Ознакомительная версия.
Да, ничего в жизни не боялся так Хаймек, как людей в милицейской форме. Может быть еще и потому, что они очень напоминали ему немцев. И у тех и у других были похожие фуражки с козырьками набекрень, у тех и у других в кожаной кобуре были пистолеты, и те и другие носили начищенные сапоги. Правда, и то, и другое и третье отличалось друг от друга, пусть даже совсем не на много какими-то второстепенными деталями – покроем фуражек, цветом околышей и материалом сапог, но главное – методы и цели их работы были очень и очень похожи. В результате встреч простых людей с сотрудниками НКВД люди эти чаще всего оказывались в лагерях за колючей проволокой или в тюрьме – но разве встречи с гестапо оканчивались иначе? Это о взрослых. Что же касается детей, то их, как слышал Хаймек, почти никогда не расстреливают (особенно если им не исполнилось еще 12 лет) и гораздо реже, чем взрослых, сажают в тюрьмы. Как утверждали бывалые пацаны на рынке, малолетних нарушителей закона отправляли в специальные детские дома, своего рода исправительные приюты. И это – по утверждению тех же пацанов, – было еще хуже тюрьмы. Потому что если из тюрьмы, после отбытия какого-то срока, определенного приговором суда, человека выпускали, то в приюте он оставался навсегда. Ибо туда определяли сирот. А если ты сирота – то это уже навсегда. Эти приюты (говорили далее знатоки) всегда отгорожены от мира высоченной каменной стеной, в которую вмурованы железные ворота; у ворот, круглосуточно, днем и ночью, стоят усатые стражники с кривыми саблями в руке. Убежать из приюта еще не удалось никому…
Зная все эти подробности и детали, Хаймек никак не мог решить, в какое место – в тюрьму, на лесоповал или стройку он предпочел бы попасть, если их «схватят».
А пока что он задремал.
И увидел он какой-то странный, один раз уже виденный когда-то сон.
Во сне была суббота и он, сидя за столом, с удовольствием кушал фаршированную щуку, приготовленную мамой. Как вдруг, откуда не возьмись на огромном блюде на стол подали огромную рыбу. Возможно это был очень большой сом… нет, это скоре всего был даже кит – одним словом, библейский Левиафан. Чудовищная рыба почему-то была еще жива и, истекая кровью, в ярости хлестала хвостом по столу и по блюду. Хаймек отрезал себе кусочек и попробовал – и тут же отодвинул от себя тарелку – рыба была просто горькой. Но не успел он как следует осознать этот факт, как откуда-то (но откуда, вот вопрос) перед ним оказалась тарелка, полная мяса. Он сразу понял – это мясо буйвола. И, следовательно он сам, Хаймек – в раю. Об этом говорило и окружение: слева и справа от себя он видел цадиков, седобородых мудрецов, которые тихо жевали. На головах у них были венки. Внезапно появился разъяренный буйвол с налитыми кровью глазами и огромной головой, увенчанной острыми рогами. Этими рогами он сбросил на пол морское чудовище. При этом он так бил копытами, что у цадиков с головы полетели венки. Тут у буйвола лопнуло брюхо и из него потоком хлынула кровь. Хаймек отодвинул в сторону свой стул, достал из мешка ячмень и стал пестиком толочь его в ступе, пока не получилась мука. Он потянулся к мешку, чтобы добавить в ступу еще зерен, как с ужасом обнаружил, что его мешок с ячменем исчез.
Вне себя от страха он проснулся и непослушными пальцами стал ощупывать все вокруг. И нашел свой ячмень! Все было на месте…
Но еще долго сердце у него не могло успокоиться, норовя выскочить из груди. Но постепенно все пришло в норму, и он, положив голову на мешок с зерном, стал смотреть на высокие звезды, которые тихо плавали в темном небе. Он вспомнил мамино лицо, которое страшно осунулось за последнее время, и ее руки, которые стали похожи на голые ветви. А теперь ей уже отказывают и ноги. Что все это значило? И что означали те странные речи, которые мама теперь так часто вела?
Ответ был один. Она была больна, его мама. Очень, очень больна. Он вспомнил папу. «Она хочет умереть, как папа», – понял мальчик.
