— Нет! Нет! Нет!
Звуки музыки и смеха перекрыл отчаянный вопль. Все замерли. Яростный Костин вопль прервал течение времени.
— Нет, нет, нет! — отчаянно кричал Костя. — Нет, ты не…
Аня схватила ребенка в охапку и зажала ему ладонью рот.
Она вихрем вылетела на улицу и втащила Костю в их землянку.
Освободившись, Костя снова принялся за свое:
— Ты не моя мать! Ты не моя мать! Ты не Софья… Ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу! Нена…
Аня не сдержалась и влепила ему пощечину.
— У тебя нет выбора! — рявкнула она.
Ребенок от неожиданности икнул, схватился за щеку и выпучил глаза, из которых не выкатилось ни одной слезинки. Пощечина его ошеломила и погасила приступ ярости, овладевший им в праздничном зале.
— Мы с тобой теперь остались вдвоем, ты и я! — добавила Аня, стараясь смягчить голос, настолько она была испугана нанесенным мальчику оскорблением.
Аня впервые поняла, что отныне она раз и навсегда связана с этим ребенком. Ее связывала клятва, которая была крепче воинской присяги, крепче готовности отдать Родине свою жизнь. Она не могла расстаться с Костей, она была обязана выжить, чтобы заботиться о нем. Обещания, данные мертвым, неотменимы, потому что бессрочны.
Стоя рядом с ней, Костя наконец понял, какая Аня высокая. Он касался лбом ее живота. Он был слишком мал для этого мира, ему нужно было подрасти.
Аня погладила ребенка по щеке, стараясь придать жесту материнской ласки. И тут же отдернула руку. Костя ее укусил.
Глава 49
Цимлянский заказник,
сентябрь 2018 года
— Но как тебе удалось получить доступ к секретным архивам НКВД? Это невозможно!
— С компьютером возможно все, — ответил Павел. — В те годы, к счастью для нас, по всякому допросу составлялся протокол, все сомнительное анализировалось, препарировалось и архивировалось.
Павел развернул планшет к Диме и Василию. Промотал нумерованные пожелтевшие от времени листы дела семидесятипятилетней давности. Машинописный текст был вполне читаемым.
— Смотри, тут листов тридцать. Расследование тянулось до конца 1943 года. Аня Любимова оказалась в центре следствия. Год с лишним, во время разгрома немецкой армии в нескольких крупнейших сражениях, группа советских офицеров сосредоточилась на судьбе летчицы — или, лучше сказать, они ожесточенно копались в деталях ее жизни.
— Вы заметили? — спросил Дима; он провел целый час бок о бок с Павлом, вчитываясь в материалы дела Ани Любимовой. — Все допросы вел один и тот же человек, некто Иван Голюк. — К этому делу приложен протокол другого допроса. Довольно странный, не находите?
— Ну да, он помечен 1944 годом. На этот раз роли, кажется, поменялись. Человеку, который открыл дело и провел все предыдущие допросы, теперь приходится отвечать.
Дима прочел вслух фрагменты, которые привлекли всеобщее внимание:
Алексей Гулин. Хороших пленных не бывает. Только трусы. Если ты еще жив, то потому, что тебе не хватило мужества покончить с жизнью.
Иван Голюк. Я вернулся лишь потому, что располагаю сведениями, которые чрезвычайно важно передать и которые важнее моей собственной судьбы.
Алексей Гулин. Где ты попал в плен?
Иван Голюк. В Донбассе. Я случайно попал в расположение противника. Некоторые обстоятельства не оставили мне выбора. Сколько тебе лет?
Алексей Гулин. Здесь я задаю вопросы!
Иван Голюк. Года двадцать два, не больше. Я заметил, что чем моложе ведущий допрос сотрудник НКВД, тем он более жесток. Это потому, что вы взрослели в эпоху больших чисток и всеобщего страха. И теперь не боитесь ничего.
Алексей Гулин. Великую страну строят не те, кто боится, а те, кто внушает страх.
Дима присвистнул.
— Похоже, для Ивана Голюка запахло жареным, — хмыкнул Павел.
— На многих десятках страниц разговор идет о летчицах 586-го и 588-го полков, — подытожил Дима. — С чего бы вдруг Голюку пришлось отчитываться по делу, которое он сам завел?
