Толпа разбойников тихо вошла во двор. Впереди всех Филька заметил при свете луны приветливо кивавшего ему Илью Лихого.
«Чтоб ты лопнул, душегуб проклятый!» — стиснув от злости зубы, подумал холоп.
Дом был по-прежнему темен и тих, сторож продолжал похрапывать.
Ложась спать вечером после отъезда Александра Андреевича и Марка Даниловича, Степан Степанович был в очень хорошем расположении духа.
— Ловко вышло, что говорить! — рассуждал он. — Оно, пожалуй, и лучше, что душегубы прикончили дурня этого, Дмитрия Ивановича, — тому надо было б в приданое за Катькой не малую толику, а этому можно и мимо. Я упредил, что прикрута мала, согласился — его дело. Хе-хе!
С такими приятными думами он и заснул. Как бывает нередко, сновиденья не соответствовали его радужному душевному настроению. Ему снилось что-то безобразное. Тут были и Дмитрий Иванович и Кириак-Лупп с перерезанным горлом, с выпученными от ужаса глазами, и холопка Аграфена, грозившая и проклинавшая его, своего обидчика, и много-много еще лиц, участников событий, неприятных для старого Кречет-Буйтурова. Посреди ночи он проснулся, покрытый холодным потом.
«Чтой-то грезится такое несуразное!» — с досадой подумал он и хотел встать и пройтись по спальне, но освещенная луной комната показалась ему, под действием недавних сновидений, какою-то таинственной, и его охватило что-то похожее на суеверный страх. Он с головой закрылся одеялом и попытался снова заснуть. Ему это долго не удавалось. Им овладело какое-то странное, беспричинное беспокойство. Ему пришли на память рассказы о разбоях, совершившихся в окрестностях усадьбы, о сожжении и разграблении нескольких помещичьих домов, и мысль, что нечто подобное может постигнуть и его, заставляла его волноваться.
— И чего я в Москву до сей поры не съеду? Дурак, право, дурак! Беспременно на днях переедо!
Таким решением он старался успокоить себя. Мало-помалу он опять начал дремать.
Грубый толчок заставил его разом очнуться и приподняться на постели. Он глянул, и у него от ужаса зашевелились волосы на голове: перед ним стоял с ножом в одной руке и свечой в другой его беглый холоп Илья.
— Вставай, Степан Степанович! Побеседовать я с тобой пришел! — насмешливо сказал Лихой.
— Ко мне! Люди! — закричал боярин.
— Ты здоров орать, боярин! А только понапрасну горло дерешь — твои людишки лежат перевязанными — я распорядился так, чтобы они нам с тобой йотолковать да счеты кое-какие свести не мешали. В случае же надобности послужить нам помогут и мои молодцы, благо ими полон двор. Ну, вставай, али мне тебя поднять надо? — и с этими словами он спихнул Степана Степановича с постели.
— Как смеешь, холоп! — грозно закричал Кречет-Буйтуров.
— Я-то холоп? Ха-ха! Нет, было да прошло! Теперь ты мне — холоп. Гей! Сюда!
Этот окрик прокатился по дому, и до того времени молчаливый дом наполнился шумом и движением. Несколько человек вбежало в комнату.
— Связать его покрепче! — приказал Илья, указывая на Степана Степановича. Тот попробовал было отбиваться, но его живо скрутили.
— Теперь за работу, ребята! Грабьте добро боярское, холопьей кровью и потом нажитое. Ничего ему не оставьте… Слышите — то мой приказ вам. Ну, гай да! А я с ним потолкую.
Разбойники рассыпались по дому. Подле Ильи остались всего двое из них.
Атаман сел на пол рядом со Степаном Степановичем и некоторое время молча смотрел ему в лицо. По лицу боярина пробегали судороги, вытаращенные от ужаса глаза уставились на Лихого.
— Давно я ждал этого часа, боярин, — тихо заговорил Илья. — Только и тешился надеждой с тобой по-свойски переведаться. Почто отнял от меня мою голубку, ворон черный? Али мало было тебе, проклятому, других красоток? Почто и ее загубил, и меня? Лиходей! Вот я теперь — душегуб, грешник великий, которому ада не миновать, а все же ты грешнее меня! Ты тоже душегуб, только не стоишь с дубинкой при дороге, не прячешься в лесу под кустиком, не дрогнешь от холода да сырости ночной порой, а живешь в хоромах, носишь платье боярское и никого и ничего не боишься.
Вдруг лицо атамана злобно исказилось.
— Чем отплачу я тебе, проклятый? Прирезать, как собаку? — глухо проговорил он, занося нож.
— Помилуй, пощади! — простонал боярин.
— Пощади! А ты щадил? Я у тебя в ногах валялся, как Бога, молил… Пощадил ты?
— По мне, атаман, — заметил один из разбойников, — пырять его ножом негоже — что ему! Вздохнет да и помрет. Его бы надо хоть посечь перед этим.
