отправил собственного сына умирать на кресте. Что же до каннибализма, римские католики охотно признают, что едят плоть и пьют кровь: получается, сам Папа Пий — зомби из вуду.
Я заметил, что негоже столь неуважительно отзываться о великом и славном (пусть и ошибочном) вероучении, которое исповедуют многие пассажиры. Он извинился, сказал, что пошутил, и добавил: жена у него католичка (с острова Элеутеры, что на Багамах), а младшая дочь готовится стать монахиней. Впрочем, никакие уговоры не помогли — Дюфи на всё отвечал, что скорее откажется от пищи, позволит заковать себя в кандалы и посадить под замок, чем выйдет в такой день на вахту. В конце концов я согласился освободить его от вахты, но предупредил, что вычту у него из жалованья. Он не возражал.
Когда я уходил, он что-то пробормотал, но я не понял ни слова.
Вечером мне пришлось наказать одного из матросов, Джозефа Картигана [48] из Ливерпуля, который приставал к трюмным пассажиркам и делал им постыдные предложения, намереваясь воспользоваться их плачевным положением. Взамен обещал дать им еды. Я не люблю наказывать матросов, однако им известно: я не допущу, чтобы на моем корабле покушались на честь порядочных девиц. Я позвал Картигана к себе в каюту, спросил, есть ли у него жена и дочь, он ответил, нету. Тогда я спросил, есть ли у него мать, и как ему понравится, если к ней отнесутся как к шлюхе? Он ответил, что мать его такова и есть, самая известная шлюха в Ливерпуле: от клиентов нет отбоя. (Клянусь, у него даже уши зашевелились от этакого бесстыдства.)
Чосер в Прологе Мажордома пишет «Чуть перезрел — ложись, приятель, в гроб» [49] . Коли так, эта грязь со дна Мерси [50], этот негодяй, гоняющийся за юбками, перезрел до такой степени, что забродил.
Он оправдывался, что не позволил де себе ни чего такого и что желание его вполне естественно, учитывая продолжительность путешествия и проч Я велел на три дни уполовинить паек этого сквернавца — с тем чтобы остаток отдать какой нибудь бедной девице из третьего класса. Я многажды убеждался в истинности замечания покойного адмирала У. Блая (первый капитан, при ком я служил еще мальчишкой — чертил карты и измерял глубину Дублинского залива), что, ежели некто в оправдание объявляет свой поступок «естественным», он непременно ведет себя хуже всякой скотины и практически без исключений обходится дурно с теми, кто его слабее.
Вонь меж тем сделалась воистину нестерпима. Точно корабль гниет или плывет по сточной канаве.
Видели бы вы старого Дэнниса Дэнихи: никогда еще он не пребывал в столь добром здравии, и глядит записным красавцем, не то что на родине. Можете быть уверены, у него масса табаку, и он велел мне сообщить об этом Тиму Мерфи. Видели бы вы Дэнниса Рина, когда Дэниел Дэнихи переодел его в наряд, обычный в этих краях, вы бы приняли его за начальника или стюарда: нам не хватит слов, чтобы описать наше теперешнее счастье. Девицы, которые дома ходили по болотам, так наловчились болтать по-английски, что вы удивились бы.
Письмо Дэниела Гини из Буффало, штат Нью-Йорк
Глава 17
ЖЕНИХ
Из которой мы узнаем о подлинных и тягостных событиях юности Дэвида Мерридита
В 1836 году Дэвид Мерридит приехал домой на Рождество в увольнительную, из которой так и не вернулся во флот, и его обручили с единственной дочерью помещика Генри Блейка, соседа Кингскортов, владельца Талли и Талли-Кросс. Дэвиду уже двадцать три года, сказал отец, подходящий возраст, чтобы надеть хомут на шею. Затягивать негоже: потом придется согласиться на любую ослицу. Это не Лондон. Выбирать здесь почти не из кого. Земли Блейков кой-где граничат с Кингскортом. У Блейка водятся деньги, а Кингскорт требует вложений. Счастливое совпадение, присовокупил отец, но, разумеется, отнюдь не главная причина. Однако ж, коли объединить два поместья, с этакой силой поневоле придется считаться. Мы поставим на место даже Мартинов из Баллинахинча, не говоря уже об этих заносчивых гадюках Д’Арси из Клифдена. Да и мисс Эмилия, в конце концов, первая красавица графства.
До сего дня Дэвид Мерридит не задумывался о женитьбе, но решил, что отец в чем-то прав. Эмилия Блейк — не худшая невеста. Правда, они родственники, но такие дальние, что вряд ли у них родятся косоглазые дети с перепонками между пальцев. Он давно ее знает, не раз танцевал с нею на свадьбах. Она радует глаз. Они оба любят лошадей. Она не то чтобы умна, однако же и не дура.
Дэвид Мерридит и Эмилия Блейк. В их именах слышался приятный ритм неизбежности. Эмилия была веселая неугомонная девица с мягкими чертами лица и на удивление язвительными шуточками, то и дело сверкавшими в свойственной ей безмятежности, как петарды в ночном тумане. Порой Дэвида смущал ее сарказм. Дружбу Эмилия заводила оригинальным манером: вызнавала, кого ты не любишь больше всего, и принималась донимать этого человека так часто и настойчиво, как могла. Дэвиду Мерридиту это не нравилось, да и немного нашлось бы тех, кого он недолюбливал. В знак приязни Эмилия распускала руки. Пошутишь, а она шлеп тебя по плечу: вульгарная привычка. А после бокала хересу и вовсе набрасывалась с кулаками. Вскоре Мерридит поймал себя на том, что побаивается шутить в ее присутствии (и уж тем более поить ее хересом): его смущало, что нареченная его бьет.
Через две недели после объявления о помолвке Дэвид в одиночку отправился в графство Уиклоу на ежегодную охоту к виконту Пауэрскорту. Стрелять он не любил (и толком не умел), но желал научиться, почувствовать запах пороха в студеном воздухе. За ужином его усадили против мальчишески резвой и красивой англичанки: девица смеялась так беспечно, что Дэвид не сводил с нее глаз. Она впервые приехала в Ирландию, и та ее совершенно очаровала. Ее лучшая подруга, с которой они вместе учились в Швейцарии, — вторая дочь хозяина поместья, прославленного Уингфилда из Пауэрскорта. Дэвид потанцевал с англичанкой. Она подшучивала над его неуклюжестью в лансье [51], неповоротливостью в затейливых фигурах. Они погуляли по освещенной факелами веранде, полюбовались фонтаном в стиле рококо, украшавшим декоративный пруд. Отец ее подруги купил фонтан в Италии, сказала англичан ка, это копия работы великого Бернини. Все дума ют, это оригинал, но она знает, что это копия. У нее талант отличать подделку, добавила англичанка. Ей хотелось бы побывать в Италии. И она непременно там побывает.