Павел продолжил читать:
Иван Голюк. Ты уже был влюблен? Только женщины и могут немного скрасить нашу жизнь. Однако мы были не в восторге оттого, что они прибыли в часть.
Алексей Гулин. Почему?
Иван Голюк. Потому что мы боялись, что не покажем себя настоящими мужчинами рядом с ними. Мы боялись, что будем не такими смелыми, как они. Желание отступило на второй план. А фрицы прямо-таки бесились оттого, что женщины им нос утерли. Три женских полка им чертовски кровь попортили.
Алексей Гулин. А те, что исчезли одновременно с тобой, в марте 1943 года, какие они были?
Иван Голюк. Ты хочешь знать, были ли они красивыми, сильными и эффективными? Сказать так — значит не сказать ничего, они были хуже… Звездами. Но я не знаю, что с ними стало. Никто не знает. А я пытался найти их. Я подозреваю их в…
Алексей Гулин. В предательстве, в дезертирстве, знаю. Хочешь знать мое мнение? Я думаю, ты просто ревновал. Оксана Константинова попала на первую полосу газет. Вот ты и взъелся на нее и ее подругу. Ты решил учинить над ними расправу. Если до сих пор летчиц не нашли, то потому, что ты сам заставил их исчезнуть. Но Константинова была невестой офицера, близкого к Жукову…
Допрос обрывался на полуслове.
— А Жуков, это кто? — спросил Павел у товарищей.
— Маршал, заместитель главнокомандующего вооруженными силами во время войны. Очень влиятельный человек. Этот Голюк был из тех политруков, кто злоупотреблял властью и делал жизнь солдат невыносимой. И, надо думать, он был очень зол на Аню и Оксану, раз всадил им пулю в лоб, — закончил Дима.
Глава 50
Авиабаза под Сталинградом,
январь 1943 года
В поезде на Сталинград политрук Иван Голюк судорожно листал страницы газет, разложенных у него на коленях. Две недели назад он едва не пропустил эту статью. День тянулся без конца, как и все дни войны. В начале лета 1942 года его перебросили под Ленинград для участия в Синявинской наступательной операции, задачей которой было прорвать немецкую блокаду, уже долгие месяцы мешавшую поставкам в город продуктов. Голюк с сожалением покинул Энгельс и женские полки. Однако он настоял на том, чтобы лично сопровождать 588-й ночной бомбардировочный на Кавказ. Он был не удовлетворен тем, что лишил Аню возможности летать в составе истребительного полка, и ему хотелось за ней присмотреть. В его сердце вонзилась игла, когда ему вдруг представилось, как ее самолет срывается в штопор. Анино лицо стояло у него перед глазами день и ночь. Ее азарт, отвага, упрямство и дерзость, с которой она ринулась на войну, сбивали его с толку и лишний раз заставляли задуматься о собственной заурядности. Голюк благоговейно принял предложенный ему пост политрука, потому что пилотом был посредственным, по большей части из-за проблем со зрением. Вместо военной карьеры, о которой он всегда мечтал, его наделили властью оценивать политический пыл тех, кто жил недоступной ему жизнью. Он интуитивно чувствовал, что Аня без особого почтения относилась к вышестоящему начальству. Ее чертами характера он и восхищался, и ненавидел их.
В вагоне было очень холодно, изо рта Голюка вырывались облачка ледяного пара, но это не отвлекало его от чтения. Впрочем, он знал наизусть статью, посвященную двум героиням Сталинградского фронта, но снова и снова перечитывал имена под фотографиями.
Плохое качество печати не позволяло рассмотреть детали снимка. Елки на заднем плане казались призрачными тенями и штриховали мертвенно-бледное небо, сливаясь с тучами.
Пользуясь стеклом очков как лупой, он узнал черты Оксаны, ее улыбку и прищур, превращавший глаза в две смешливые черточки. Но его внимание привлекла другая летчица, она тоже лучезарно улыбалась и обнимала подругу за плечи. Сначала он себе не поверил. Серые глаза, вздернутый нос, впалые щеки, широкий лоб и гордая посадка головы… Эти черты были ему хорошо знакомы. Пульс участился, кулаки непроизвольно сжались.