— Посеки, посеки, Ильюша, да и отпусти душу на покаяние! — запросил Степан Степанович.
Илья грбмко расхохотался.
— Посечь просишь?!. Ха-ха! Да могу ль я, холопишка беглый, такого родовитого боярина сечь!
— Тебе все смешки! — простонал боярин.
— Были и слезки. Надо ж когда-нибудь и мне посмеяться.
В это время дверь с шумом распахнулась и в комнату вбежала Катя, с распущенными волосами, в одной сорочке. Разбуженная шумом, увидев множество незнакомых людей, услышав их возгласы, девушка в неописуемом страхе вскочила с постели и бросилась бежать куда глаза глядят и таким образом очутилась в спальне отца. Увидев и здесь разбойников, заметив лежавшего связанным на полу Степана Степановича, боярышня вскрикнула и остановилась.
Илья посмотрел на нее.
— Боярышне Катерине Степановне низкий поклон, — насмешливо сказал он. — Что, пришла посмотреть, как Ильюшка расправу чинит с твоим батюшкой? Изволь, покажу!
И он опять занес нож над Кречет-Буйтуровым.
Девушка кинулась к нему.
— Не тронь! Не убивай! — воскликнула она, схватывая его за руку.
Атаман опустил нож и покрутил ус. Новая мысль зарождалась в его мозгу.
— Не трогать? Добро! А только пусть он мне наперед вернет мою Груняшу. Не вернет, чай? Как же быть? А так я его помиловать не могу. Разве вот что, не взять ли заместо Груни мне тебя в полюбовницы?
Катя с ужасом отпрянула от него.
Илья расхохотался.
— Претит? Холоп, вишь, я! Тебе б с боярином. А ты то смекни, что теперь я уж и не холоп, а атаман разбойников удалых, что теперь я поболее всякого боярина. Решил я честь тебе оказать — быть тебе моей полюбовницей. Дай-ка я тебя поцелую, боярышня.
Он обнял боярышню. Она вырвалась и отбежала.
— А, так! Не хочешь с атаманом, хуже будет. Гей! Приятели дорогие! Крути ей руки, чтоб не царапалась.
Катя умоляла, отбивалась, кричала, но разбойники ни на что не обращали внимания. Через мгновение она уже лежала связанной.
Степан Степанович делал невероятные усилия, чтобы освободиться. от веревок, но они были крепки. Он скрежетал зубами, но должен был в бессильной ярости смотреть на дикую расправу.
— Пока кончать пир, — сказал Илья и вышел из спальни.
— Ребята! — крикнул он, — выволакивайте холопов на двор да запалите боярские хоромы.
— А что с боярыней делать? Мечется она тут, что угорелая, — спросил кто-то.
— Пырните ее раз-другой ножом, чтоб не разводилась на земле боярская порода, да и делу конец.
Предсмертный хрип несчастной Анфисы Захаровны скоро возвестил, что приказание исполнено. Связанных холопов разбойники вытащили из дому и бросили посредине двора. После натаскали соломы и сена, обложили палаты Степана Степановича и подожгли. Скоро яркое пламя уже тянулось к небу. При свете пожарища разбойники делили добычу. Илья обходил связанных холопов.
— Ба-ба! Тебя-то я и забыл! — вдруг наклонился он. — Тебя-то, клеветницу окаянную, я чуть было невредимой не оставил!
— Ильюша! Ильюша! Что я тебе сделала? За что ты на меня серчаешь? — бормотала Таисия Рыжая — над ней-то и наклонился Илья.
— Что ты мне сделала? Ты — ничего, а язык твой сделал. Раскрой рот!
— Зачем?
— Раскрой, говорю, а не то! — он замахнулся ножом.
— Изволь, изволь! — вскричала Таисия и раскрыла рот во всю ширь.
— Высунь язык!
Таисия высунула язык. Лихой разом отрезал конец его.
— Это чтоб вперед тебе на людей небылиц не взводить, — свирепо проговорил он, отер нож и пошел дальше.
— Иван Дмитрич! Боярский ключник и приспешник, как здравствуешь? — промолвил атаман, снова наклоняясь. — Как делишки? Много ль боярину девок молодых приволок? Что ж молчишь?
Ключник только крякал от ужаса.
— Надо тебя за твои делишки наградить. Эй, возьмите-ка этого хрыча да повесьте на воротах!
— Помилуй! Илья! Голубчик! — взмолился тот.
— Ладно, ладно! Тащите его, тащите!
Скоро длинное тело Ивана Дмитриевича уже покачивалось на перекладине ворот.
— Пора в путь! — приказал атаман.
— Разбойники живо завязали добычу и уложили на коней. Вся ватага, кто пешью, кто на коне, вывалила за ворота. Илья повернулся на седле и посмотрел на пожарище. Дой уже весь был охвачен пламенем.