Но он, Хаймек, вылечит ее. Он знает, что надо сделать. Ее надо накормить – ведь она целыми днями ничего не ест. Прежде всего ей нужен куриный бульон. Если папа с небес поможет продать ему этот ячмень и тем заработать немного денег, то перво-наперво он пойдет на базар и купит у узбеков откормленного цыпленка. Это надо сделать в пятницу – именно в этот день на ташкентском базаре продавали таких, какие ему нужны, цыплят. К пятнице он обязательно должен успеть вернуться… «Я не дам маме умереть, – твердил себе мальчик. – Я сделаю для нее все… если надо, я могу даже этого цыпленка украсть. Папа велел мне заботиться о маме. И я позабочусь. Даю слово. Я папу не обману…»
Машина неслась в ночи. Сверху сияли звезды. Хаймек начал считать их – и сбился. Вдруг среди звезд он увидел глаз Бога. Бог смотрел на него. Уже много дней мальчик не вспоминал о Боге. Молитвы, которые он некогда знал, он забыл, а новых не выучил. Несмотря на это, Хаймек решил обратиться к Тому, кто глядел на него сквозь звездный свет. Ему так хотелось, чтобы чьи-то мощные руки поддержали его в эту минуту. Взамен он готов был отдать все, что у него было. С одним условием – его мама не умрет. Всевышний защитит ее от смерти, а его, Хаймека, от милиционеров. Это будет большая милость со стороны Бога. Пусть даже Он может все на свете. Ибо Он сильнее всех силачей и всех героев. Захотел – и взял к себе на небо Ханночку, бабушку и папу. Бог – царь всех царей…
«Шма Исраэль, – сами собой вспомнили его губы первые слова молитвы. Хаймек смотрел на самую яркую звезду, плывшую в серебряном ореоле. Бог, несомненно, пребывал где-то там. – Боже всемогущий! – вспомнил он еще. – Бог единый, сохрани, пожалуйста, мою маму и вылечи ее ноги. Сделай так, чтобы она снова могла ходить по земле. А для меня сделай так, чтобы я никогда больше не видел милиционеров. Сделай это, Боже… я так тебя прошу…»
Ореол, окружавший звезду, исчез и мальчик почувствовал, как чьи-то пальцы коснулись его волос. Сердце его забилось с утроенной силой, мышцы напряглись и страх исчез из сердца. Он закрыл глаза и услышал голос ребе, возвещавшего: «Так сказал Господь Авраама, Исаака и Иакова…»
Закончить он не успел. Взвыв тормозами, машина остановилась, едва не опрокинувшись. Свет фонаря ослепил Хаймека, заставив закрыть лицо руками. Голос, который мог принадлежать только Всевышнему, отдал приказ:
«Всем покинуть машину. Всем, повторяю, всем покинуть машину. Взять с собою принадлежащие вам грузы. Ну… живей, живей… ненасытные пиявки, кровососы и спекулянты. Живей, я сказал. Проверка документов. Быстро из машины… быстро…»
И прямо перед глазами мальчика, ослепленного светом сильного фонаря, возникла форменная милицейская фуражка. А ведь он так просил Бога! В голове у Хаймека, сталкиваясь друг с другом, словно льдины на весеннем ледоходе, заметались бессвязные мысли. Сейчас же, в эту минуту должен был он придумать правдивую историю, которую он расскажет милиционерам. Но главное – он должен как можно быстрее вернуться к маме. Он представил себе маму – вот она лежит, не в силах подняться на ноги и рядом с ней нет никого… совсем никого.
Вопросы милиционеров сыпались на задержанных – и на него, Хаймека, со всех сторон. Хаймек думал только об одном – он должен вернуться к маме.
– А ты, шпингалет, что тут делаешь, – спрашивали его. – Ты с кем? Кого знаешь?
– Я… не с ними… Я никого не знаю. Я… один.
– А что это за мешок остался в кузове? Он чей? Твой?
– Откуда у меня мешок, дяденька… Мне такой даже не поднять.. Дяденька милиционер, отпустите меня. Мне нужно к маме.
– Как я сюда попал? Не помню. Я убежал… из дома. Мама рассердилась на меня… я потерял деньги на хлеб, целых пять рублей… она стала кричать и бить меня. Очень больно. Я побежал из дома… она за мной… увидел машину и спрятался. Моя мама – добрая, только дома нечего есть. Мой папа? Он умер здесь, в Ташкенте. Мы… приехали из Сибири…
И он заплакал.
Пассажиры грузовичка, сгрудившись под надзором еще нескольких милиционеров, безо всякого интереса слушали всхлипывания оборванного мальчишки. Им было о чем подумать и без него.
– Ну, лезь в машину, – приказал Хаймеку старший.
Мальчик мышью забился в угол. Он подумал о Боге. Бог предал его. А ведь он так рассчитывал на Его помощь. Он сжимал маленькие свои кулаки в бессильной злости. Если бы он не боялся, он произнес бы слова проклятья вслух.
И вдруг его осенило! Он не прав! Бог помог ему, помог в главном – он скоро увидит маму.
Мальчик посмотрел на небо.
– Прости меня, – сказал он…
У горотдела милиции его отпустили. Старший взял его за ухо и больно крутанул – на память.
– Ну, твое счастье, – сказал он. – А теперь чеши к своей маме, да скажи ей, чтобы получше глядела за тобой. Мешок-то твой был. С ячменем. Если поймаю тебя еще раз с этими жуликами, пожалеешь, что родился на свет. Проваливай, заяц…
Мама совсем сдала. Сил у нее теперь хватает только для того, чтобы добраться до подобия очага – нескольких кирпичей на которые Хаймек водрузил старую кастрюлю. К ней мама ползет на коленях, помогая себе локтями, по дорожке, которую она дочиста вымела своим заплатанным платьем. Там же, неподалеку от кастрюли, мама справляет нужду. Руками роет она ямку, обламывая остатки ногтей, а потом зарывает, как собака или кошка.
Ознакомительная версия.
